Подарок с Земли - Нивен Ларри - Страница 18

• Предыдущая
• 18/56
• Следующая

«Я попался, а мне дали уйти. Почему?»

Не было ли это сделано намеренно? Нет ли причины, по которой Госпиталь мог подпустить колонистское отродье к самым своим стенам, а потом отпустить его?

Может быть, банки органов переполнены? Но ведь должно же у них быть, где держать пленников, пока место не освободится.

Но что, если они решили, будто он — член команды! Да, в этом все дело! Человеческая фигура на Плато Альфа — само собой, они решили, что он из команды. Но что с того? Конечно, кто-нибудь бы явился тогда расспросить его.

Мэтт начал расхаживать вокруг вершины холма, не слишком от нее удаляясь. Голова кружилась. Он пошел на верную смерть и очутился на воле, был освобожден. Кем? Чем? И что ему теперь делать? Вернуться и дать им еще один шанс? Пойти к мосту Альфа-Бета в надежде прокрасться незамеченным? Спорхнуть с обрыва, размахивая руками?

Самое страшное, теперь он не был уверен, что это невозможно. Волшебство, волшебство. Худ говорил про волшебство.

Нет, не про волшебство. Он прямо побагровел, доказывая, что волшебство ни при чем. Он говорил о… силах психики. А Мэтт был так поглощен разглядыванием Полли, что не мог сейчас припомнить ничего, сказанного Худом.

Очень неудачно. Потому что это единственный выход. Он должен предположить, что обладает пси-способностями, хотя понятия не имеет, что это значит. По крайней мере, теперь у него есть название происшедшему.

— Я обладаю психосилами, — объявил Мэтт. Его голос прозвучал в ночной тишине необыкновенно убедительно.

Отлично. Итак? Если Худ и вдавался в детали природы пси-способностей, Мэтт этого не помнил. Но мысль спорхнуть с обрыва Альфа-Бета он вполне мог бросить. Чем бы ни оказалась правда о неисследованных силах человеческой психики, а в них должна быть своя последовательность. Мэтт помнил чувство, что его не заметят, если он не захочет, но он ни разу не воспарял, даже не летал во сне.

Он должен поговорить с Худом.

Но Худ в Госпитале. Может быть, он уже мертв.

Ну…

Мэтту было одиннадцать лет, когда Чингиз, он же Па принес домой в подарок два брелка. Это были модели автомобилей, как раз такого размера, чтобы подвесить их на браслет, и они светились в темноте. Мэтт и Джинни полюбили их с первого взгляда и навсегда.

Однажды ночью они оставили брелки на несколько часов в шкафчике, думая, что те засияют ярче, когда «привыкнут к темноте». Когда Джинни открыла шкафчик, брелки полностью потеряли свечение.

Джинни чуть не расплакалась. Мэтт отреагировал по-иному. Если темнота лишает брелки их свойства…

Он привесил их на часок к лампочке. Когда он выключил свет, брелки сияли, как маленькие синие фонарики.

На звезды наплывала череда мелких, рваных облаков. Во всех направлениях гасли городские огни — все, кроме огней Госпиталя. Плато засыпало в полной тишине.

Ну… он попытался пробраться в Госпиталь. Он попался. Но когда он встал в сиянии прожекторов, его не увидели. «Почему»— оставалось столь же чудесным, как и раньше, но он начинал понимать, «как».

Он должен рискнуть. Мэтт двинулся вперед.

Он не собирался позволять этому так далеко зайти. Если бы только его остановили, пока было еще не поздно. Но было поздно, и Мэтт чувствовал, что это он знает наверняка.

Строго говоря, ему следовало бы поярче одеться. Синяя рубаха с оранжевым свитером, переливчатые зеленые штаны, малиновую шапку с буквой «с»в желтом треугольнике. И… очки в оправе? Со школьных деньков прошло немало времени. Неважно, придется ему пойти, как есть.

Он здорово любил красивые жесты.

Он шел по краю оголенной зоны, пока не добрался до домов. Теперь он шагал по темным улицам. Дома стояли странные и завораживающие. Мэтту приятно было бы посмотреть на них при дневном свете. Что за люди в них живут? Яркие, праздничные, счастливые, вечно здоровые и юные. Ему приятно было бы быть одним из них.

Но Мэтт заметил в домах одну особенность. Сколь бы ни были они разнородны по форме, окраске, стилю, материалу, все они несли один общий признак. Все стояли фасадами от Госпиталя.

Словно Госпиталь переполнял их страхом. Или чувством вины.

Впереди появились огни. Мэтт пошел быстрее. Он шел уже полчаса. Да, вот и доставочная дорога, освещенная двумя рядами фонарей ярко, как днем. Посередине проведена прерывистая белая линия.

Мэтт вышел на белую линию и пошел по ней к Госпиталю.

Плечи его вновь неестественно напряглись, словно от страха настигающей сзади смерти. Но опасность подстерегала впереди. Банки органов — самая унизительная форма смерти, какую можно представить. Но то, что страшило Мэтта, было еще хуже.

Случалось, что людей выпускали из Госпиталя рассказать о том, как их судили. Немногих, но рассказывать они умели. Мэтт догадывался, что ему предстоит.

Его увидят, в него выстрелят щадящей пулей, его унесут на носилках в Госпиталь. Когда он проснется, его отведут на первое и последнее собеседование с ужасным Кастро. Пылающие глаза Главы уставятся на Мэтта и он прогрохочет: «Келлер, а? Да, мы расчленили твоего дядюшку. Ну, Келлер? Ты явился сюда так, словно считал себя членом команды, у которого здесь дело. И что же, по-твоему, ты делал, Келлер?»

И что он на это ответит?

Во сне Иисус Пьетро выглядел на десять лет старше. Его защита — прямая спина, сжатые мышцы и контролируемая мимика — пропадала; он расслаблялся. Тщательно расчесанные седые волосы спутывались, обнажая голый скальп, который он прикрывал ими так старательно. Он спал один, отделенный от жены дверью, которая никогда не запиралась. Иногда он метался во сне, а иногда, истомленный бессонницей, смотрел, заломив руки, в потолок и бормотал что-то про себя, почему Надя и спала за дверью. Но в эту ночь он лежал спокойно.

Он мог бы вновь выглядеть на тридцать при соответствующей помощи. Под своей старческой кожей он пребывал в отличном состоянии. У него было прекрасное дыхание, отчасти — благодаря пересаженному легкому, мускулы, скрытые морщинами и жировыми складками, оставались тверды и пищеварение протекало нормально. Зубы, все пересаженные, были великолепны. Получи он новую кожу, новый скальп, новую печень, замени несколько сфинктеров и других независимых мышц…

Но это потребовало бы специального постановления конгресса команды. Это было бы нечто вроде награды общества, и он бы принял ее, если бы ему предложили, но бороться за нее не собирался. Пересадки и их распределение находились в ведении команды и были самой существенной привилегией в ее руках. И к тому же Иисус Пьетро чувствовал не брезгливость… но некоторую неохоту менять свои части тела на части кого-то постороннего. Это было все равно, что потерять часть своего «я». Только страх смерти заставил его несколько лет назад принять новое легкое.

Он спал спокойно.

И события начинали прикладываться одно к одному.

Пленки Полли Торнквист: кто-то проскользнул сквозь его сеть позапрошлой ночью. Побег Келлера вчера. Грызущее подозрение, пока еще только догадка, что груз трамбробота номер 143 еще более важен, чем о том можно предполагать. Смятые, неудобные простыни. Одеяло — чуть-чуть чересчур тяжелое. То, что он забыл вычистить зубы. Воображаемая картина — Келлер, погружающийся вниз головой в туман — она продолжала его преследовать. Слабые звуки снаружи, из-за стены, звуки, длящиеся уже целый час, не разбудившие его, но однако необъясненные. Приступ желания к девушке, проходящей гробовую обработку, и последовавшее за ним чувство вины. Искушение воспользоваться этим старинным способом промывания мозгов в своих личных целях, заставить эту девушку-мятежницу временно полюбить его. Адюльтер! Снова чувство вины.

Искушения. Беглые пленники. Жара, мятая постель.

Бесполезно. Он проснулся.

Он напряженно лежал на спине, стиснув руки и глядя в темноту. Бесполезно с этим бороться. Прошлая ночь сдвинула его внутренние часы, он позавтракал в двенадцать тридцать. Почему он все время думает о Келлере?

• Предыдущая
• 18/56
• Следующая