Пленница Гора - Норман Джон - Страница 20
- Предыдущая
- 20/98
- Следующая
Дважды мы останавливались в небольших огороженных частоколом селениях, занимавшихся разведением босков. Мне нравились эти короткие стоянки, во время которых нам давали напиться свежего, еще теплого боскского молока, а на ночь укладывали спать в деревянные, крытые соломой постройки, где обычно хранилось заготовленное на зиму сено. Здесь было сухо и тепло, а терпкий запах свежего сена приятно щекотал ноздри.
Инга и Юта — в особенности Юта — оказались неутомимыми, терпеливыми учителями. Они учили меня горианскому не меньше четырех часов в день. К тому же никакого другого языка, кроме этого, я вокруг себя не слышала. Вскоре я поймала себя на том, что уже произношу кое-какие фразы машинально, не задумываясь. Я учила язык так, как его усваивает ребенок: естественным образом, на слух, без вникания в его структуру и без заучивания грамматических правил и исключений, не проводя какого-нибудь сопоставительного анализа с английским и не выискивая между ними сходства и различий. Не являясь профессиональными учителями, Юта и Инга не пытались преподнести мне язык как систему сухих грамматических правил и отношений между членами предложения. Они обучали меня живому языку как средству выражения моих мыслей и чувств — практичному и конкретному, выразительному и красивому.
Прошло совсем немного времени, и я стала замечать, что иногда даже думаю на горианском. Однажды мне приснился сон, в котором какой-то умный, образованный горианец разговаривал со мной и я не задумываясь, совершенно естественно отвечала ему на его родном языке. Интересно отметить, что в том же сне я ухитрилась стащить у хозяина несколько конфет, а вину свалить на Лану, которая понесла за это примерное наказание. Сон мне очень понравился, хотя досмотреть его я не смогла, поскольку после наказания Ланы ко мне подошел Тарго с плетью в руках. Я проснулась в холодном поту и с радостью обнаружила, что лежу в полной безопасности, в фургоне, на соломенной подстилке, прикованная цепями к центральному брусу. Снаружи шел дождь, тяжелые капли барабанили по полотняному навесу. Я быстро успокоилась и, устроившись поуютнее на подстилке, слушая ритмичное дыхание спящих девушек и мерный шум дождя, вскоре снова уснула.
Вначале с произношением дело у меня шло довольно туго, но постепенно Инга помогла мне его улучшить. Со временем я даже научилась различать отдельные диалектные особенности, проскальзывающие в речи девушек и охранников. Словарный запас у меня еще оставлял желать лучшего, но я была довольна собой. Уже через несколько дней после начала интенсивных занятий со мной Инги и Юты я, к своему удовольствию и большому удивлению, могла изъясняться вполне сносно. У меня, конечно, имелась и особая причина, почему я так настойчиво стремилась выучить этот язык. Я хотела получить возможность для установления контакта с людьми, способными помочь мне вернуться на Землю. Я была уверена, что с моими оставшимися на Земле богатствами смогу без проблем оплатить свой полет на родную планету.
Как-то, разговаривая с Ингой, я заметила, что Юта регулярно допускает некоторые грамматические ошибки.
— Что ты хочешь, — пожала плечами Инга. — Ведь она всего лишь из касты мастеров по выделке кож.
Я почувствовала свое превосходство над Ютой. Сама я никогда не допускала подобных ошибок. И неудивительно: я была не какой-то там кожаных дел мастерицей, а Элеонорой Бринтон!
— Я буду разговаривать по-гориански так, как это делают представители высшей касты, — сказала я.
— Но ведь ты дикарка, — возразила Инга.
На какое-то мгновение я ее возненавидела.
Инга, сказала я себе, со всеми ее претензиями на образованность всегда будет оставаться самой обычной рабыней, бегающей за фургоном своего хозяина. А я, Элеонора Бринтон, снова вернусь на Землю, в свой дом на крыше небоскреба. А Юта? Бедная, маленькая, глупенькая Юта, хорошенькая, но совершенно никчемная, неспособная правильно говорить даже на своем родном языке — чем она может быть, кроме как игрушкой в руках мужчины? Она рабыня уже по самой своей природе. Она рождена для невольничьих цепей. И Инга — тоже, несмотря на все ее высокомерие. Им суждено всегда оставаться на Горе подневольными рабынями, в то время как я, Элеонора Бринтон, умная и богатая, сидя за крепкими стенами своей квартиры, снова буду смеяться над всем миром!
Вот будет потеха!
— Чему Эли-нор радуется? — подняла глаза Юта.
— Элеонора, — поправила я ее.
— Эли-нора, — с улыбкой старательно повторила девушка.
— Так, ничему, — отмахнулась я.
До нас донеслись громкие голоса охранников. Где-то вдалеке послышался перезвон надетых на шею босков бубенчиков.
— Фургон с сопровождающими! — объявил один из охранников.
— Это свободная женщина со своей свитой! — воскликнул другой.
— Рабынь — из фургонов! — приказал Тарго.
Я почувствовала легкое волнение. Мне еще не приходилось видеть свободную горианскую женщину.
Охранники открыли задний борт нашего фургона и сняли замки с цепей, соединенных с центральным брусом. Одной за другой нам велели спуститься на землю и выстроиться в демонстрационную шеренгу. Девушки из первого фургона уже построились и ждали приближающуюся процессию. Мне было плохо видно, но я успела заметить большой широкий фургон со впряженными в него четырьмя громадными, тщательно ухоженными черными босками.
В фургоне под прозрачным шелковым балдахином в резном курулеанском кресле восседала женщина.
Фургон сопровождали воины с копьями в руках; их было, наверное, человек сорок, по двадцать с каждой стороны повозки.
Звон навешанных на босков бубенчиков доносился уже совершенно отчетливо. Процессия быстро приближалась. Тарго в своем желто-синем шелковом одеянии выступил ей навстречу.
— На колени! — скомандовал один из охранников.
Выстроенные в демонстрационную шеренгу, мы покорно повиновались.
При встрече свободного мужчины или свободной женщины горианская рабыня должна встать на колени и стоять до тех пор, пока ей не позволят подняться. Меня приучили опускаться на колени даже при обращении к охранникам, не говоря уже о Тарго, моем хозяине. Обращаясь к свободному мужчине, горианская рабыня всегда называет его “хозяин”, а свободную женщину — “госпожа”.
Я с любопытством наблюдала за приближающейся процессией.
Наряженная в тончайшие разноцветные шелка, женщина царственно восседала на высоком, похожем на трон курулеанском кресле. Ее воздушное одеяние, наверное, стоило дороже, чем три или четыре рабыни. Лицо женщины было закрыто темной вуалью.
— Ты осмеливаешься смотреть на свободную женщину? — гневно спросил стоящий рядом с нами охранник.
Я не только смотрела, я буквально пожирала ее глазами, не в силах отвести от нее зачарованного взгляда. Однако когда процессия почти поравнялась с нами, удар ноги охранника заставил меня опустить голову.
Фургон свободной женщины остановился напротив нашей демонстрационной шеренги, в нескольких шагах от того места, где я стояла.
И тут я поймала себя на мысли, что не осмеливаюсь поднять на нее глаза.
Внезапно я поняла, что я не такая, как эта женщина. Впервые в жизни здесь, посреди заросшей травой горианской степи, я со всей отчетливостью осознала силу и власть опустошающих, разрушающих человека реалий социального устройства общества. Только сейчас я вдруг поняла, что там, на Земле, не я сама, не мои достоинства, а социальный авторитет, созданный доставшимся мне по рождению общественным положением и богатством, прокладывал мне в жизни дорогу среди менее обеспеченных людей, заставлял их — вне зависимости от их истинного отношения ко мне — добиваться моего расположения и опасаться проявления мною неудовольствия. Я никогда не задумывалась над истинной природой их знаков внимания ко мне и всячески выказываемого расположения. Я всегда принимала это как должное. Я совершенно естественным образом ощущала свое превосходство над окружающими. Еще бы: я была лучше их! Богаче!
И вот я оказалась вне привычной мне среды.
- Предыдущая
- 20/98
- Следующая
