Счастливого плавания, «Шхуна ровесников»! - Подыма Константин Иванович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/23
• Следующая

Я с беспокойством посмотрел на ребят.

— Не замерзнуть бы нам, братцы. Ну, Гена — человек военный, прошел сквозь огонь и воду, а вот ты, Сергей… Что-то твоя куртка не внушает доверия.

— Что ты! Олений мех! Попробуй! — И Сережка отогнул край куртки.

— Ладно-ладно, верю. Будем еще кого-нибудь ждать? Все-таки объявление в газете дали.

— Читал… — улыбнулся Гена. — Операция «Рассвет».

«…Ты хочешь подняться в горы на рассвете? Пройти вместе с нами по узкой тропе и встретить восход солнца?

— А если дождь, а если снег? — скажешь ты. Ну и что? Ведь «Шхуна ровесников» никогда не дрейфила перед дождем или снегом…»

— И все же двенадцати баллов испугались, — сокрушенно заметил Сергей. — Сколько обещало прийти, а сколько нас? Где капитан, где помощник?

— Дмитриев болен, а у Шкуратова сегодня зачет, — начал я, но Лашко нетерпеливо перебил меня:

— Твое решение, флаг-штурман? Если по домам, то я не согласен!

Генка был категоричен.

— И я тоже! — решительно добавил Сережа.

— Да вы что? Неужели думаете, что я предлагаю возвращаться? Нас давно ждут.

— Кто ждет? — не поняли Гена и Сережа.

— Мы договаривались у порта… А раз договаривались — придут, ребята железные!..

Мы шли по заваленным снегом улицам. Их насквозь продувал норд-ост, насыпал сугробы, и пробраться через них было не так просто.

У перекрестка кто-то стоял.

— «Шхунатик»! — предположил Гена. — Кто еще в такую погоду выйдет из дома. Уж не Демченко ли это?

Точно! Это был Саша Демченко. Замотав шею шарфом, од стоял в своем коротком пальто на самом перекрестке и подпрыгивал на одной ноге, чтобы не замерзнуть.

— Будильник сломался! — виновато сказал он. — Чуть не проспал. Что-то долго вас не было… Думал, прошли уже…

Саша считался крупным специалистом-историком в своей сороковой школе. Не было ни одного сражения, даты которого бы он не знал наизусть. На уроках истории он тянул вверх руку, а учитель отмахивался: «Нет, Демченко, посиди. Ты это знаешь». Саша завел себе толстую тетрадь, в которую заносил все, связанное с Новороссийском, с прошлым города. Кроме того, он обожал малышей. И свое свободное время проводил с подшефными октябрятами.

Вчетвером стало нам веселее.

Шли по набережной. Море штормило, соленые брызги поднимались над бетонным парапетом. Пустынными были причалы…

— Где же твои «железные» люди? — ядовито спросил Генка.

Мы стояли у выхода на автомагистраль. Через полгорода протянулась ее лента, по которой днем нескончаемым потоком неслись машины. Сейчас машин не было. Именно здесь должны были ждать нас остальные «шхунатики». Впрочем, как ни вглядывались мы в предрассветную муть, никого обнаружить не удавалось. Лишь спустя несколько минут Сережа различил у стены общежития моряков, отстоявшего от нас на довольно большом расстоянии, две поникшие тени.

— Да вон же они! — обрадованно воскликнул Сергей. — У стенки, видите?.. Э-эй-эй, сюда! — Он пытался перекричать гул ветра.

Тени, одетые в бушлаты, зашевелились, и спустя мгновение можно было понять, что двое ребят направились в нашу сторону.

— Ничего себе! Позже явиться не могли? — мрачно сказал, подходя к нам Володя Лебедев. Тускло горел неоновый фонарь, и в его мигающем свете смуглое Володькино лицо казалось зеленоватым, будто он превратился к ледышку. — Мы тут совсем закоченели…

— Привет, тезка! — высокий парень узнал Сережку Гречихина. — Ты тоже с нами?

— Отстал от жизни, Серега, — заметил я Сергею Давыдову. — Он не только с нами, но и празднует сегодня с нами свой день рождения. Именинник он.

— Поздравляю, сеньор, — сказал Давыдов и, сдернув серую каракулевую шапку, отдал церемонный поклон. Снежинки вертелись над русой его головой.

Гречихин в ответ прижал к груди перчатку и раскланялся.

— Сережа, ты нарисовал?.. — прервал я торжественный церемониал.

Давыдов надел шапку и молча раскрыл передо мной свою сумку. В ней лежал полотняный сверток.

Давыдов у нас на «Шхуне» числился корабельным художником и так же, как Лебедев, учился в девятом классе, но Володя в восемнадцатой школе, а Сергей — в семнадцатой. Это не мешало им по-настоящему дружить. И то, что Володя задиристый и восторженный, а Сергей сдержанный и неторопливый тоже не разделяло, а сближало их. И мечты о будущем у них разные. Сергей думает стать художником, Володя — моряком…

— Что-то ни одной звезды не видно… — тоскливо сказал Володя. — А вообще — красота! Люблю, когда норд-ост!

Но разговоры сейчас были совсем ни к чему. Впереди у нас лежала тяжелая дорога.

На окраине фонари не горели, хотя ночь еще не кончилась и до рассвета оставалось добрых два часа.

Мы шли по широкой автомагистрали — Сухумскому шоссе. Вдоль всего Черноморского побережья протянулось оно. Хорошо было думать о том, что в Сухуми сейчас цветут апельсины и шелестят пальмы… Все-таки весна, март…

Когда-то с киркой и лопатой прошел этой дорогой молодой Горький, строил Сухумское шоссе.

Три войны отгремело с тех пор.

В первую мировую город обстреливал немецкий крейсер.

В гражданскую стремительным «железным потоком» проходила через Новороссийск легендарная Таманская армия. И в восемнадцатом году по приказу Ленина затоплен здесь был Черноморский флот. Корабли, опускались в волны, рвалась через открытые кингстоны соленая вода, а на мачтах реял сигнал: «Погибаю, но не сдаюсь!»

Шестеро ребят шли мимо развалин Дворца культуры цементников. Чернели руины. Повисшая арматура, искореженные взрывом стены.

Дворец должны были торжественно открыть 22 июня сорок первого года… Но в этот день началась Великая Отечественная война. В первые же дни вражескими бомбами с воздуха красавец город был превращен в развалины… А сейчас скелет этого здания сохраняется как скорбное напоминание о войне.

И вот еще один суровый памятник того времени — железнодорожный вагон, поднятый на постамент. В дни обороны Новороссийска он стоял здесь, на линии фронта. Больше года стоял… Теперь это — остов вагона: более четырех тысяч пробоин в нем от пуль, осколков.

Здесь, у стен цементного завода «Октябрь», насмерть стояли наши воины. Они остановили врага, не пустили его на Кавказ.

…В глухой стене метели даже не угадываются склоны гор, где проходила линия фронта, где ощетинивалась огнем и металлом хваленая «Голубая линия», о «неприступности» которой так много и надрывно вещало всему миру фашистское радио. И там, в горах, — остроголовая сопка. Форпост «Голубой линии». Гора Сахарная голова.

16 сентября сорок третьего года, после недели жесточайших боев, этот гитлеровский форпост пал под ударами советских войск.

И вот сейчас мы держим путь к Сахарной голове. На самую ее вершину. Туда, где рождается ураганный ветер. По правде говоря, даже в солнечную погоду подняться на Сахарную трудно. Полукилометровая высота, осыпи, узкие тропинки. Мы идем туда отнюдь не для веселенькой прогулки. Нет, «Шхуна» идет на Сахарную почти каждую неделю…

Вот и последние домишки окраины. Кончился город.

Впереди — темнота. Впереди — подъем в горы.

Тропа скользкая, крутая. Но идти сравнительно легко: вокруг кустарники, есть за что подтянуться. Ветра сейчас почти не чувствуем. Он шумит где-то над головой и всем своим ревущим потоком обрушивается на город.

Светает. Идем мимо карьера. Камни серые, с зеленоватым отливом. На них кое-где ржавые пятна и дыры от пуль…

— Держись, братва! — весело кричит Гена Лашко, вскочив на валун, преграждающий дорогу. — Вот оно и начинается!

Разорванные в клочья облака несутся над горным перевалом. Глухо стонет лес. Ветер пригибает к земле, сбивает с ног, стремится опрокинуть, унести, швырнуть вниз… Стоять невозможно. Кое-как, цепляясь за траву, за промерзшую землю, ползем вверх. Колючий мороз щиплет щеки и уши. Снег бьет в глаза. И сверху и снизу — белая пелена. Ничего не видно даже в двух шагах…

• Предыдущая
• 2/23
• Следующая