Письма (СИ) - "Старки" - Страница 13

• Предыдущая
• 13/22
• Следующая

— Писатель! — начинаю я речь. — Давай познакомимся! Ты же понимаешь, что я рано или поздно узнаю, кто ты. Зачем этот спектакль? И такие траты. Ты скупил все места в випе? Можно было обойтись и более дешевым вариантом, пришел бы ко мне домой, ты же знаешь, что мамы у меня сейчас нет… - пауза я выжидаю, но молчание, — мы бы с тобой поговорили, например, о боксе… Ты ко мне относился добрее всех твоих дружков. Переживал, когда я болел, ухаживал… Или я ошибаюсь? Ты-то как раз был жесток? И ты боишься, что я припомню все твои издевательства в мой адрес? Черт! Писатель! Где ты?

Левой рукой я начинаю шарить рядом с собой и натыкаюсь на его ногу в джинсах (они все в джинсах). Поверх моей конечности падает его ладонь, большая (Фара?). Чувствую его кончики пальцев на моих губах! Ах! Сразу затыкаюсь. Нежно водит. По верхней, по нижней, ласково пальцем приоткрывает губы и проводит по сжатым зубам. Тыльной стороной ладони проводит по щеке, и нет руки. Зато в губы упирается что-то сухое, шершавое, пахучее. Попкорн! Впускаю его внутрь и жую. Соленый, как я люблю, ненавижу сладкий. Писатель меня кормит, иногда пальцами касаясь губ.

— Хочу пить! — распоясался я.

Шшшшшш!

И у губ горлышко пластиковой бутылки. Это кола. Конечно, она шаловливой струйкой срывается с губ и удирает под футболку через шею. Лишь бы писатель не придумал её слизывать, насмотревшись определенных фильмов. Ан нет! Вытирает рукой. Тыльной стороной кисти. Писатель не искушен в тонкостях киношных прелюдий. Он опять кормит попкорном.

Потом на мою ногу наваливается что-то тяжелое, он перехватывает мою руку за локоть, кисть свободна. Шарю рукой, на мне лежит его голова! Лбом и переносицей он уперся в мое бедро. Провожу рукой по волосам, короткие, жесткие (пожалуй не Ник, у того длиннее). На башке шишка (вспоминаю, как улетел Бетхер головой о скамейку и как орал, что у него рог вырос). Шея, сильная, мужественная, колючая (это Багрон всё хочет отрастить что-то, как у Дж. Лоброна). Забираюсь рукой до подбородка, нижняя губа, зубы, фиксы нет (не Багрон!). Парень дёрнулся, дальше по лицу не попутешествовать. Опускаю руку на его спину, хм, в рубашке из мягкой ткани (Макс — любитель клетки?). Спина. От моей руки мышцы зашевелились, мышц много, железо (Фара?). Больше ничего в районе досягаемости нет. Тогда я перевожу руку на загривок и сильно, что есть мочи щипаю его за кожу. Позвоночник дрогнул, звук «сф-ф-ф..», но голова по-прежнему упирается в меня. Терпеливый гад, не вскрикнул даже!

А если так? Я нагибаю голову касаюсь губами и носом его затылка и веду к шее, целую на месте щипка. И вновь позвоночник дрогнул, и вновь звук «сф-ф-ф..»! Хоть застони, гад! Принюхиваюсь к коже. Все тот же запах, слабый, мягкий, он от кожи. Стоп! Это же спина! Здесь не мажут одеколоном! Запах слабый, потому что это не одеколон, это мыло! Запоминаю этот запах, вожу носом по нему. Я слепая собака. Своего хозяина найду нюхом.

Левой рукой он тоже начинает искать мою голову и прижимает меня лбом к своему затылку. И вот тогда стонет: «Мммм…» Да разве поймешь, чей это голос, когда с экрана крики: «Рейд, не зли птицу! — Тонто, эта птица мертва!..» Мы так сидим очень долго, в фильме что-то взрывается, начинается бешеный бой под стук колес паровоза! Бешеный бой может приближать конец вестерна! Там всегда развязка: это гора трупов, кровь на шее главного героя и под кантри музыку два (или один) героя уходят на круг солнца в кактусный пейзаж.

Писатель, видимо, тоже это понял. Аккуратно поднимает меня, наклоняет на спинку и отстраняется. Его опять нет рядом! Это все? А где нетерпеливое дрожание кадыка на моей шее, где мокрые жадные губы, где страстное рычание изголодавшегося хищника? Нет, дружок! У меня был план!

— Поцелуй меня! — командую я резво. Пауза. В воздухе застыли частицы недоумения и паники. — Ну? Может, больше тебе не представится такая возможность? Целуй! Я не против.

Чувствую приближение теплоты, и горячие мягкие губы прижимаются рядом с губами. Что? Решил удрать? Ну нет! Свободной рукой вцепляюсь ему в спину, вернее, в ягодицу (куда уж получилось). Ягодицу я, конечно, определить не смогу, но манёвр был направлен не на опознание, а на удержание. Ищу губами его рот и впиваюсь сам! Он стонет в меня! Гудит, вибрирует, присасывается, уходит вглубь, наваливается на меня, лижет, покусывает, мусолит. Приятно, на мгновение даже забыл о плане, даже отвлекся, погрузился в его страсть, ощутил его жажду и кайф от утоления губительной муки. Но на мгновение! Потом я начинаю ему отвечать, перехватываю инициативу (как умею), наступаю и… кусаю его за верхнюю губу! Жуть, страшно кусать человека так, чтобы пошла кровь, чтобы в мясо, в сито. Но он даже не вякнул! Он продолжает выцеловывать, и я уже питаюсь его кровью, солёный, противный вкус… Нет! И я отталкиваюсь от него и кричу это: «Не-е-ет!» И в ответ слышу где-то в груди шелест:

— С-с-сука! Люблю тебя!

И опять грохот от динамиков:

— Никогда не снимай маску!

И развеселая музыка. А я свободен, частиц недоумения, любви, паники, нежности и страха рядом нет. Они умчались вместе с хозяином. Левой рукой я снимаю наколенник с головы. Уфф! Лоб мокрый, ребристый от резинки! Раскручиваю скотч на правой руке. Бегу к выходу, запинывая недопитую бутылку с колой. В фойе его нет!

В туалете обнаружил, что вся морда в его крови. Улыбаюсь себе, доморощенному вампиру! Ай да я! Ай да сукин сын! Теперь доживём до понедельника и найдем чела с прокушенной губой. Губа не рука, под рукавом не скроешь. В противогазе в школу не придёшь! А если и наденет противогаз, то это и будет мой герой! Мой ублю-у-удок, ты такой нежный и робкий! Я тебя вычислю!

***

Никогда еще так не спешил в любимо-ненавидимую школу. Шёл, как на политическую демонстрацию: с праведной яростной улыбкой на губах, с верой в свою правоту и силу!

У школы спиной ко мне стоял Ник и курил!

— Эй! Ник! Как дела? — весело кричу ему. Он удивленно поворачивается. И у него РАССЕЧЕНА ГУБА, вспухла, кровоподтёк. У меня спёрло дыхание в зобу. Так! Это Ник! Я знал! Я чувствовал!

Но пока я собирал в кучу слова и мысли, сзади услышал голос:

— Здоровеньки булы! Ник! Че куришь? Одолжи… — это подгребают Бетхер и Макс.

Макс! Что у него с лицом? Во-первых над губой ПЛАСТЫРЬ. Во-вторых, в глазах отчаяние, болезненная усталость. Это Макс! Я так и знал! Я же чувствовал, что это Макс!

Правда, рядом Бетхер рисуется, у того и без того губа была разбита на игре, но сейчас она выглядела более израненной. Он обновил свой кровоподтёк?

Но шок нарастает стремительно, так как идёт радостный Багрон. С РАЗБИТОЙ ГУБОЙ.

— Прикинь, Лютик! Мы же таки подрались с Пугачом! Видал, какие раны? У нас сейчас в команде только ты да Кирюха с целенькими личиками!

— А-а-а.. у Ф-ф-а-ры? Ему тоже разбили губу? — заикаюсь я.

— С трудом можно это представить! – ржёт Багрон. — Он сам им разбил! Но… он же с соревнований покалеченный вернулся. Не дрейфь! Всё нормально, не полезут к тебе! Я курнуть-то успею?

Дальше мне было неинтересно. Я пошёл в класс. Оппозиционная демонстрация ликующих была убедительно разогнана шайкой идиотов с разбитыми губами! На Фару даже не взглянул в классе, и так ясно, что увижу…

Комментарий к Письмо шестое

========== Письмо седьмое ==========

День не задался с самого утра. Сначала облом моего хитроумного плана по поимке писателя. Потом узнаю, что заболел Юпи. На английском схлопотал пару, так как блаженно не делал домашку вчера. В рюкзаке протекла шариковая ручка, обделав позорными пятнами дневник, алгебру и саму сумку. Да ещё и тонна съеденного вчера винограда произвела сбой в работе моего пищеварительного механизма. Почти на каждом уроке сбегал в туалет.

И вновь я в туалете, уже на перемене. Я закрылся в кабинке, живот крутит, стою в нелепой позе. Вдруг слышу: открывается дверь и заходят двое. Продолжают разговор, начатый в коридоре.

— И че? Кто первый начал?

— Ясно же, что я!

• Предыдущая
• 13/22
• Следующая