Словарь Ламприера - Норфолк Лоуренс - Страница 3

• Предыдущая
• 3/199
• Следующая

Со стороны кажется, что девять человек, стоящие отдельной группой, отводя глаза друг от друга и вытягивая шеи, будто чтобы лучше ухватить каждое слово, с напряженным вниманием слушают глашатая. Но им пока не важно то, что он говорит. Они уже приняли решение, и смысл их долгого путешествия, которое началось в Рошели, стал им теперь яснее. Они тоже оценили риск. Они подсчитали все опасности только что начавшегося плавания. Цель, которая привела их на эти ненавистные берега, пока не совсем ясна им самим, но сам факт того, как далеко они, стоя единой молчаливой группой, находятся сейчас от своего дома, говорит о том, как глубоки их целеустремленность, самообладание и терпение. Ибо не они вкладывали деньги в это плавание. Они только предусмотрели все возможные опасности, подстерегающие корабли, и начинают свой отсчет. Они будут терпеливо ждать, пока экспедиция не потерпит крушение, пока корабли не встретят свою судьбу. Они будут ждать, пока нервы вкладчиков не дрогнут и пока Компания не лопнет. У них есть собственные соображения по поводу того, чем кончится торжественное отплытие, свидетелями которого они только что стали.

Все четыре корабля продолжают плавание, подхваченные течением ниже Грейвсенда, подгоняемые ветром все ближе и ближе к Востоку и его сказочным богатствам. Они идут вниз по реке к устью, оттуда — к якорной стоянке неподалеку от Даунса, чтобы запастись там провизией, а товарами для обмена с туземцами они уже запаслись. Затем корабли снова поднимают паруса, и с этого момента вести от них приходят домой все реже и реже. Отрывочные сведения об их долгом путешествии попадают в Лондон с редкими кораблями, которые встречаются с ними в открытом море, с торговыми судами, которые входят в те порты, где корабли экспедиции бросали якорь. Загадочные истории без конца и начала, часто без всякого смысла — вот и все, что доходит до Лондона, подтверждая, что они, возможно, еще существуют. Старший канонир «Вознесения» умер, свалившись с грот-реи, и к месту его падения подплыла стая летучих рыб. Французское судно доставило обратно его пожитки. Французский экипаж присутствовал при том, как его хоронили в море. А с ним еще двоих, погибших во время церемонии, поскольку стрельба из орудий производилась без соблюдения должных предосторожностей. Шальным выстрелом были убиты капитан и помощник боцмана.

Подлинные события превращались в морские рассказы, морские рассказы — в слухи, настолько же не похожие на правду, насколько вещи, упавшие за борт корабля, не похожи на то, что выбрасывает морской прилив на берег. Вначале вкладчики спешили на пристань встретить любой корабль, чтобы получить хоть какие-нибудь сведения, пока не пришлось признать, что собранные ими крупицы ровным счетом ничего не говорят о подлинной судьбе экспедиции. Им ничего не оставалось, кроме как утешаться разговорами, прокладывая на картах наиболее заманчивые с их точки зрения маршруты. Тщательно вычерченные ими линии вскоре достигли таких мест на карте, о которых можно было только строить предположения, и их опасения возрастали.

Им нечего было волноваться, думает из своего далека юноша на причале. Почти через два столетия он прочитает вахтенный журнал капитана Ланкастера, и скупой перечень происшествий и координат раскроет перед ним пространную историю преодолений и усилий небольшой флотилии. Сам Ланкастер рисуется ему человеком несгибаемой решимости завершить плавание и преодолеть все препятствия — либо умереть. По мере приближения к цели воодушевление охватывало все его существо, и каждый успех только укреплял его решимость.

Флотилия продвигалась к югу и достигла Канарских островов седьмого мая, а тропика Рака — еще через пять дней. Цинга не трогала их до самого августа, затем сразила сразу сто человек. Первого ноября они обогнули мыс Доброй Надежды. На Рождество 1600 года их захватил шторм, отнявший у них два якоря. Они выдержали этот шторм, как и последовавшие за ним, но их чуть не погубили огражденные скалами мели Аду едва четырех саженей в глубину; на поиски прохода была послана лодка. Слава богу, проход был найден. Май принес с собой благоприятные ветра, и вскоре с кораблей увидели Никобарские острова. Июнь подарил им Аче, который дал им первую лодку, груженную перцем.

Когда вечером последнего июньского дня флотилия вошла в устье Малаккского пролива, мореходы увидели свет сотни костров, протянувшихся вдоль берега. Костры горели всю ночь, и с наступлением утра капитан Ланкастер отправился на берег в гребной шлюпке. Султан Аче потчевал Ланкастера и его людей свежими фруктами и бараниной, жаренной на углях. Ланкастер подарил султану серебряный поднос и показал свою жалованную грамоту. В ответ султан передал приветствие Ее Величеству и подарил Ланкастеру слона. Голландцы такие неотесанные, думал султан, и слишком дотошно торгуются. Лучше он будет иметь дело с британцами. В августе Ланкастер обнаружил причину необыкновенно дружелюбного приема, который оказали ему в Аче. Все объяснялось тем, что в Бантаме, который лежал по ту сторону Малаккского пролива всего в нескольких днях плавания, тоже был перец, но султан Бантама продавал его за треть цены. Пришлось все пересмотреть, начав переговоры по снижению цены. Британцы оказались такими же неотесанными, как и голландцы, и султан Аче постановил отказывать в гостеприимстве всем торговцам, прибывающим в страну. Слона пришлось вернуть.

Четыре корабля плавали между Аче и Бантамом, выменивая свои товары на перец, а в крайнем случае пуская в ход деньги. Матросы наслаждались отдыхом, совершая легкие переходы от одной якорной стоянки к другой, тогда как торговцы жаловались на проволочки, набивали перцем трюмы и считали, день и ночь считали. Голландцы, которые изредка попадались им на пути, казалось, только радовались за них. Такая обходительность возбудила подозрения Ланкастера, но ему так и не удалось обнаружить в поведении голландцев злого умысла; кроме того, торговля шла хорошо. Так минули лето и зима. В Бантаме была основана торговая база, и в феврале следующего года, когда трюмы были заполнены перцем до отказа, капитан Джеймс Ланкастер решил, что пора домой. В двадцатый день апреля 1602 года четыре корабля подняли якоря, дали залп из орудий и взяли курс на Англию.

Лондонские вкладчики между тем впали в спокойствие безнадежности. Они не перестали ждать. Но их ожидание, после того как перестали приходить вести о кораблях, стало бесцельным и томительным. Встречаясь, они уже не говорили о своих кораблях. О них ничего не было слышно вот уже два года. Встречи вкладчиков совершались в напряженной атмосфере, и каждый из них понимал, что предприятие, по-видимому, потерпело крах. Их тяга к авантюрам значительно уменьшилась, и казалось, ничто не способно ее воскресить.

Однако их предчувствиям не суждено было сбыться, потому что за два океана от Англии перед четырьмя кораблями уже вставала Крыша мира, и, когда атмосферное давление упало, она втянула в себя ветра и бросила их через Индийский океан, где капитан Ланкастер распознал их природу и растянул на реях все имевшиеся в наличии паруса. Этот муссон должен был доставить их домой.

Первая весть о возвращении флотилии самым прозаическим образом прозвучала из уст французского купца, который прибыл в Лондон купить сала. Обычно Жюльен Бодегер салом не интересовался, да и Англия редко становилась ареной его торговых операций. Он покупал мавританские ковры, которые затем сбывал зажиточным провансальским буржуа. Салом занимался его кузен, но кузен заболел, а у него был подписан контракт на поставку сала для одной охотничьей гостиницы к северу от Арля.

Жюльен поддался на уговоры кузена. И теперь он был в Лондоне. Сало — скучный предмет для торговли, и его мавританские друзья не пришли бы в восторг, узнав о том, за каким грузом отправился Жюльен. Они предложили поставлять свои ковры морем в Лондон под присмотр Жюльена. Они слышали от своих торговых партнеров в Африке, что какая-то небольшая флотилия держит курс вдоль западно-африканского побережья. Жюльену следовало разузнать о ней в Лондоне на тот случай, если план сработает. Через три дня после появления в Лондоне Жюльен уже втолковывал то, что сказали ему мавританские друзья, каждому моряку, лодочнику, каждой портовой крысе, попадавшейся ему на пути. Но никто не мог понять толком фразу из четырех слов, которую он старательно повторял в порту, и, лишь достигнув ушей Филпота, де Вира и других вкладчиков, она зажгла в их душах, смирившихся с неудачей, слабый проблеск надежды. «"Эктор" э тре других», — вот и все, что Жюльен мог сказать по-английски.

• Предыдущая
• 3/199
• Следующая