И нет любви иной… (Путеводная звезда) - Туманова Анастасия - Страница 47

• Предыдущая
• 47/74
• Следующая

Так он и знал: пока он путался не в своё дело, помогая этой проклятой бабе, Остап и Малай уже ударили по рукам. Косоглазый чёрт сидел в пыли и вдохновенно считал полученные деньги, вокруг сгрудились остальные татары, а Остап, довольно покрикивая: «Чу!.. Чу!.. Не грызысь, проклятая, геть!» – крутился среди киргизок. Илья шумно вздохнул, чувствуя, как от разочарования и ярости зеленеет в глазах. Повернулся и быстро пошёл прочь.

Розу он отыскал в последнем ряду. Она как раз заканчивала торговаться с худым, как жердь, сэрвом Федьком за крепкую и весёлую мухортую кобылку. Довольный Ион тёрся в двух шагах, мял в руках шапку с деньгами, опасливо косился на вертящихся вокруг оборванных мальчишек. Илья не окликнул Розу, но она, словно почувствовав его приближение, повернула голову, взглянула сощуренными глазами, тихо рассмеялась, похлопывая мухортую по шее. И этот смех стал последней каплей.

– Роза! Сука! – сорвался Илья. – Оглобля бесталанная! Дура, мать твою так, эдак и за ногу, ты чего ж мне наворотила?! Правды ей захотелось! У меня через тебя…

– Ты что, брильянтовый, ошалел? – спокойно поинтересовалась Роза, чмокая мухортую в морду. – Прихлопнись, я из-за тебя Федькиной цены не слышу.

– Я тебе сейчас такую цену покажу!.. Чёртова баба! Какого лешего, я спрашиваю, ты опять в лошадиный ряд полезла? Зачем в меня вцепилась, у меня свои дела были?! Что тебе до Иона, сам бы он, что ли, не разобрался?!

– Чего-о-о-о?! – На негодующий вопль Розы повернул головы весь ряд. А когда она швырнула на землю пустую корзину и воинственно подбоченилась, люди начали подходить ближе. – Да ты что, ослеп, морэ? Не видел, какую они Иону вшивоту сбывали?

– Видел! И что с того? Нам какое дело?!

– Какое дело? Какое дело?! Да совесть твоя где?! У Иона одиннадцать мальков по лавкам! Жена с грыжей! Маричку третий год замуж выдать не с чем! Он и так теперь всему посёлку должен! И тебе, между прочим! Или ты забыл, как прошлогодь, пьяный, в море тонул и Ион с сыном тебя вытаскивали? Забыл, что его Янка у Дашки роды принимала? Забыл, что их бабка Парушоя вашу Цинку от глотошной лечила?

В глубине души Илья понимал, что Роза права. Но при одном воспоминании о том, что чёртов сын Остап сейчас уведёт на Ближние Мельницы двадцать пять «киргизок», на которых у Ильи уже имелись покупатели, и что над ним, Смоляко, который упустил плывущий в руки барыш из-за бабьих выкрутасов, сейчас, верно, потешаются все цыгане в конных рядах, жар с новой силой ударил в голову.

– Плевать я хотел!!! У меня кони, понимаешь ты, кони из рук ушли! Через тебя всё, паскуда, каждой бочке затычка, хоть бы раз не влезла, куда не просят, так нет!!! Связался с тобой, заразой, на свою голову, скоро с вязовой палочкой пойду из-за твоей дури! Вот клянусь, ежели ещё хоть раз я тебя на Конном увижу…

– Ой! Ай! Дэвлалэ, хасиям![34] – заверещала, схватившись за голову, Роза. – Мамочки мои, Христос бог наш всемилостивый! Застращал ежа голым задом, смотрите, люди добрые! Прямо вот сейчас умру на месте, сама собой в землю закопаюсь и крест каменный сверху поставлю – вот как напугалась! Да ты уж извини меня, морэ, что я тебя спросить позабыла, куда моим ноженькам ходить! Тьфу! Тьфу! Тьфу на тебя!

Они стояли посреди пыльной дороги и орали друг на друга на весь базар, а вокруг собралась такая плотная толпа, что яблоку было некуда упасть. Роза опомнилась первая, бешено осмотрелась, цыкнула на стоящих ближе так, что те шарахнулись, плюнула в пыль, выразительно растёрла плевок босой ногой и, не поднимая брошенной корзины, зашагала к выходу с рынка. Оставаться центром внимания в одиночестве Илье не захотелось, и он, крикнув вслед оранжевой кофте ещё несколько проклятий, торопливо повернул от лошадиных рядов прочь.

Вскоре Староконный рынок, татары, цыгане, лошади были позади. Белое солнце палило в спину, каменистая дорога, ведущая в посёлок, к морю, слепила глаза. Илья собирался прийти домой и от расстройства завалиться спать до ночи и шёл быстро. Время от времени он поглядывал на серое облако пыли, летящее по дороге ему навстречу. Когда облако приблизилось, в нём стало можно различить силуэты двух лошадей и одного всадника. Илья отошёл, давая дорогу, сощурился, пытаясь разглядеть лицо сидящего верхом, – и замер от удивления, узнав в одной из запылённых по самые глаза лошадей своего буланого.

– Тпру-у! Стой! Стоять! – Всадник на ходу спрыгнул в пыль, упал, вскочил, бросился к Илье, и тот узнал грязного, вспотевшего, взбудораженного до крайности Митьку.

– Что горит? – полюбопытствовал Илья. – Тебе зачем мой конь занадобился? Смотри, как запарил его, бестолочь!

– Ой, Илья! Ой, слава богу! Я думал – где тебя искать? Думал – куда скакать? Ой! Ой, что, морэ… – Митька махал руками, отплёвывался от пыли, вытирал заливавший глаза пот и нёс какую-то околесицу – до тех пор, пока Илья не взял его обеими руками за плечи и не встряхнул как следует несколько раз:

– Уйми свой язык! Говори толком!

– Едем, Илья! Сейчас едем!

– Куда?.. – опешил он.

– Н-н-надо! – чуть не застонал Митька, топнув ногой и сжав руки на груди. – Ну, скорее, скорее, Илья же! Надо!

– Кому надо?

– Да тебе! Едем!!! Я же вот и твоего коня пригнал!

Лицо у Митьки было таким, что Илья, не задавая больше вопросов, молча вскинулся на спину буланого. Спустя несколько минут они карьером летели вдоль берега моря, мимо скалистых утёсов. Не остывший ещё воздух бил в лицо, покрасневший шар солнца склонялся к западу. Из-под копыт поднимались столбы жёлтой, долго не садящейся пыли, и, когда Илья оглядывался, он видел за собой словно дымовую завесу. Впереди неслась Кочерыжка с Митькой на спине. Илья видел вздувшуюся пузырём Митькину рубаху, его чёрные пятки, колотящие в потные бока лошади. Они отмахали уже версты полторы, очертания города позади исчезли, и теперь рядом были лишь спускающиеся к морю утёсы – справа и выжженная солнцем степь – слева. Несколько раз Илья кричал: «Стой, чяворо!» – желая получить хоть какие-то объяснения, но Митька не слушался. На третьей версте Илья понял, что они скачут к Клешням.

«Клешнями» в Одессе именовалась небольшая полукруглая бухточка, расположенная в четырёх верстах от города. Море в бухте было мелким. Его отгораживали от степи две гряды утёсов, выходящие из воды и смыкающиеся почти у самой дороги. Зазор между ними был крошечным, и казалось, огромный краб высунул из моря свои клешни и охватил ими полукруг песка. В щель между «клешнями» едва мог протиснуться человек. Место это было пустынным: до города далеко, из-за мелкой воды ставить перемёты и сети нельзя, а подводные камни в десяти саженях от берега не давали подобраться к «клешням» на шаланде. Илья никак не мог взять в толк, зачем мальчишка потащил его сюда, но, не доезжая Клешней, Митька вдруг осадил лошадь и спрыгнул на землю. Илья сделал то же самое и вопросительно взглянул на парня.

– Дальше – пешком, – почему-то шёпотом сказал тот. – Кнут при тебе?

Илья молча кивнул, уже понимая, что происходит что-то нешуточное, и пошёл за уверенно топающим к берегу Митькой, ведя в поводу обеих лошадей. Вскоре показались два белёсых гребня, спускающиеся к морю, а подойдя ближе, Илья увидел стоящих у дороги шестерых гнедых лошадей. Они не были спутаны, спокойно бродили по поникшей траве, жевали сухие стебли. При появлении людей кони даже не фыркнули, и лишь большой вороной жеребец с полосой от снятой подпруги под животом шарахнулся в сторону и коротко всхрапнул. Жеребец показался Илье знакомым. Митька, проследив за взглядом Смоляко, сощурил глаза:

– Не узнал?

Илья недоумевающе всмотрелся в вороного… и вдруг сморгнул. Провёл по лицу. Хрипло пробормотал:

– Узнал. А… сам он где?

Митька потянул Илью за рукав. Вдвоём они тихо подобрались к камням, Илья осторожно высунулся из-за скалистой гряды. Внутри Клешней, в крохотной бухточке, у самой воды стоял на коленях раздетый до пояса Васька Ставраки и умывался. Его чёрные волосы были всклокочены и вываляны в песке. Всё Васькино имущество: рваная рубаха, кнут, нож, широкий кожаный пояс с медными пряжками, седло и упряжь – было беспечно брошено на песок возле щели-выхода.

• Предыдущая
• 47/74
• Следующая