Танцующая саламандра - Ольховская Анна Николаевна - Страница 17

• Предыдущая
• 17/42
• Следующая

А самым близким человеком для нее стал Павел. И, насколько мы поняли, Дворкин. Официально Марфа и Александр женаты не были, они вообще старались не афишировать свои отношения, но разве что-то можно скрыть в тесном мирке поместья!

И сейчас Александр особенно нуждался в поддержке близкого человека — все видели, как ему тяжело, но на людях он держался…

Я однажды случайно увидела их вдвоем с Марфой, они сидели в беседке. О чем говорили и говорили ли вообще — не знаю, я была довольно далеко и торопливо прошла мимо, чтобы не смущать. Но мне достаточно было той позы, в которой застыли эти два немолодых уже человека: Александр нежно обнимал свою женщину, прижавшись лицом к ее шее, а она поглаживала его по плечам и рукам, что-то тихо приговаривая. И лицо ее буквально светилось любовью, сопереживанием, лаской.

Вот только глаза Марфы были потухшими, подернутыми пеплом боли и страдания.

Потому что ее Павел, ее Павлушка, ее любимый сынок был сейчас где-то далеко, в лапах «змеюк проклятых». А изначальной причиной всей этой цепи трагических событий стал ее родной сын, Сигизмунд.

В общем, в поместье сейчас было, мягко говоря, невесело. Хотелось, чтобы суд над Сигизмундом состоялся как можно быстрее, чтобы можно было выбраться из-под домашнего ареста, поехать в Москву, тоже принять участие в поисках Павла и Венцеслава.

Но дату заседания все переносили, напряжение и нервозность все нарастали.

И сейчас я больше всего опасалась за душевное здоровье Моники — ее подвижная психика казалась миной замедленного действия.

Тогда, несколько дней назад, когда Моника как бы «очнулась», мы все больше всего опасались реакции девушки на рассказ о случившемся за время ее «ментального отсутствия». Но Марфа, услышав от Моники слова любви в адрес Павла, мгновенно прониклась к ней материнскими чувствами и взяла девушку под свою опеку. Она провела с Моникой тогда весь день, поила ее целебными отварами, что-то нашептывала-наговаривала, а потом осталась ночевать в комнате девушки.

И все это время просила всех не пытаться контактировать с Моникой, даже отца с матерью. Что было воспринято Элеонорой довольно болезненно, но она подчинилась — женщина до сих пор винила себя в кошмаре, который пришлось пережить ее дочери. Ведь именно она сочла когда-то Сигизмунда Кульчицкого подходящей партией для дочери банкира Моники Климко…

Наверное, за время целительного уединения Марфа рассказала Монике обо всем, что произошло. Потому что на следующий день, когда девушка спустилась к обеду, она уже была в курсе событий. И реагировала правильно — скучала, тосковала, даже иногда плакала, но не зацикливалась, не переходила в болезненное состояние.

Игорь Дмитриевич и Элеонора были искренне благодарны Марфе, хотя Элеоноре — я видела — было все же чуточку обидно видеть, что ее дочка сейчас тянется больше к простой деревенской женщине, чем к ней. Но, надо отдать Элеоноре должное, она старалась держать эмоции под контролем, потому что главным сейчас было душевное здоровье Моники.

Но я замечала еще одно — все-таки изначально Элеонора была моей подопечной, мы познакомились, когда женщина пришла на прием ко мне, как к психологу.

И я замечала, как мимолетно, подсознательно она морщится, когда Моника говорит о Павле, о своей любви к нему, о том, как скучает, как ждет, как хочет быть только с ним всегда и везде…

Даже не морщится, нет, просто по лицу Элеоноры словно тень пробегает, а в глазах появляется жесткое неприятие даже некоей мысли.

Мысли о том, что ее умная, добрая, нежная, очень красивая дочь, мечта любого здорового полноценного мужчины, может связать свою жизнь с генетическим уродом…

Даже сквозь шум льющейся воды до меня долетали странные заунывные звуки, но я не спешила выключить воду и мокрой ланью ломануться из ванной.

Ну хорошо, хорошо, допустим, не такой уж и ланью, но на антилопе я настаиваю! Бегемотиха и носорожиха категорически не приветствуются!

Собственно, я никакой встревоженной представительнице животного мира уподобиться не спешила, чтобы мчаться на выручку другой представительнице того же мира, вредной и капризной. Подождет, нечего было королеву в изгнании изображать!

Потому что ныла Кошамба, я этот писклявый тембр, совершенно не подходящий ее внушительному внешнему облику, из тысяч узнаю. Небось на улицу просится.

Кошка была на редкость упряма в этот раз, обычно она довольно терпеливо ждет, пока я выйду из ванной и выпущу ее на волю. Но сейчас все то время, пока я вытиралась, причесывалась, одевалась, завывания не прекращались.

А потом дверь в ванную подверглась нападению — ее атаковали снаружи! Кошка разгонялась и билась в дверь с монотонностью кузнечного молота.

— Кошамба, ты с ума сошла?!

Буммммм!

— Прекрати немедленно!

Буммммм!

— Ну погоди, — я торопливо застегивала пуговицы на блузке, — сейчас ты у меня получишь! Совсем разбаловалась, бесстыдница! Что за спешка?! Пива ты вроде на ночь не пила, можно и потерпеть!

Буммммм!

Да что такое с ней сегодня?

Я открыла дверь и посторонилась, опасаясь оказаться кеглей, сбитой пушистым шаром. Но Кошамба, как и все представительницы ее рода, обладала не только шестым, но и седьмым с восьмым чувствами, она, похоже, уловила момент открытия двери и никакой атаки не случилось.

— Ага, испугалась! — мстительно хохотнула я, выходя из комнаты. — Знаешь, что получишь вразумляющий пендель… Кошамба? Да что с тобой сегодня!

Кошка стояла на подоконнике на задних лапах, передними опершись на стекло, и неотрывно всматривалась куда-то в даль. Услышав мой голос, она обернулась и снова закричала — громко, настойчиво, нетерпеливо.

«Выпусти же меня, наконец!»

Как-то так.

Что-то не очень похоже на обычное желание всласть покопаться в песке. Неужели…

— Кошамба, — я подошла к входной двери и распахнула ее, — уж не Карпов ли наш загулявший на горизонте замаячил?

Услышав имя своего кавалера, кошка издала странный фыркающий звук, который — вот честное слово! — был очень похож на «наконец-то сообразила!», спрыгнула с подоконника и пулей пронеслась мимо меня.

— Где же твоя женская гордость? — крикнула я ей вслед. — Мужик шлялся невесть где почти три недели, ни письма, ни эсэмэски, ни звонка по телефону! Ты должна гордо игнорировать гуляку, а не нестись к нему, подхватив юбки!

— Варя, ты кого это воспитываешь?

Я невольно вздрогнула — нервы ни к черту все-таки! — и обернулась:

— Привет, Моника! Ты чего подкрадываешься?

— Ничего я не подкрадываюсь, — улыбнулась девушка. — Просто ты так вопила, что тут рота солдат могла промаршировать, ты бы не услышала.

— Я не вопила, я пыталась напомнить одной хвостатой особе о наличии таких женских качеств, как гордость и достоинство!

— А что случилось? Заневестилась Кошамба, пошла личную жизнь устраивать?

— Именно туда она и пошла, только состояние невесты тут ни при чем — кавалер ее, похоже, объявился.

— Какой еще кавалер? — озадаченно вскинула брови Моника. — Разве у кошек бывают постоянные коты?

Ах да, она ведь не знает ничего о кошачьем семействе! Как-то не пришлось к слову рассказать, не до того было.

— У некоторых бывают. Пойдем, прогуляемся перед завтраком, я тебе расскажу про Атоса Карпова и Присциллу-Кошамбу.

День выдался не самый подходящий для прогулок — конец сентября все-таки, дожди и серое небо все чаще. Вот и сегодня было пасмурно и прохладно, но хотя бы без дождя.

Так что мы даже в беседке немного посидели, в той, где я видела Марфу и Александра. И я рассказала Монике все-все про наших котов. В том числе и то, что именно Атос Карпов привел моих родителей к последней жертве Гизмо[6]. Правда, теперь Карина Эшли (она же Катерина Сиволапова) ничего знать об этом не хочет, очень быстро забыв, что из-за нее едва не погибли мои мама и папа. И выступать в качестве свидетельницы обвинения на судебном процессе Сигизмунда Кульчицкого не будет. Магдалена, видимо, подобрала для накрашенного ротика Сиволаповой-Эшли денежную затычку нужного размера. Ну и фиг с ней, обойдемся.

• Предыдущая
• 17/42
• Следующая