Выбери любимый жанр

Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор - Синдаловский Наум Александрович - Страница 48

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

Что же касается сказочной «Санкт-Московии», то здесь вообще речь, вероятнее всего, не шла ни о Москве, ни о Санкт-Петербурге и даже не о том, что стоит за этими понятиями, что они олицетворяют. Скорее всего, «Санкт-Московия» – это ни то ни другое. Не Москва, не Петербург. Не Европа, не Азия. Нечто среднее. Размытое и неопределенное. Проницательные и прагматичные иностранные путешественники по этому поводу подарили нам вполне уместную поговорку, обогатившую свод питерской фразеологии: «По дороге из Петербурга в Москву переходишь границу Азии».

Как мы видим, ни формально, ни фигурально объединить две столицы не удается. Даже в фольклоре, где, казалось бы, уместна и фантастическая реальность, и сказочная быль. Это и понятно. Практически нет ни одной фольклорной записи, где бы при упоминании этих двух городов-антиподов не была бы подчеркнута их полярная противоположность. Купеческое высокомерие Москвы, замешанное на традиционных вековых обычаях и дедовских устоях, столкнулось с аристократическим максимализмом неофита, с легкостью разрушающего привычные стереотипы. Владимир Даль записывает пословицу: «Москва создана веками, Питер миллионами». Напомним, что во времена Даля Петербургу едва исполнилось 100 лет. Затем эта пословица, передаваясь из уст в уста и совершенствуясь, приобретает два новых варианта. Один из них просто уточняет и конкретизирует ситуацию: «Питер строился рублями, Москва – веками». Второй более замысловат, однако, кажется, именно он наиболее точно отражает суть межстоличных противоречий: «Москва выросла, Петербург выращен». Вот этого-то, как оказалось, и невозможно было простить юному выскочке, посягнувшему на лидерство.

Даже в середине XIX века, через полтора столетия после основания Петербурга, москвичей не покидала тайная надежда, что Петербургу суждено окончить свои дни, уйдя в болото. Герой повести Н.С. Лескова «Смех и горе» так рассказывает об отношении москвичей к Северной столице: «Здесь Петербург не чествуют: там, говорят, все искривлялись: кто с кем согласен и кто о чем спорит – и того не разберешь. Они скоро все провалятся в свою финскую яму. Давно, я помню, в Москве все ждут этого петербургского провала и все еще не теряют надежды, что эта благая радость свершится». Далее происходит примечательный диалог: «А все, любопытствую, – Бог милует, не боитесь провалиться?» – «Ну, мы!.. Петербург, брат, – говорит, – строен миллионами, а Москва веками. Под нами земля прочная. Там в Петербурге-то, у вас уж, говорят, отцов режут, да на матерях женятся, а нас этим не увлечешь: тут у нас и храмы, и мощи – это наша святыня, да и в учености наша молодежь своих светильников имеет… предания».

Отвлечемся ненадолго от Лескова и всмотримся в сегодняшний день. Ничего не изменилось и через полтора столетия. Разве что реалии стали другими. «Почему петербуржцы не болеют СПИДом?» – «Потому что в Москве их никто не любит».

Но что говорить о вымышленных героях художественной литературы, если боевым кличем или, если хотите, лозунгом целого направления русской общественной мысли середины XIX века – славянофильства – было: «Да здравствует Москва и да погибнет Петербург!» А ведь славянофильство исповедовали такие крупные деятели русской культуры, как братья Аксаковы, Хомяков, Тютчев.

После такого принципиального выпада Москвы начался, что называется, обмен любезностями, длящийся с переменным успехом до сих пор. Петербург обозвал Москву «Большой деревней», а москвичей – «пролетариями». С издевательской насмешливостью москвичи воскликнули: «Что за петербуржество?» – и бросили в сторону Петербурга оскорбительное: «Аристократы». На московском сленге идиома «петербурщина» стало выражением крайне презрительного отношения ко всему петербургскому. Северная столица не замедлила с ответом: «Отольются Москве невские слезки». А Москва и не скрывала своего отношения к Петербургу: «При упоминании о Северной столице у членов правительства меняются лица». Петербург отвечал тем же: «По ком промахнется Москва, по тому попадет Питер».

Однако такого рода перепалка не была самоцелью ни с той ни с другой стороны. Спор шел не о привилегиях, но о приоритетах. Среди петербургских пословиц значительное место занимают такие, как «Питер – голова, Москва – сердце»; «Петербург – это мозг, Москва – это чрево»; «Питер – кормило, Москва – корм»; «Новгород – отец, Киев – мать, Москва – сердце, Петербург – голова»; «Москва – сердце России, Питер – ум, а Нижний Новгород – тугой карман»; «Москва от сердца, Петербург от головы».

Во второй половине XIX века в разговор о столицах активно включились Добролюбов, Герцен, Белинский, Гоголь. Их афористические оценки вошли в золотой фонд петербургского фольклора. Анатомический ассортимент частей человеческого организма в сравнительном анализе достоинств и недостатков двух столиц пополнился новым органом: «Москва – голова России, Петербург – ее легкие». Надо полагать, легкие, которыми Россия дышит свежим воздухом мировой цивилизации. В то же время категоричные и недвусмысленные утверждения одних прерываются осторожными сомнениями других. Даже неистовый петербуржец Виссарион Белинский выступил в неблагодарной роли примирителя: «Москва нужна России; для Петербурга нужна Россия».

Щеголеватый и деятельный, аристократический, исполненный царственного достоинства, облаченный либо в великолепный фрак, либо в ослепительный мундир Петербург, чье имя мужского рода так подходит к его классическому облику, в фольклоре противопоставляется чинной и обстоятельной купеческой Москве. Мало того что «В Москве место красит человека, в Петербурге – человек – место», так еще: «Москва женского рода, Петербург – мужского»; «Москва матушка, а Петербург – батюшка» и «Москва – матушка, Петербург – отец».

Сразу после 1712 года, когда в Петербурге была официально, в присутствии царского двора и дипломатического корпуса, специально прибывшего из Москвы, торжественно сыграна свадьба Петра и Екатерины, давно уже, впрочем, состоявших в светском браке, пошла по Руси гулять пословица: «Питер женится, Москву замуж берет». Через 100 лет Владимир Даль уточняет – причем уточнение носит принципиальный характер: «Питер женится, Москва – замуж идет». Сама. Добровольно. С тех пор «Москва невестится, Петербург женихается». Отсюда было недалеко и до обобщения: «Москва – девичья, Петербург – прихожая». Пусть в этой прихожей толпятся и маются в ожидании разрешения войти в девичью, где все говорит о заветной устойчивости и традиционном благополучии. Пусть-ка Петербург еще пройдет тот путь, что прошла на своем веку Москва.

В XIX веке Петербург действительно был городом преимущественно мужским. Его население составляли чиновники правительственных ведомств, офицеры гвардейских полков, церковные служащие, студенты университета, кадеты военных училищ, фабричные и заводские рабочие. Более двух третей жителей Петербурга были мужчины. Но и в 1970-х годах, когда этой разницы уже давно не существовало, в городе бытовала пословица: «В Ленинграде женихи, в Москве невесты». И это не было данью традиции. Скорее всего, речь шла уже не только о численности женихов и невест. Высоко ценились традиционно сложившиеся в Москве и в Петербурге гендерные качества представителей противоположных полов: просвещенность и образованность, внутренняя культура и цивилизованность молодых ленинградцев, с одной стороны, и пресловутая домовитость, хозяйственность московских красавиц – с другой.

Явные и скрытые признаки мужского и женского начала в столицах отмечены не только на уровне низовой, фольклорной культуры. Вкус к раскрытым в пространство проспектам и прямолинейным улицам, тяготение к прямым углам в зодчестве и к логической завершенности градостроительных перспектив заметно отличали Петербург от Москвы с ее лабиринтами переулков, тупичков и проездов, уютными домашними двориками и тихими особнячками чуть ли не в самом центре города. На фоне подчеркнуто ровного, уверенного и достаточно твердого петербургского произношения, которое москвичи язвительно приписывали гнилому воздуху финских болот и дрянной погоде, когда «не хочется и рта раскрыть», выигрышно выделяется мягкость и певучесть московского говора. Роковой юношеский максимализм революционного Петрограда противопоставляется степенной осмотрительности сдержанной и флегматичной матушки Москвы. Наконец, не случайно Москву называют столицей – словом женского грамматического рода, в то время как Петербург – стольным градом.