Твоя чужая жизнь (СИ) - Андреева Марина Анатольевна - Страница 3

«Как в соседнюю? А кто орёт?» — тот же мужской голос в голове.

«Папочкаааа! Я тут! Я схожу с ума! Помогиии!» — услышав его слова, запаниковала девушка.

Пронизывающая всё тело волна боли заставила забыть обо всём.

— Дайте дополнительную анестезию… и…

Туман.

Моменты осознания окружающего и вновь провалы в небытие. Операционная, врачи, сестры, запахи медикаментов. Вновь тишина. Какой-то мужчина держит за руку и что-то говорит о том, что всё будет хорошо, и на заднем фоне всё тот же срывающийся на крик женский голосок — «папааа!»

«Я брежу…»

«Уйдииии!» — в голоске прорезаются испуганные, истеричные нотки.

«Это ты мой бред, вот и уходи. Докатился, с собственным бредом разговариваю…»

— Личико мы подправили. Сотрясение у неё. Возможны некоторые отклонения в психике… но это, увы, не по нашей части. Рекомендовал бы обратиться к врачу в городе. Нога — ушиб и несущественное повреждение мягких тканей. С ребром сложнее, но если держать её в покое, то вскоре ваша девочка будет как новенькая.

— Мне новенькая не нужна, меня и старенькая устраивала, — в интонациях мужчины слышался металл. — Вообще не понимаю, зачем было увозить её в такую даль! Я, конечно, ничего не имею против вашей клиники и специалистов… но добираться сюда…

— Станислав Витальевич, вы не беспокойтесь, всё будет хорошо. Скоро вы сможете забрать её. Вот, правда, ребёночка…

— Вы о чём?

— Беременна она была. И потеряла… — робко добавил женский голос.

— Ну, это дело наживное. И ведь не заикнулась даже.

«А я-то как? Всё о ней и о ней! Я что, не человек?»

Тишина, лишь медсестра тихонько позвякивает инструментом.

«Ребёнок? Потеряла? Он мне не простииииит!» — истошный визг заполонил всё, заглушил все звуки.

«Не ори! Только голову отпустило немного…» — несколько грубовато, стараясь морально подавить невидимую гостью, подумал Коля.

«А ты вообще уйди!» — взвизгнул голосок в голове.

«Кто бы говорил?»

— Посещение на сегодня окончено. Ей нужен покой.

— Приеду через неделю. Далеко вы забрались. Если что-то изменится, или надо что будет, звоните в любое время суток.

«Да вы что, озверели все? Со мной-то что?» — искренне негодовал молодой человек, но никому не было дела до его мыслей. Никому… кроме этого голоса:

«Вот сам и не ори, коль голову бережёшь…»

«Но я хочу знать…» — растерянно произнёс он, осознавая, что в очередной раз не промолвил и звука, лишь мысли.

«Пора бы понять — нас не слышат!»

«Ты же слышишь?»

«Я да… но вслух ничего сказать не могу…»

«И…»

— Я… — вырвалось наружу.

«Могу!» — ликование накатило волной, придав сил. — «Я могу говорить!»

— Что со мной? — превозмогая накатывающую волнами тянущую боль в районе виска, прошептал Коля и, услышав свой голос, онемел. — Что… что с моим голосом?

— Рано тебе ещё говорить, красавица. Швы разойдутся, не дай бог, потом никаким лазером лицо не подправят.

— Красавица? Обкурились, что ли?

— Успокойся, девочка. Всё хорошо… сейчас укольчик, и уснёшь… тебе отдыхать надо.

Потянулась бесконечная череда бредовых дней. Коля то просыпался, то вновь отключался. Голос свой страшно было слышать — тонкий, девчачий. Руки, ноги зафиксированы. И ощущения странные в организме, да ещё и женский, полный обиды голос в голове спросил:

«Почему ты можешь говорить?»

«Это пищание ты называешь — говорить? Меня, случаем, не кастрировали? Я там ничего не чувствую…»

«Это обычный мой голос», — в интонации невидимой собеседницы послышалась обида. — «Но почему я не могу говорить, а ты можешь?»

«Не знаю. И мне это не нравится».

«…как же мне плохо…» — череда причитаний не прекращалась, и не слышать их было невозможно. Мысленно взвыв, Коля огрызнулся:

«А мне типа хорошо…»

«Почему папа не приходит? Неужели так зол?» — продолжил голосок.

«Потому что он уже лет пять как умер…» — жёстко отрезал парень, в надежде на покой.

«Нет! Это неправда!»

«Правда. Суровая, но правда. Умер. Сгнил в земле. Стал кормом для червей!» — мысли лились рекой, но женский истошный вопль заглушил всё:

«Нет! Нет… только не это…»

Тишина.

«Я так давно в отключке?» — в голоске послышался испуг.

«Не думаю. Кажется, это ты сбила меня пару дней, может, неделю назад…»

«Я? Да, я кого-то сбила. Но почему… почему нас не слышат?»

«Не знаю…»

Юле удалось открыть глаза. Просторная палата с натяжными потолками, выдержанная в бежевых тонах. Неподалёку в кресле дремлет немолодая женщина в зелёном халате. За её спиной огромное панорамное окно во всю стену. Меж раздвинутых штор виден кусок вечернего неба и верхушки деревьев.

— Пить… — попытка встать. — Что у меня со связками? Почему я начала басить?

— Вот, попей, — встрепенулась сиделка, протягивая стаканчик из тонкого стекла. — А со связками, слава богу, у тебя, голубчик, всё в порядке.

Взгляд падает на свою руку, и она… вроде обычная… резко разжимается. Стакан со звоном летит на пол, позвякивая осколками по кафелю.

— Осторожнее надо… эх… сейчас уберу… — вздыхает сиделка.

«Что это?» — испуганный женский вопль в голове.

«Вот мне тоже уже интересно, что это? Тело моё, а я пальцем пошевелить не могу…»

«Как это?»

«В голове постоянно бабские вопли…»

«Не бабские! А женские!»

«Да веришь? Мне как-то глубоко насрать!»

«Хам!»

«Ещё и моим телом управляют помимо моей воли…»

«То есть как — твоим? А моё где?»

«Хороший вопрос…»

«Я умерла? Я не хочу умирать!»

«Прекращай истерить. Ты или мой бред, или хз что, но я не в лучшем положении. И всё это даже неважно… лучше прекрати истерики и прислушайся к тому, что здесь говорят…»

— Ну что же, пора уже и ходить потихоньку, — внимательно наблюдая за реакцией пациента, «порадовал» врач.

— Я хотела бы увидеть папу…

— Ну, и позвони ему, это раз. А второе, — Юле показалось, что в глазах врача промелькнуло тщательно скрываемое понимание происходящего, смешанное с ликованием, — если у тебя проблемы с ориентацией, не стоит их афишировать…

— Извините… — растерялась Юля, не зная, что и сказать на подобное.

В ответ мелькнула пола халата за закрывающейся дверью.

«Мне показалось, или он обо всём знает, но его это устраивает, и он молчит?» — мысленно спросила Юля.

«Не знаю… кажется, я скоро исчезну… я словно растворяюсь… но я не хочу…»

«Эээ… не смей! Что я буду делать в тебе? Я не умею так жить!»

«Я не понимаю, что со мной… с нами…»

Осторожно Юля немного приподнялась. Волной накатила слабость, и мир закружился, но вскоре удалось даже встать на ноги и неверной походкой добрести до окна. Территория клиники оказалась на удивление просторной и ухоженной. Перед зданием располагался довольно уютный скверик, резкие тени от причудливо подстриженных кустиков и деревьев падали на сырые после ночного дождя дорожки. Открыв ведущую на террасу стеклянную дверь, она ощутила дуновение свежего ветерка. Слабость ещё давала о себе знать: довольно сложно было сфокусироваться. Однако в отдалении, между деревьев, что-то привлекло её внимание. Присмотревшись, Юля увидела — не просто ограждение, а именно высокую, неприступную стену с вьющейся поверху спиралью колючей проволоки.

«Это что, изолятор элитной тюрьмы?» — по привычке обратилась она к внутреннему голосу. Но ответом послужила тишина.

Весь следующий день Юля пыталась докричаться до неведомого собеседника, но ответа так и не последовало. И ей стало страшно. Впервые в жизни настолько страшно. Она поняла, что, выйдя из больницы, не знает, куда идти, и что делать. Она даже не знает теперь своего имени… то есть, имени того, кем стала. Да и в целом возникли сомнения в том, что отсюда удастся выйти не вперёд ногами.

В соседней палате Коля мучился той же дилеммой. «Как там мать, сестра? Ведь у них нет денег. Я же, уходя к Кирюхе, взял пятихатку, осталась последняя купюра. Пятьсот рублей… а прошла не одна неделя…» Ещё недавно вполне крепкому и морально здоровому молодому человеку казалось, что он сходит с ума. Сегодня ему позволили встать. Зеркала в помещении не было, но глаза уже несколько дней прекрасно видели перед собой покрытые золотистым загаром женские ручки с длинными, некогда ухоженными ноготками. Хотелось познакомиться со своим новым лицом. Прошлёпав к выходу на террасу, Коля откинул занавес и замер. Хоть женский голос, звучавший в последнее время в голове, и исчез, но радость была омрачена жестокой истиной — к голосу прилагалось женское тело и весьма милое, но женское личико в обрамлении таких же, как были и у него, но более длинных тёмных прямых волос. «Что делать? Идти в таком виде домой? Ни одежды, ни денег. Да и этот мужик, явно не бедненький папаша, от него так просто не улизнёшь. А если он не отец? А именно папик?» — Колю передёрнуло. — «Переспать с мужчиной — это как-то… и неважно, какое у тебя тело…»