Знак Кота - Нортон Андрэ - Страница 29

• Предыдущая
• 29/61
• Следующая

Желтые глаза не изменились. Не было ни звука ответа — ожидала ли я этого ? Используя маленький инструмент, который я все еще держала как указку, я снова заговорила, спокойно, но не позволяя спорить с собой:

— Войди!

Это был пустынный кот, потягивающийся, как котти, вытянув передние лапы, прогнувшийся — опять же как котти, отправляющийся на ночную охоту. Он двинулся из центра ткани, и светлые отметины на его шкуре немного походили на древний узор с той кожи, на которой он покоился, когда я работала над ним,

Равинга, пока я все это проделывала, вела себя отстраненно. Затем она снова повернула фигурку императора Хабан-джи, теперь лицом к зверю, изготовленному мной.

Потом она выхватила откуда-то у себя из-за спины отрез шелковой ткани, расшитой серебряными леопардами, и обернула им фигурку императора, скрыв ее от глаз. У меня больше не было ощущения, что кукла изображает того, кем кажется, — то, что оживляло ее, ушло.

Но с котом все было иначе. Он повернул голову, словно глядя на фигурку Хинккеля. Можно было подумать, что они как-то общаются друг с другом. Равинга дотянулась через стол и схватила фигурку кахулавинца.

Она поставила его рядом с котом и, сузив глаза, стала их рассматривать, словно выискивая мельчайшие недостатки в работе.

Затем снова приказала одним словом:

— Говори!

— Хинккель, — повиновалась я.

Я была неподвижна, но напряжена — мне не нравилось это, происходящее помимо моей воли. Она взяла меня — спустя годы я ясно это видела, — чтобы использовать в своих целях, не принимая во внимание моих желаний. Это пробуждало во мне застарелый гнев. Но Равинга никогда не приходила к мысли, что я — одно из ее орудий, которые можно выбросить или снова взять по капризу.

Я увидела на ее губах тонкую тень улыбки. В какую бы игру ни играла сейчас Равинга, она была уверена, что держит все под полным контролем.

За много лет, которые я прожила с Равингой, я успела усвоить, что бывает время, когда не следует задавать вопросов. То, что она делала в уединении задней комнаты своей лавки, было тайной, и зачастую я никогда так и не узнавала, чем это было. И сейчас я смотрела на нее с тем же застарелым немым вопросом, пока она разворачивала куклы Хинккеля и песчаного кота, сделанного мной. Жара в комнате стала угнетающей. Но я не думала, что она это замечает.

Затем, поставив изображения человека и кота вместе на середину стола, она подвинула вперед закутанное в ткань изображение императора.

Открыв маленькую коробочку с крохотными драгоценными камнями, из которых она делала миниатюрные изображения тяжелых церемониальных уборов, она погрузила в радужное сверкание самый тонкий свой пинцет и выудила оттуда цепочку. Подвеска, висевшая на ней, была крошечным подобием кошачьей маски, которую она подарила этому никчемному юнцу на рыночной площади почти четверть сезона назад.

Она надела эту тонкую, как нить, цепочку на шею фигурки и поставила его, украшенного таким образом, лицом к лицу с императором, с которого она сняла драпировку. Это была какая-то игра. Обрывки сцен, которым я была свидетелем, оброненные тут и там слова складывались в моей голове в картину.

В основе всего этого лежала старая загадка. Кем, чем была Равинга? Она никогда на людях не показывала своих способностей, кроме тех, что были известны всем, — для окружающих она была кукольницей. Но в ней скрывалось больше — много больше.

Я пришла к ней не потому, что меня привела к ее дому какая-то надежда. За мной охотились в течение многих кошмарных дней и ночей. И я знала, сколько заплатят тому, кто окажется достаточно хитер, чтобы меня выследить.

Когда я была совсем маленькой, я сделала великое открытие. Если я убеждала себя, что меня никто не видит и не замечает, то это становилось правдой. Сначала моя няня, потом старая Вастар, моя наставница в искусствах, приличествующих девице из любого Дома, проходили мимо меня на расстоянии вытянутой руки — но все же не замечали.

Поскольку я была ребенком в доме взрослых, причем очень старых взрослых — правительница нашего Дома была моей прапрабабушкой, — то по большей части я была предоставлена самой себе.

Шесть Домов правили Вапалой и, через императора и оказываемую ему поддержку, всем известным нам миром. Не открыто, а своими окольными способами. Я была уверена, что крайняя хитроумность и запутанность их отношений друг с другом приносила им холодное, но сильное удовольствие.

Ниже Шести стояли Двенадцать. Они были более амбициозны и более деятельны внешне, поскольку стремились увидеть знамя своего Дома как можно ближе к площади перед дворцом правителей. И они могли достичь таких высот. Это случалось трижды в ходе нашей неторопливой истории.

Затем шли двадцать и пять. Они, деятельные, еще более открыто боролись за место. Среди них нередко случалось так, что глава Дома вызывал равного себе на поединок, зная, что выживший в этой постоянной скрытой войне окажется победителем. Они охотились за странными силами и искали давно забытые знания.

В моем роду была женщина, которая восстала против главы собственного Дома и тем самым обрекла его на погибель. У меня не было ни имени, ни клана. Никто во всей Вапале никогда прежде не уничтожал такой старинный и могучий Дом.

Равинга носила на плече извилистый шрам, который всегда скрывала под шарфом. И за это клеймо я была перед ней в долгу.

С самого начала она дала мне в Вапале надежное положение. Объявив перед советом, что она выбрала меня в ученицы, она подняла меня из руин Дома и даже вычеркнула из рядов благородных, что ни в малейшей степени не беспокоило меня.

Мое обучение у нее оказалось суровым, и мне пришлось узнать такие вещи, в существование которых я за год до того просто не поверила бы. Я узнала, что скрытые интриги есть не только среди Домов Вапалы, но и везде, во всех королевствах. Во многом это было связано с умением не принимать лежащее на поверхности, а положиться на знание о том, что скрывается в глубине.

Теперь, похоже, мое образование продолжится. Равинга поставила локти на стол и оперлась подбородком на ладони, глядя на изображения человека и кота.

— В прошлом сезоне, — внезапно начала она, — приходила женщина из Азенгира, торговавшая солью, та, которую я после велела тебе хорошо запомнить.

Я ясно вспомнила женщину, о которой она говорила, — твердую, как глыба ее собственного темного товара, с сухим потрескавшимся лицом, с глазами, глубоко спрятавшимися в морщинах кожи, прикрывавших их от вечной жгучей пыли ее краев. Она вошла в лавку Равинги уверенной походкой ожидаемой гостьи, хотя я никогда прежде ее не видела.

Оказавшись внутри, она совершенно неожиданно заклинила дверь дорожным посохом так, чтобы никто не мог войти следом за ней. Она сбросила с плеч мешок, хрипло закашлявшись. Затем, как если бы она виделась с Равингой лишь часом раньше, сказала:

— Я пришла — ожидание закончилось.

Она сделала какой-то жест перед грудью, словно рисуя там некий символ. Веревки, стягивавшие ее мешок, развязались, и шкура, усыпанная кристалликами соли, раскрылась сама.

Моя рука потянулась к ножу, и лишь мгновением позже я осознала, что он не понадобится. Тварь, скорчившаяся в ее мешке, была мертва.

Значительная часть плоти отсутствовала, открывая кости, но застывшая в оскале морда была еще цела. Я много раз видела трупы песчаных крыс, даже сражалась с ними, и капли их темной кислой крови разъедали мою кожу. Но эта мертвая тварь была куда крупнее, чем любая из крыс, которых мне доводилось видеть.

И череп у нее был искажен. Лоб был высоким, словно чтобы туда мог вместиться человеческий мозг.

— Вижу. — Равинга не попыталась даже приблизиться к твари. — Откуда это?

— На наш караван напали на самой границе пустоши. Там были четыре таких же, и они заставляли своих сородичей сражаться до последнего. С самого Огненного Рассвета ни люди, ни звери не изменялись, хотя говорят, что до этого встречались неправильные твари вроде этой. Ветра дуют, бури свирепствуют, караваны теряются, мы умираем, так или иначе. Ради чего еще мы приняли на себя в древние времена охрану пустоши, как не для того, чтобы следить за подобным?

• Предыдущая
• 29/61
• Следующая