Выбери любимый жанр

Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах - Синдаловский Наум Александрович - Страница 13

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

И цыган выслали «из города вон», на правый берег Невы. Там они расположились табором, горланили по ночам песни и веселились. Говорили, что Петр ссылал туда из Петербурга безнадежных пьяниц. А поселок прозвали Веселым.

Долгое время в Петербурге сохранялись некоторые традиции, вольно или невольно как бы заложенные Петром. Так, 29 июня, в Петров день – храмовый праздник Петропавловского собора, в Комендантском доме давались ежегодные обеды для причта. На этих обедах «непременно являлись громадные осетры на деревянных лотках, четверо лакеев не без усилий обносили гостей лакомым блюдом». По преданию, Петр Великий, предоставив коменданту рыбные ловли около крепости, завещал ему к обеденным столам в местные праздники крепости подавать целого осетра и притом «изловленного не в какой другой реке, а непременно в Неве или Ладожском озере». С середины XIX века поймать в Неве осетра к определенному сроку становилось все труднее. Однако традиция сохранялась, и коменданты в праздничные дни всегда посылали духовенству собора сто рублей в конверте с надписью: «На осетра».

На петербургских улицах время от времени можно было встретить свободно гуляющего арабского скакуна – любимого коня Петра I по кличке Лизетта. Конь был необычайно привязан к своему хозяину. Об этом в Петербурге слагались легенды. Рассказывали, что если царь долго не навещал его, то он убегал из стойла и сам разыскивал своего хозяина. Будь то в палатке или на открытом воздухе, во время отдыха или застолья, конь подходил к Петру, охотно ел из рук его приближенных. Если случалось по какой-либо причине откладывать намеченную ранее поездку и оседланную лошадь уводили обратно в конюшню, она, «как бы будучи тем обижена, потупляла вниз голову и казалась печальною до такой степени, что слезы из глаз ее выкатывались».

В Петербурге есть место, якобы связанное с Лизеттой. В Кировском районе, при входе в Екатерингофский парк со стороны улицы Калинина, на берегу Таракановки стоит хорошо отполированная колонна, предположительно установленная здесь по проекту архитектора Монферрана. В народе ее называют Молвинским столпом, по имени купца Молво, который в XVIII веке построил здесь два завода – водочный и сахарный. С Молвинским столпом связано несколько легенд, с которыми мы познакомимся позже. Но одна из них относится к Лизетте. Легенда утверждает, что на берегу Таракановки будто бы захоронены останки любимого царского скакуна. Никаких указаний на это нет. Но в верхней части колонны заметно прямоугольное гнездо, якобы от утраченного некогда барельефа с изображением Лизетты. Люди уверяют, что Молвинский столп – не что иное, как надмогильный памятник Лизетте. Хотя мы увидим, что он же считается памятником иным событиям петербургской истории.

За благоустройством Петербурга, или «парадиза», как он любил его называть, Петр следил зорко и не спускал ни малейшей провинности даже такому расторопному и старательному полицмейстеру, как Девьер, которого он очень ценил. Рассказывают, что однажды он вместе с Девьером подъехал к мосту через канал у Новой Голландии и заметил, что мост разобран: кто-то украл из настила несколько досок. Государь приказал своему денщику сдвинуть оставшиеся доски, чтобы можно было переехать, а сам между тем принялся «гладить» дубиной генерал-полицмейстера, приговаривая: «Это лучше прибавит тебе памяти о попечении и содержании мостов в порядке: будешь сам осматривать».

Не сразу появились в Петербурге привычные нам городские кладбища. По обыкновению хоронили при приходских церквах, а иногда даже во дворах. После освящения Сампсониевской церкви на Выборгской стороне, заложенной в память Полтавской битвы, которая произошла в день святого Сампсония-странноприимца, Петру пришла в голову оригинальная мысль: в Петербурге жили в большинстве своем люди пришлые, из других «стран», то есть странники, и кому как не им покоиться после кончины под защитой странноприимца Сампсония. Это соображение, как гласит народное предание, и навело «остроумного государя» на мысль «назначить кладбище у св. Сампсония». Это было первое петербургское кладбище.

Но и одно из последних кладбищ – Северное, основанное в 1874 году в Парголове, на землях, принадлежавших графу А. П. Шувалову, согласно бытующему до сих пор преданию, тоже имеет очень давнюю историю: на этом месте во время Северной войны хоронили погибших в боях петровских солдат.

Напомним: чуть не два десятилетия строительство Петербурга проходило в условиях непрекращающейся Северной войны. Мир был заключен только в 1721 году. Не случайно фольклор первых десятилетий истории Петербурга буквально пестрит упоминаниями о той войне. Порой это изустный, из поколения в поколение передаваемый легендарный или полулегендарный рассказ, или, как тогда говорили, анекдот с вполне сложившимся сюжетом, художественно переданным диалогом и обязательной «моралью» в конце. К счастью, некоторые из таких исторических анекдотов сохранились в записях. Вот один из них:

«Во время Шведской войны, в Петербурге, для большей осторожности, зимою через Неву ставились рогатки с Выборгской и Московской стороны. Они охранялись часовыми, которым было приказано после вечерней зари не пропускать никого ни в Петербург, ни из Петербурга. Однажды Петр Великий был в театре, находившемся на Литейном, недалеко от дома кумы генеральши Настасьи Васильевны Бобрищевой-Пушкиной. Она тоже была в театре и просила государя приехать к ней после представления на вечеринку, на что он и согласился. После спектакля Петр незаметно вышел из театра и с одним денщиком в маленьких санях заехал со стороны Охты к упомянутой куме. Подъехав к часовому, стоявшему со стороны Литейного двора с Московской стороны, и назвавшись петербургским купцом, запоздавшим на Охте, просил его пропустить.

– Не велено пропускать, – отвечал часовой, – поезжай назад!

Государь предлагает ему рубль и, все прибавляя по стольку же, доходит до десяти рублей. Часовой, видя его упорство, сказал:

– Вижу, что ты человек добрый, так, пожалуйста, поезжай назад; буде же еще станешь упорствовать, то я или принужден буду тебя застрелить, или, выстрелив из ружья, дать знать гауптвахте, и тебя возьмут под караул как шпиона.

Тогда государь поехал к часовому, стоявшему с Выборгской стороны, и снова, сказавшись купцом, просил пропустить. Этот часовой пропустил его за два рубля. Пробираясь по Неве к дому Бобрищевой-Пушкиной, государь попал в полынью и был едва выхвачен из нее денщиком, а лошадь сама выпрыгнула на лед. Петр приехал к куме весь мокрый. Увидя его в таком виде и услышав, что случилось, все присутствовавшие пришли в ужас.

– И зачем, батюшка, – пеняла государю хозяйка, – самому тебе так трудиться? Разве не мог ты послать для осмотра караулов кого-нибудь другого?

– Когда часовые могут изменять, то кто же лучше испытать-то может, как не я сам? – отвечал Петр.

На другой день состоялся приказ по полку: часового-изменника повесить, и, провертя два взятых им за пропуск рубля, навязать их ему на шею, а другого часового произвести в капралы и пожаловать десятью рублями, предложенными ему накануне».

Надо сказать, самыми фантастическими слухами в те времена полнился не только Петербург и не только Россия. Так, в Швеции о русских и об их Петербурге тоже ходили невероятные небылицы. Одно время в Швеции развелось много волков. Они подходили прямо к домам обывателей и наводили на них не только обыкновенный животный страх, но и невероятный мистический ужас. В народе говорили, что это пленные шведские солдаты, которых русские, как это у них принято, оборотили в волков, а затем отпустили, чтобы те вернулись за душами жен и детей. Рассказывали, что одного такого волка подстрелили, содрали шкуру, а под ней… обнаружили рубашку, которую узнала одна шведка. Она будто бы ее вышила, отправляя своего мужа на войну с русскими. Между тем хорошо известно, что шведы, отбывавшие свой плен в Петербурге, пользовались известным уважением. Они становились учителями европейских манер, их приглашали на петровские ассамблеи. Не говоря уже о том, что они были в числе первых строителей Петербурга.