Пираты Гора - Норман Джон - Страница 19

• Предыдущая
• 19/83
• Следующая

Стоя в лодке у самого борта судна, я произвел негромкий царапающий звук — сам по себе вполне безобидный и ничего не значащий, но в безбрежной темноте именно такие, не имеющие объяснения, непонятные звуки и пугают больше всего.

Тут же прямо над головой я услышал тяжелое дыхание человека и отметил для себя, где он стоит.

Беззвучно, резким движением я набросил eму на шею петлю из гибкой лианы и, перетащив его через борт, сбросил в болото, где и удерживал его, отчаянно сопротивлявшегося, до тех пор, пока не почувствовал, как мощная хватка тарлариона вырывает его у меня из рук.

Прикованные к скамьям рабы завопили от ужаса.

До меня донесся приближающийся топот десятков ног спешащих на крики перепуганных рабов.

В темноте ничего нельзя было разобрать, но я услышал, как двое воинов, не удержавшихся на узких переходах с одной галеры на другую, в общей суматохе были сброшены вниз.

Вопли вокруг стали еще громче.

Кто-то приказал принести факел.

Телима поспешно отвела лодку в заросли тростника.

Я поднял лук и уложил на тетиву одну из оставшихся стрел.

Едва показался человек, несущий факел, я тщательно прицелился прямо ему в сердце — и через мгновение он уже вместе с факелом падал в воду, отброшенный ударом стрелы через дальний от меня борт галеры.

Все вокруг снова погрузилось в темноту.

Послышались новые требования принести факелы, но я не заметил, чтобы кто-нибудь поспешил выполнять приказание.

Паника разрасталась.

Сквозь крики и шум я уловил звон мечей.

— Они на корабле!

— Противник на борту! — неслись отовсюду истерические крики.

Прозвучала команда: «К бою!», и ночь наполнилась воплями раненых и торжествующими криками раздающих удары.

Телима завела лодку ярдов на тридцать в заросли тростника, и я смог встать в полный рост, с луком наготове, на случай, если кто-то решится принести факелы.

Желающих пока не находилось.

Наиболее яростный звон мечей доносился со скамей для гребцов; здесь стоял сплошной вопль боли и отчаяния. Слышно было, как скованные цепями рабы пытаются, грохоча кандалами, забраться под скамьи.

Послышался новый глухой удар упавшего в воду тела.

Кто-то, вероятно, из старших офицеров, запросил подмогу у соседних галер, ссылаясь на многочисленность высадившегося на борт его корабля неприятеля.

На соседних судах раздалась команда, приказывающая воинам перейти на четвертую галеру и отбить нападение противника.

Не повышая голоса, я отдал распоряжение Те-лиме снова подойти к кораблям и, отложив длинный лук, взял в руки меч. Через минуту мы опять были у четвертой галеры, и я, тихо взобравшись на борт судна, без разбору вонзал и вытаскивал меч в мелькавшие вокруг меня тела, пока схватка между находящимися на корабле не разгорелась с новой силой.

После этого я вернулся на лодку.

Я проделал этот трюк несколько раз, поочередно высаживаясь то с одного, то с другого борта четвертой и третьей галер.

Когда мне показалось, что звона мечей и воплей умирающих уже достаточно, я сказал Телиме, что, пожалуй, теперь можно и поспать.

Она, казалось, удивилась, но послушно отвела лодку подальше от охваченных яростным сражением галер и защищающих их, насмерть стоящих против «значительно превосходящего их числом» неприятеля экипажей.

Когда суденышко наше затерялось среди зарослей тростника и осоки, в нескольких ярдах от кораблей, Телима воткнула шест глубоко в ил и лианой привязала к нему лодку.

В темноте я чувствовал, как она стоит на коленях у кормы лодки, застыв в напряженном ожидании.

— Как ты можешь сейчас спать? — спросила она.

Мы прислушались к разносящимся над черными водами дельты крикам и лязгу оружия.

— Нужно — значит, могу, — ответил я. — Подойди сюда.

Она немного помедлила, но затем пересела ближе. Я взял длинную лиану и связал ей руки за спиной и ноги. После этого я уложил ее на дно лодки и, захлестнув ей на шею петлю, привязал ее к носовой части нашего суденышка, а ноги — к корме.

Телима — девушка умная и гордая — понимала значение этих мер предосторожности и позволила мне связать себя без лишних вопросов и возражений.

Но сам я чувствовал себя отвратительно.

Я, Тэрл Кэбот, ненавидел себя за то, что не испытываю больше доверия или элементарного уважения к людям. Все, что я сделал за сегодняшний день, я сделал только ради ребенка — единственного существа, проявившего ко мне хоть какую-то доброту, единственного, достойного жить на этом свете и убитого теми, кто жить на нем недостоин. Я сделал это не потому, что слишком высоко ценил свою собственную личность. Наоборот, я слишком хорошо знал себе цену и не заблуждался на этот счет. Я — тот, кто предпочел позорное рабство почетной смерти. Я трус. Трус, предавший все, что мне было дорого, поправший все моральные устои. Я испытал унижения и презрение, выбранные для себя мной самим. Я не мог больше смотреть себе в лицо, я вообще не хотел себя видеть тем, кто я есть на самом деле. До сих пор я был мальчишкой и пребывал в заблуждении на свой счет; теперь же, внезапно повзрослев за эти несколько дней, я смог наконец посмотреть на себя трезвым взглядом, и то, что я увидел, ошеломило меня. Я обнаружил в глубине себя задатки труса и предателя, способность всепрощения по отношению к самому себе, эгоизм и жестокость. Я недостоин больше носить красное одеяние воина, недостоин служить Домашнему Камню своего города, Ко-ро-ба, — нe достоин ничего. Я — отверженный. Я — одиночка.

Это была последняя мысль, с которой я погрузился среди разносящихся в ночи стонов, криков и бряцания оружия в избавляющие меня от мучительных раздумий, благостные объятия сна.

Я проснулся, дрожа от сырой утренней прохлады, слыша, как легкий ветерок перебирает слабо шуршащие стебли тростника и осоки у самого борта качающейся на воде лодки. Откуда-то издалека донеслось глухое недовольное рычание выходящего на охоту водяного тарлариона. Над самой лодкой промелькнула череда диких болотных гантов, обменявшихся на лету резкими пронзительными криками. В вышине, окидывая болота хищным взглядом, медленно один за другим пролетели четыре ула.

Я еще полежал в лодке, ощущая спиной туго переплетенные стебли ренса и скользя глазами по серому безрадостному предутреннему небу.

Было прохладно и сыро.

Я потянулся и сел на колени.

Телима уже проснулась, но лежала, разумеется, связанная, там же, где я ее уложил.

Я снял с нее стягивающие лианы, и она молча, с болезненной гримасой принялась растирать затекшие руки и ноги.

Я разделил с ней пополам оставшиеся у нас съестные припасы.

Завтракали мы молча.

Наконец, расправившись с последней ренсовой лепешкой и вытерев губы тыльной стороной руки, она сказала:

— У тебя осталось всего девять стрел.

— Думаю, сейчас это уже не имеет значения, — ответил я.

Она удивленно посмотрела на меня.

— Давай подойдем к галерам, — распорядился я.

Она отвязала лодку от воткнутого в ил шеста, вытащила его и повела наше легкое, послушное судно к смутно виднеющимся кораблям, кажущимся в серой, хмурой предрассветной дымке совершенно покинутыми.

Стараясь держаться под прикрытием зарослей, мы медленно обогнули все шесть сцепленных вместе галер.

Мы прождали не меньше часа, наблюдая за кораблями; никакого движения на борту заметно не было.

Я приказал Телиме подвести лодку к шестой, последней, галере. Перебросил через плечо длинный лук, надел колчан с оставшимися стрелами и нацепил на пояс меч — верный мой клинок, с которым я не расставался со времен осады Ара.

Мы приближались очень осторожно, стараясь ни единым звуком не привлечь к себе внимания, а подойдя к корме шестой галеры, вообще прекратили движение и несколько минут настороженно прислушивались.

Все было тихо.

Тогда я молча, жестом приказал Телиме ocторожно поцарапать концом шеста перила со стороны кормы галеры.

Она коснулась шестом деревянной поверхности перил и несколько раз провела по ним.

• Предыдущая
• 19/83
• Следующая