Танцующая саламандра - Ольховская Анна Николаевна - Страница 4

• Предыдущая
• 4/42
• Следующая

— Вы имеет в виду эксперименты и опыты?

— Именно их я и имею в виду. А для этого нам вовсе не требуется согласие Магдалены или ее добровольное участие.

— А как же Павел? Он ведь обожает «маму Магду», преклоняется перед ней за то, — Шипунов нарочито пафосно завыл, — что она не послушала своего бессердечного мужа, велевшего убить несчастного уродца, дабы этот генетический мусор не позорил старинный род Кульчицких! Венцеслав заменил родного сына ребенком няньки Марфы, а змееныша приказал придушить по-тихому! Но мужественная Магдалена не смогла этого допустить и, рискуя всем, спасла малыша и вырастила его умным, сильным, честным! И Павел не позволит кому бы то ни было обидеть его матушку!

— Хватит паясничать, — поморщился Ламин. — Мы просто скажем Павлу, что Дворкин взял Магдалену в заложницы и требует обменять ее на Венцеслава, обещая в противном случае убить Магду. Наш парень взбесится еще больше, людишек ненавидеть станет еще сильнее, что нам только на пользу. А мы тем временем отправим его биологическую маменьку — вместе с папенькой — на опыты. И если даже Павел выйдет из-под контроля, я уверен, что к тому времени у нас уже будет несколько новых жизнеспособных гибридов. Кстати, я собираюсь познакомить Павла с моей дочерью, Ксенией. А вдруг у него получится естественным путем произвести на свет смешанное потомство?

— Встречное предложение, — глаза Шипунова плотоядно вспыхнули, — могу я задаться той же целью, но с Моникой?

— И что ж тебе так покоя не дает Павел? — покачал головой Аскольд Викторович. — Теперь ты хочешь заполучить его девушку. Комплексы, что ли?

— Ну почему сразу комплексы? Моника — прекрасный экземпляр человеческой самки, ее все равно надо устранять, так почему не сделать это с пользой?

— Ладно, не суетись. Хочешь отыметь самку Павла — имей. В конце концов, это действительно для пользы дела. Но где ты собираешься ее держать? Здесь, в подземелье, нельзя — Павел может ее засечь ментально.

— Вряд ли. Наш город слишком велик даже для него. А камень стен и потолков надежно блокирует мысленную энергию уже в радиусе десяти метров. Так что ничего и никого Павел не засечет.

— Нет.

— Что — нет?

— Сюда везти Монику нельзя.

— А как же Магдалена? — прищурился Макс. — Вы ведь собираетесь привезти ее именно сюда? Павел точно так же засечет «матушку», как мог бы засечь Монику.

— Нет, не точно так же. Магдалена по отношению к своему родному сыну не испытывает ничего, кроме отвращения и ненависти. И даже если Павел каким-то образом «услышит» эту женщину, ему и в голову не придет, что это его мать. Так, какая-то человеческая самка, ненавидящая рептилоидов.

— Ну, не думаю, что Моника здесь будет на седьмом небе от счастья, — похотливо облизнулся Шипунов. — Я, конечно, буду стараться, очень стараться удовлетворить эту самку, но вы же понимаете… Так что ненависть к рептилоидам и в данном случае будет присутствовать, увы и ах! А вот насчет ее любви к нашему гибриду — от нее, от любви этой, мало что останется. Я гарантирую.

— Я вижу, тебе просто очень хочется делать это в непосредственной близости от Павла, да? — покачал головой Ламин. — Чтобы хотя бы так доказать свое превосходство.

— И вовсе…

— Ладно тебе, Макс, — отмахнулся Аскольд Викторович, открывая дверь. — Я ведь все замечаю. И твою ревность, и твою зависть.

— Ничего подобного!

— Короче, так. Под твою ответственность. Если из-за тебя произойдут серьезные накладки, наказание будет жестким. Имей это в виду.

— Я учту.

Ламин молча вышел, а Макс устало присел на стоявший у двери стул — сердце бешено колотилось, норовя выскочить из груди. И не только из-за физического изнеможения — то, что Ламин, оказывается, заметил его отношение к выродку, стало для Шипунова неприятным сюрпризом.

Потому что это было унизительно!

И ненависть к Павлу теперь буквально распирала рептилоида изнутри, мешала дышать, заставляла трепыхаться сердце. Ее надо было куда-то деть, чтобы не сойти с ума, направить в нужное русло.

Переполненное хитростью, коварством, жестокостью русло.

Он уже знал, куда приведет это русло. К Монике.

Да, она под надежнейшей охраной и защитой, да, добраться до нее практически невозможно. Но именно эти сложности и возбуждали Шипунова.

Решая эту почти непосильную задачу, он не сможет зацикливаться на превосходстве Павла. Да и само это превосходство окажется нивелированным, когда девица, ради которой Павел готов был отдать жизнь, — и едва не отдал, между прочим, — когда красотка Моника окажется в его, Макса, полной власти. И он сможет делать с ней все, что угодно…

В глубине желтых глаз вспыхнул и запульсировал алый отблеск.

Но Ламин, конечно, прав — сейчас, в данный момент, Моника практически недоступна. И гораздо проще было бы дождаться завершения судебного процесса, потом потерпеть еще недельку-другую, чтобы окружение Моники и в первую очередь служба безопасности ее отца окончательно расслабились, и жизнь их вошла в привычное русло. Тогда забрать девчонку будет проще простого.

Но ждать не хотелось. Ждать и терпеть, глядя, как все вокруг метут хвостом перед этим гибридом? Как восхищаются им?! Самому мучительно осознавать превосходство полуобезьяны?!!

Он может не выдержать и сорваться. А это никому не нужно, и в первую очередь — ему, Максу.

Значит, приступим к осуществлению замысла немедленно.

Ну да, физически Макс пока слабоват, рана еще болит. Но голова-то не травмирована, и способность мыслить не утеряна. Вроде бы.

А значит — марш обратно на тренажер и в процессе хоть бы обдумывай варианты решения почти нерешаемой задачи.

Хотя…

Макс снова встал на беговую дорожку и включил самый медленный режим. Мерная ритмичная ходьба помогала выстраивать логические цепочки.

С одной стороны, охрана Моники Климко и Варвары Ярцевой будет усилена. А с другой — Дворкин не сможет не думать о том, что проворонил своего главного подопечного, Венцеслава. И сосредоточит максимум усилий на поиске и освобождении Кульчицкого.

Это станет — насколько удалось узнать характер Александра Дворкина — его главной задачей, идеей фикс, так сказать.

Что можно будет использовать…

Обратно тоже удалось добраться в спокойном режиме, без ненужных встреч и напряжения сил. Вполне хватало того автоматического блока, который активизировался сразу после включения сознания, а что там происходило во время сна или в бессознательном состоянии — Павел понятия не имел.

Он закрыл дверь своей комнатушки, задвинул небольшой засов, установленный им лично (что, кстати, вызвало определенное беспокойство Ламина) и обессиленно рухнул на кровать.

Напряжение, державшее его в тонусе все это время, ушло, и Павлу казалось, что мышц и костей в его теле больше нет, они превратились в студенистый желатин, не способный не то что находиться в вертикальном положении — форму конечностей сохранять прежней.

Руки и ноги лежали рядом вялыми невразумительными псевдоподиями, но ладно бы физическая усталость — стресс хлестанул по нервам, задавив чувства и эмоции удушливой апатией.

Никаких желаний не было. Вообще никаких. Не хотелось шевелиться, думать, переживать, злиться, рассуждать, строить планы, жить…

Откуда-то издалека, а может, из спутанного клубка воспоминаний, донесся теплый, ласковый голос мамы Марфы: «Ну не переживай ты так, Павлушенька! Все будет хорошо, сынок, тебе просто отдохнуть надо. Ты поспи, мой хороший, и все пройдет».

А так и надо сделать. Сон — лучшее лекарство для вскипевшего разума. Если получится заснуть, конечно.

Павел устало прикрыл глаза, намереваясь начать отсчет медленно бредущих мимо баранов. Но даже первый баран толком добрести до него не успел…

Разбудил его настойчивый стук в дверь, а еще — шепелявые встревоженные завывания:

— Павел! Павел, открой! С тобой все в порядке?! Павел!!!

О, господин депутат явиться изволили, нежданчик наш шипящий. Павел только сейчас обратил внимание на шепелявость и невнятную дикцию Ламина. Впрочем, не только его — все рептилоиды разговаривали так — длинный раздвоенный язык мешал им правильно произносить звуки человеческой речи. А их собственный язык вообще представлял собой сплошное шипение.

• Предыдущая
• 4/42
• Следующая