Пригоршня вечности - Астахова Людмила Викторовна - Страница 65

• Предыдущая
• 65/79
• Следующая

Но строптивый эльф не стал долго баловать врагов созерцанием своей душевной муки. Не говоря ни слова, он встал, механически поправил перевязь на груди и вышел вон. Молча и бесшумно, как кошка.

– Ну и что будем делать? – спросил растерянно Итан.

Арьятири подошел к окну и проследил, как Ириен выводит из конюшни лошадь, вспрыгивает в седло, пришпоривает животное и исчезает из виду. В глубине души Ведающий остался доволен.

– Подождем. Пройдет десять... Может, двадцать лет, он успокоится настолько, что сумеет рассуждать здраво... Тогда мы сможем побеседовать вновь. Что для меня, для него или для вас какие-то жалкие двадцать лет?

Канкомарец не был так уверен в словах эльфа. Но высказывать свои мысли не торопился. Не понравился ему взгляд Альса.

– А он руки на себя не наложит?

– Не-э-э-эт, – протянул Ведающий и горько усмехнулся: – Эльфы никогда не кончают жизнь самоубийством. Никогда. Это часть нашей природы.

Итан поднял тонкую бровь в знак серьезного сомнения.

Тяжелые пески легли на грудь. Горячие сухие струйки стекают в горло, забивают трахею, сочатся в бронхи и наполняют легкие, словно пустые мешки. Нечем дышать, нельзя пошевелиться.

Да, так мы и умирали, леди Заклинательница. Погребенные заживо потоками селя, перемолотые в пыль неумолимой мясорубкой слепой стихии. Там, где стояли наши дома, теперь плещется море. Рыбы обглодали плоть с наших костей, а кости растворила соленая вода.

Она брела по молчаливым пескам, и призрачные руки тянулись из его глубин, хватали за подол, все глубже и глубже затаскивали в шелестящую бездну. Обманчиво спокойное море лениво накатывало на берег крошечные нестрашные волны, которые шептали: «Хра-га-а-а-ас-с-с, хра-га-а-а-ас-с-с-с».

Войти в прохладные горькие воды и идти, пока не станет слишком глубоко, пусть мокрая отяжелевшая одежда утянет на дно... Может, тогда утолится нестерпимая жажда, уймется дикий жар в груди. Может, тогда перестанут грезиться плачущие голоса мертвецов под курганом?

Нам тоже было больно. Нам тоже было страшно. Несчастливые в жизни, неприкаянные в смерти, неупокоенные в посмертии. Тяжелы пески. Тяжелы... Иди к нам, саламандра! Согрей нас своим жестоким огнем!

Толстуха Шерегеш жадно проглотила звездные крошки и сама канула в Заокраинный океан. Бездонная тьма над головой рухнула на тьму, лежащую под ногами, и высекла из хрупкой тишины крошечный огонечек.

Вот и костер. Не рыжим гудящим столбом поднимался он к небу, как когда-то на берегу Стиаль. Этот танец пламени не будил издали тревогу традиционным степняцким сигналом опасности.

Обычный костер, разожженный одиноким путником, которого ночь застала в пути. В Великой степи таких костров, как звезд в бархатно-черных небесах. Подходи открыто, поклонись хозяину, назови свое имя и будь гостем. Даже не сомневайся: разделят с тобой хлеб и вино – если не по-честному, то по-братски. Ну а кто сам не пьет пьянящего сока сладкой южной лозы, тот угостит чистой водой. А что? Бывают и такие. Остроухие и ясноглазые.

– Вот я и пришла к твоему костру, Унанки... Джиэссэнэ... Встречай! Иль не рад дорогой гостье? Что же ты молчишь, эльфийский муж?

– Танцуй, саламандра, коль пришла. Уголья горячи. Танцуй!

– А ты подпоешь?

– Запросто, саламандра. Твою любимую? Ветра жаркие объятья горячей огня...

Раз – шажок! Два – шажок! Боги! Оррвелл! Больно-то как! Огонь лижет мокрый подол тяжелого платья, уничтожая его роскошь, плавятся золотые цветы вышивки, капают блестящими слезинками прямо в пепел.

Она танцевала в огне, нелепо вскидывая черные от копоти руки. И не заметила, как вытекли глаза, как сгорели легкие.

– Хватит, Унанки! Как больно! Больно!

– Детка! Не помирай!

Торвардин плакал навзрыд. Большой, взрослый, сильный мужчина, одно предплечье которого было толще, чем бедро бывшей кераганской ведьмы, плакал, захлебываясь и клокоча горлом.

– Потерпи еще немножечко! Самую малость потерпи! Ты ж сильная, девочка моя!

– Хватит причитать! Перестань! Джасс, ты меня слышишь? Ты меня видишь?

Птичья морда, нос крючком, что-то кое-где торчком! Кто сказал? Сийгин-похабник. А про кого? Про Мэда Малагана – бабника и колдуна. Имел полное право.

– Ви... жу!

Ничего она не видела, кроме вращающихся медных колес, с умопомрачительной скоростью проносящихся над головой. Словно Арраган промчался на своей солнечной колеснице прямо по хрупкому женскому телу.

– Смотри на меня! Не закрывай глаза! – орал Малаган, зажав лицо Джасс между ладонями.

Голос грохочет горным обвалом. И каждое слово, будто увесистый булыжник.

– Не... кричи...

– Слушай меня...

Глаза Мэда стали перламутровыми шариками, лицо окаменело и стало бело-мраморным, с сероватыми прожилками, а потом из открытого круглого рта серебряной струйкой потекла вода. Смешно – Фонтан-Малаган.

– У тебя переломаны кости... а еще кровотечение и контузия...

Верно, костер, разведенный внутри, не остывает ни на миг.

«Это плохо. Наверное, я умру», – подумала Джасс, поражаясь собственному спокойствию.

– Джасс, ты умираешь...

«Куммунг – двуединое божество смерти, поименованное Милостивым Хозяином и Неумолимой Хозяйкой. Жену, что зачинает во чреве и в муках рожает, забирает к себе милосердно Хозяин...» Скрижали Богов. Глава 1, страница 3, 5-й абзац.

– Я попробую остановить кровь, но не могу ручаться. Никто не сможет, – продолжал Мэд. – И скоро здесь будут магистры.

«– Меня зовут Хэйбор из Голала. И я пришел сюда познакомиться с тобой, леди Джасс, – сказал голубоглазый воин. – Ты совсем не хочешь узнать, почему я это сделал?»

– Есть только один способ...

«– Лежи спокойно и ни о чем не спрашивай... Помни, мы рядом и тебе ничто не угрожает, – сказала леди Мора».

– Девушка... – едва слышно прошептал Торвардин.

«Официально браки с другими расами запрещены только у тангаров. В порядке исключения мужчина-тангар может жениться на людской женщине. Женщина-тангарка, живущая с мужчиной иной расы, лишается имени, имущества и детей-тангаров». Имлан. Брачное уложение. Раздел 2: Регламентация брачных союзов.

– Самоубийца, – уточнил эрмидэец.

«– Убийца! Убийца! – кричали невесомые призраки и тянули из песков холодные липкие руки, обвиняя, проклиная, умоляя, прощая...»

– Я попробую кое-что сделать... Это сложно, но я по пробую... Скажи только «да».

«Оставь меня в покое!» – пыталась крикнуть она, но язык не желал подчиняться.

– Скажи – да!

«Не мучай меня, Мэд Малаган! Ты же видишь – я умираю... Ты видишь? Я умираю?.. Нет!»

– Да...

Мэд сразу заподозрил неладное. Уж больно тяжелым показалось ему тело Джасс. Не по-живому тяжелым, подозрительно неподвижным и покорным. И когда они втроем выпали из портала, бывшая хатами так и осталась висеть на его плече бесчувственной ношей. До ближайшего городка ее на руках нес Тор. Опасения не просто подтвердились, они оказались хуже прогнозов. Малаган в очередной раз только подивился бабьей живучести. Мужик бы давно скопытился, а Джасс в беспамятстве продолжала цепко держаться за тонкую ниточку жизни.

Чтобы не мозолить глаза подозрительным уриссцам своим потрепанным видом, решено было найти пристанище в пригороде за городскими стенами. Но крючконосый чужеземец и тангар, да со смертельно раненной женщиной в придачу, не внушали местным никакого доверия. Не расположил к себе честных обывателей даже толстый кошель эрмидэйца. Сочувствием проникся лишь древний старик-травник, чья покосившаяся с одного угла избушка пряталась в глубине густого сада, такого же старого, как и хозяин. Травнику достало только взглянуть на Джасс, чтобы сказать:

• Предыдущая
• 65/79
• Следующая