Портрет призрака - Норминтон Грегори - Страница 16

• Предыдущая
• 16/35
• Следующая

— Посмотри на нее, Уильям!.. Видишь? Спаси ее для меня!..

Уильям пытается подхватить свечу, но промахивается, и та падает на пол. При падении пламя гаснет само — но слепец не знает об этом, как не знает и того, как близко к нему стоит его защитник.

— На помощь! На помощь!

Возможно, он хочет, чтобы подняли свечу и затушили воображаемое им пламя. Уильям не успевает ничего сказать, как старик падает ничком, и от звука, с которым его голова ударяется о стол, Уильяму едва не становится дурно.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Уильям выбегает в коридор и кричит в темноту:

— Мисс Деллер! Синтия!

В доме тут же хлопают двери, на лестнице слышен шум. Уильям склоняется над распростертым телом, и тут появляется Синтия в сопровождении служанки. На их лицах появляется ужас, и Синтия кидается к старику.

— Он упал, — извиняющимся тоном говорит Уильям.

— Отец!..

Господин Деллер шевелится, тянется рукой к голове и стонет:

— Я уронил свечу.

— Она сразу погасла, отец.

— Я уж было думал, что сгорю.

— Нет, пламени нет.

Чувствуя себя виноватым, Уильям делает шаг в сторону, уступая хлопоты женщинам, но считает себя обязанным спросить:

— Вы ушиблись, сэр?

— Я… отведите меня в постель. Мне надо немного полежать.

Все вместе они поднимают его. Зацепившись за низкий столик, Уильям опрокидывает его, и столик остается лежать на полу.

Господин Деллер сейчас, в старости, расплачивается за излишества, которым предавался ранее. У него гнилые зубы: Уильям чувствует дурной запах изо рта слепца, пока они несут его наверх, в спальню. Неужели Синтия — самая крепкая среди них всех? Заботясь о старике, она единственная не выказывает никаких неприязненных или брезгливых чувств.

Они осторожно кладут господина Деллера на кровать. Он вновь заходится ужасным кашлем.

— Дайте… дайте перевести дух. Я… безмозглый… старик…

Служанка приносит тазик с водой со столика в темном углу. Синтия садится на кровать и вынимает из тазика кусок полотна.

— Не пугайся, отец. Я оботру тебе лоб. — И она начинает вытирать лицо старика. Уильям стоит в стороне, смущенный, словно грубо прервал чье-то уединение. Он видит рану на голове Деллера: глубокая багровая ссадина, из которой сочится кровь.

— О-ох… — стонет господин Деллер. Холодная вода и присутствие дочери, кажется, несколько успокоили его. Но Уильям не может ошибиться в истинной причине его возбуждения. Это портрет, завершение которого Деллер пытается поручить ему.

— Господин Страуд, — говорит старик, — вам тоже следует отдохнуть.

— Ш-ш, отец. Я приготовлю комнату для гостей.

Синтия еще раз смачивает полотно и, отжав, проводит тряпицей по бровям Деллера. Уильям рассматривает форму ее рук. Нет, они не похоже на руки дамы, что проводит время в праздности: на них выступают вены, костяшки пальцев шелушатся, ногти обломаны до перламутрово-розовой кожицы.

— Посмотрите на нее еще раз, господин Страуд. — Кожа Деллера впитывает воду, точно иссохшая земля. — Взгляните на эту картину снова, при свете дня.

— Я так и сделаю.

— И… и тогда?..

— И тогда дам вам ответ.

Синтия склоняется над отцом, закрывая его от взгляда Уильяма:

— Тише, отец. Теперь тебе нужно отдохнуть. Пожалуйста, попробуй уснуть.

Старик закрывает глаза, его дыхание становится все размеренней и тяжелее. Подождав еще немного, Синтия и Уильям покидают его комнату. И задолго до того, как последний из них укладывается в постель, господин Деллер погружается в сон.

Фредерик появляется в коридоре в длинной сорочке и чулках; глаза его слезятся от прерванного сна. Дигби следует за стариком вверх по лестнице. Он охотно поговорил бы с ним, но мысли упорно возвращаются к спору с Деллером, и Дигби предпочитает придержать язык. Он смотрит вниз, на иссохшие ноги слуги. В чулке дырка, сквозь которую видна нездорово-бледная кожа. Дигби очень хочет остаться наконец один, поразмыслить над происшедшим, понять смысл сегодняшнего обмена резкостями. Они идут мимо длинной галереи закрытых дверей. Дигби различает хриплое дыхание Батшебы и представляет себе тучную матрону, чьи груди вздымаются и опускаются, точно две квашни. За какой же из этих дверей скрывается Белинда Деллер?

— Грядет новый потоп, — шепотом бормочет Фредерик, не поворачивая головы. Дигби не понимает, сказано это ему или старик просто разговаривает сам с собой. Здесь, в самом сердце поместья, шум дождя уже не слышен: только звук их шагов да скрипучие жалобы старых половиц. Храп служанки стихает в отдалении. Они подходят к спальне для гостей. Фредерик открывает дверь и придерживает ее:

— У вас есть вещи, сэр?

Дигби качает головой и осматривает комнату. Слуга удаляется с лампой, и тени начинают сгущаться и удлиняться. Но Фредерик вдруг возвращается:

— Во сколько прикажете разбудить, сэр? Хозяин завтракает в…

— Нет, спасибо, друг мой. Я встаю с рассветом. — Дигби кажется, что на лице слуги мелькнуло презрение, но тот уже чопорно кланяется, отвергая дружественный тон, и ретируется.

Оставшись один среди теней, Дигби вздыхает и зевает. Чтобы отогнать мрачные мысли, он неторопливо и внимательно осматривает комнату, пробует на ощупь узорчатую ткань гобеленов и шитье на балдахине над кроватью. Не Белинда ли вышивала его? Он проводит ладонью по ткани, представляя себе, как она работала иглой, как порхали ее ловкие пальцы, как склонялась голова, как сжимались губы, когда она трудилась над рукоделием.

Нет. Он должен оставаться хозяином своим мыслям и своим желаниям. Сейчас поздний час, он пьян — значит искуситель душ человеческих где-то неподалеку. Чтобы отогнать видения, Дигби плескает в лицо холодной водой. Подняв голову от тазика для умывания, он видит в комнате какую-то фигуру и вздрагивает в испуге, но тут же понимает: это его собственное отражение в зеркале туалетного столика. Некоторое время он стоит, пошатываясь, рассматривая себя, пока наконец не привыкает к отражению настолько, что наблюдение за ним становится занятием бессмысленным. В особой чашечке возле тазика — зубной порошок. Пренебрегая им, Дигби чистит зубы солью из своего походного оловянного ящичка. Потом достает оттуда же деревянный скребок и прилежно счищает налет с десен. Закончив с туалетом, Дигби некоторое время пустым и бессмысленным взглядом смотрит в тазик, на сгустки слюны в ополосках.

Все ясно. Деллер ненавидит его.

Он раздевается, швыряя грязную одежду на пол. От нее комната наполняется невыносимым зловонием. Наклонившись, чтобы стянуть бриджи, он чувствует резкий болезненный спазм в кишечнике. В панике он лезет под кровать за ночным горшком, но замечает приоткрытую дверь клозета и бегом кидается туда.

Сидя на стульчаке, Дигби мрачно смотрит на свои трясущиеся колени. Он проклинает себя за неудачу с Деллером; проклинает Деллера за отступничество, едва прикрытое претенциозной философией; проклинает даже непреложные истины, которым они когда-то посвятили себя. По мере усиления миазмов спазм внутренностей мало-помалу слабеет. Это упадок его духа отравляет все кругом, даже сам воздух. Вдруг боль исчезает, и Дигби издает стон облегчения сквозь судорожно стиснутые зубы. Сделав над собой усилие, он расцепляет сжатые до боли челюсти.

Где-то в полях перешептываются деревья, мальчишки играют в ручьях — а Дигби чувствует себя заключенным под холодным прозрачным колпаком. Он не может радоваться весне, ведь каждый бутон ее таит в себе плоды, которым предстоит сгнить. За что ему суждено страдать в одиночку, почему он должен без всякой поддержки хранить и защищать память о постигшей их неудаче? А его бывшие собратья в то же время процветают, поддавшись моральному разложению. Несправедливость, бессердечие, благоденствие грешников — все убеждает его в том, что исход Времени уже близок. Мир — это чрево смерти.

Подтеревшись и сполоснув руки, Дигби раздевается догола. На покрывале кровати он обнаруживает букетик засохших цветов и подносит их к лицу. Тот же аромат, что был в гостиной, исчезающий, еле уловимый. Дигби пробует на вкус ее имя: Белинда. Он кладет цветы на прикроватный столик, приподнимает одеяло и забирается в кровать, на чистые простыни. Но не успевает он улечься, как поясницу пронзает острая боль. Жестокое, но необходимое напоминание. Дигби с трудом сползает с кровати, из благопристойности оборачивает вокруг талии грязную, мокрую рубаху и встает на полу на колени. Он читает «Отче наш» и еще, дабы избавиться от смятения духа, двадцать третий псалом. Но даже сейчас, когда он выговаривает слова молитвы, мысли его витают далеко.

• Предыдущая
• 16/35
• Следующая