Выбери любимый жанр

Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор - Синдаловский Наум Александрович - Страница 27

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

Требования, предъявляемые к печатному тексту, сводились к простоте, ясности и максимально возможному приближению написания к произношению. Все это должно было не только облегчить чтение, но и обеспечить контроль печатной продукции со стороны светских властей. Так оно и случилось. Из года в год, из десятилетия в десятилетие ужесточалась цензура за содержанием текстов и за правильностью набора. При советской власти эта система достигла своего полного совершенства. Присмотр за печатью был поручен боевому отряду партии – верным и беззаветно преданным чекистам. 6 июня 1922 года было принято Постановление о создании в стране Государственного управления по литературе (Гослита). В Москве, в Петрограде и в других областных центрах сразу появились местные отделения этого мощного центрального учреждения – Горлиты. Сотрудники Горлита отвечали за все. Но и в этой рутинной работе случались проколы, за которые несли неслыханные наказания как авторы текстов, так и другие участники издательского процесса: редакторы, корректоры, руководители издательств, да и сами цензоры. Это те знаменитые опечатки, которые давно уже вошли в петербургскую мифологию. В основном они связаны с ошибками, допущенными при наборе текста в типографиях. То есть речь идет об обыкновенных опечатках, без которых, как это следует из мировой истории печатного дела, обойтись практически невозможно. Но в условиях советской действительности именно они дают представление о тяжелой атмосфере всеобщей подозрительности, в которой приходилось работать литераторам. Вот только некоторые из курьезных опечаток.

В 1936 году в газете «Юный пролетарий» была обнаружена грубейшая опечатка: в кроссворде вместо слов «Пустота в дереве» напечатано: «Пустота в деревне».

Некая районная типография отпечатала тираж официальных повесток о вызове призывников в военкомат, и вместо слов «указанные лица», по чьей-то оплошности, в них было написано «укаканные лица».

В ленинградской газете «Спартак» в отчете о спортивных соревнованиях в предложении «Мелкий тоскливый дождь сеял над зеркальным прудом стадиона» вместо слова «дождь» было напечатано «вождь».

В учебном плане одного из семинаров по работам Ленина, по недосмотру редактора, при сокращении была допущена «грубейшая ошибка»: вместо «Ленин. Материализм и эмпириокритицизм» было напечатано: «Ленин. Мат и эмп».

В другой газете фраза «Ленин охотился в Брянском лесу» была напечатана со словом «окотился».

В передовой статье журнала «Звезда» была фраза: «Удар, нанесенный немцам и под Ленинградом, является радостным событием». При наборе литера «и» близко подскочила к слову «немцам», отчего фраза приобрела обратный смысл: «Удар, нанесенный немцами», якобы стал «радостным событием».

Понятно, что все это, как утверждали неусыпные представители органов НКВД, делалось намеренно и «с определенным умыслом – грубо извратить смысл в контрреволюционном духе». Надо ли говорить, как сложилась дальнейшая судьба «виновников» подобных опечаток?

Но вернемся к реформе письменности. По преданию, эскизы рисунков гражданского шрифта делал сам Петр, а рисовальщиком, доводившим эскизы до совершенства, был чертежник Куленбах, состоявший при Штабе армии. Дело спорилось. Однако из-за яростного сопротивления церкви радикальной реформы не получилось. Избавиться от «яти», «ижицы» и «фиты» в то время не удалось.

Если верить фольклору, завершить петровскую реформу не удалось из-за чистой случайности. Склонившись над старой азбукой, Петр I беспощадно вычеркивал из нее одну за другой церковнославянские литеры, а когда дошел до буквы «ять», кто-то прервал его занятие более важным делом. Так будто бы в гражданской азбуке сохранилось несколько старинных букв.

Буквы «ять», «ижица» и «фита» были исключены из русского алфавита в результате орфографической реформы 1918–1919 годов. Более всего сожалели о «яти». Как ни странно, у нее оказалось много поклонников среди образованной интеллигенции. Говорили, что с помощью буквы «ять» можно отличить настоящее письмо от вульгарной подделки. Со временем буква приобрела даже некое статусное значение. Согласно одной легенде, император Николай I, повстречавшись как-то на улице с Гречем, спросил его: «Скажи, пожалуйста, Греч, к чему служит в русском языке буква „ять“?» – «Она служит, ваше величество, как знак отличия грамотных от неграмотных», – ответил Греч. Впоследствии это различие приобрело еще более глубокий характер. Многие начали сравнивать «ять» с родовой частицей «фон» в дворянских фамилиях немецкого происхождения и настоятельно боролись за ее сохранение. Будто бы это было единственным оставшимся в России отличительным знаком родовитости.

Вместе с исчезновением признаков древности происхождения в подвалах ЧК, а затем НКВД исчезали и сами представители старинных дворянских родов. В основном это были носители отечественной культуры и ревнители правильного русского языка. Язык начал стремительно упрощаться. Первыми признаками упрощения стали аббревиатуры, нездоровая страсть к которым преследовала большевиков все долгие десятилетия их царствования. Болезнь переросла в эпидемию. Аббревиатуры типа «колхоз» (Коллективное ХОЗяйство), «комсомол» (Коммунистический СОюз МОЛодежи), «торгсин» (ТОРГовля С Иностранцами), «универмаг» (УНИВЕРсальный МАГазин), «перпетун» (ПЕРвый ПЕТроградский Университет), «трепетун» (ТРЕтий ПЕТроградский Университет), «ликбез» (ЛИКвидация БЕЗграмотности) и другие легли в основу большевистского новояза – советского канцелярского языка и демагогической риторики, избавиться от которой не удается до сих пор.

Зачастую аббревиатуры грозили их изобретателям политическими преследованиями, избежать которые можно было только за счет еще большего посягательства на правильный русский язык. Так произошло с аббревиатурой ДЛТ (Дом Ленинградской Торговли), которая совпадала с инициалами опального к тому времени бывшего председателя Петросовета Льва Давидовича Троцкого. О том, что из этого вышло, мы расскажем в очерке о псевдонимах.

Можно привести и другой пример ханжеского лицемерия подобного рода. Известная аббревиатура ЗЭКа, применяемая к многочисленным обитателям тюрем и лагерей, чаще всего принимается за простое сокращение слова «заключенный». Однако это не так. На самом деле ЗЭКа расшифровывается: «Заключенные Кан ало Армейцы». На советском новоязе так называли строителей Беломоро-Балтийского канала им. И.В. Сталина, согнанных со всей страны якобы для трудового перевоспитания в коммунистическом духе. О том, что означало такое «перевоспитание», можно судить по цифрам. На рытье канала по некоторым сведениям постоянно работало до 100 тысяч заключенных, ежедневная смертность достигала чудовищной цифры в 700 человек, но общее количество «строителей коммунизма» не уменьшалось. На стройку постоянно привозили пополнение.

Строительством канала руководила бывшая ЧК, к тому времени переименованная в НКВД. О том, как относился народ к этим организациям, свидетельствует фольклор. «Чем отличается ЦК от ЧК?» – «ЦК – цикает, ЧК – чикает». В 1920-х годах питерские рафинированные интеллигенты, встречаясь на улице, приветствовали друг друга аббревиатурой старинного дворянского приветствия «ЧиК», которая еще в недавние дореволюционные времена означала: «Честь имею кланяться». Понятно, какой смысл они стали вкладывать в это зловещее сокращение после большевистского переворота. Не случайно впоследствии события октября 1917 года в фольклоре были обозначены двумя выразительными аббревиатурами: «КРОВоЛЮЦИЯ» и «РАЗВо-ЛЮЦИЯ». Как говорили в крестьянской среде, после свержения Николая II Россия «ОбНИКОЛАилась», то есть ничего ни у кого не осталось – НИ КОЛА, ни двора.

О крови собственного народа, пролитой победителями во имя коммунизма, говорить вообще не приходится. Об этом достаточно красноречиво говорят уничижительные прозвища, присвоенные фольклором руководителям большевистского переворота. Ленин заслужил красноречивую аббревиатуру ВОР, что прочитывалось как «Вождь Октябрьской Революции». Досталось от фольклора и другим революционным деятелям. Например, Лариса Рейснер, жена знаменитого комиссара по морским делам России, полуграмотного балтийского моряка Федора Раскольникова, именовалась ЗАМКОМ ПО МОРДЕ (ЗАМестительница КОМиссара ПО МОРским ДЕлам). Она так освоилась в новой роли, что жила в квартире царского морского министра в здании Адмиралтейства, в голодном Петрограде угощала красной икрой своих посетителей и ходила в роскошных театральных нарядах, взятых в костюмерной Мариинского театра. Сама себя эта Муза революции, как ее называли в партийных кругах, согласно языковой моде того времени, великодушно величала Коморси – Командующая МОРскими СИлами.