Цусима (Книга 1, 2) - Новиков-Прибой Алексей Силыч - Страница 109
- Предыдущая
- 109/203
- Следующая
Становилось все очевиднее, что море засасывает его.
Когда доложили об этом старшему офицеру Сидорову, он сейчас же распорядился:
– Мобилизовать всех, кого только можно, чтобы избавить судно от отводы.
Это распоряжение было передано из боевой рубки по случайно уцелевшей трубе в центральный пост, а оттуда оно полетело по всем отделениям корабля.
Часть экипажа оторвали на борьбу за плавучесть корабля. Остальные люди продолжали работать каждый по своей специальности. Приступил я к своим прямым обязанностям. Судовой ревизор, лейтенант Бурнашев, приказал старшему баталеру, кондуктору Пятовскому, и мне заняться выдачей команде мясных консервов. Это происходило в кормовом минном отделении. Ярко горели электрические лампочки. Из разных помещений приходили матросы и выстраивались в очередь. Их было немного, и все же банки с мясом выдавали им под строгим учетом. Здесь же присутствовал и сам ревизор, пришедший из центрального поста. Бурнашев, встряхнув с толстогубого и прыщеватого лица обычное выражение лени, оживился и допрашивал каждого матроса:
– Откуда?
– Из патронного погреба левой средней башни, ваше благородие, – отвечал матрос.
– Сколько вас там?
– Двенадцать человек.
– Так, получишь три банки.
Пятовский записывал, кому, в какое отделение и сколько пошло консервов, а я выдавал их.
Очередь дошла до минера Привалихина.
– На сколько?
– Для двоих, ваше благородие.
Одну банку можно отпустить только на четыре человека. Полагается по четверти фунта мяса на каждого.
– Мы, ваше благородие, поделимся с рулевыми.
– Смотри, чтобы без обмана.
Один из машинистов, до неузнаваемости запачканный смазочным маслом и грязью, рассердился на ревизора и, отказавшись от консервов, полез по трапу наверх. С батарейной палубы донесся его голос:
– Офицером еще называется! А у самого от жадности прыщи лопаются. И ходит раскорякой, точно кранец подвесил себе между ног. Заживо сгнил. Будешь тонуть – мы тебе этих консервов во все карманы насуем, зараза проклятая!..
И хотя лейтенант Бурнашев все это слышал, он почему-то рос-тянул толстые губы в улыбку.
– Что он, чумазый дурак, там разорался? Надрызгался, должно быть?
– Он пьян, ваше благородие, от собственного пота, – подчеркнуто процедил кто-то из матросов.
Бурнашев замолчал и недоверчиво покосился на команду.
Не было такого случая, чтобы там, где можно было получить еду, не присутствовал кочегар Бакланов. Он придвинулся к ревизору почти вплотную и, обдавая его запахом водки, насмешливо заговорил:
– Зря вы, ваше благородие, помногу выдаете им консервов. Разве можно так – целую банку на четыре человека? Они облопаются, спать захотят. А тут нужно корабль защищать. Я вот со вчерашнего дня хоть бы одну крошку съел. Нет аппетита, да и только. Все думаю, как отечество спасти…
– Перестань болтать! – перебил ревизор. – Короче говоря – сколько?
– На три кочегарки, ваше благородие, больше пяти банок не надо.
– Выдать!
Я понимал жадность бывшего крепкого мужичка, а теперь кондуктора, Пятовского. При разговорах со мною у него не раз прорывалась его заветная мечта – накопить на казенный счет деньжонок и открыть какую-нибудь торговлю. Но стремление к наживе лейтенанта Бурнашёва для меня необъяснимо. Этот богатый курский помещик дрожал над каждой банкой консервов и проявлял величайшую скаредность в то время, когда наверху беспрестанно бухали орудия и когда каждая секунда угрожала нам взрывом от неприятельской торпеды.
Под каким-то предлогом я ушел из минного отделения и поднялся на батарейную палубу.
На батарейной палубе, чтобы уменьшить для противника видимость судна, горели лишь синие электрические лампочки. Было полусумрачно. Броненосец качался, плескаясь, вспыхивала холодным блеском вода. Иногда она с шумом скатывалась к тому борту, на какой кренилось судно. Шлепая по ней ногами, я бродил с одного места на другое. Все здесь стало непривычным для глаза, как будто я попал на чужой корабль; и оставшиеся обломки от некоторых 75-миллиметровых пушек, и разгромленные переборки офицерских кают, и элеваторы с вырванными боками, и хлюпающие дыры в бортах. В слабом синем свете с трудом узнавались встречающиеся офицеры, и матросы, тревожно-торопливые, с бледно-землистыми лицами, с провалившимися глазами. В первую минуту мне показалось, что я нахожусь среди оживших мертвецов. Это впечатление усиливалось при виде неубранных трупов убитых матросов и мичмана Шупинского, – они перекатывались вместе с водой, сталкивались между собой, повертывались головами то в одну сторону, то в другую.
Если наверху люди были заняты главным образом отражением минных атак, то здесь часть экипажа всю свою энергию расходовала на борьбу за устойчивость корабля. Мичман Карпов со своим пожарным дивизионом, трюмный инженер-механик Румс с лучшими слесарями и трюмными машинистами, боцманы с плотниками и строевыми матросами заделывали пробоины. Некоторые дыры были небольшие, в кулак величиною. Но дыр было много, и все вместе они пропускали значительное количество воды. Их забивали деревянными клиньями или втулками с промасленной паклей. Сложнее обстояло дело с большими пробоинами. Никто не знал, что кондукторская кают-компания была наполнена водой, удерживаемой лишь тринадцатой переборкой. Когда в ней отдирали дверь, то через комингс, пугая людей, хлынули в сторону кормы шумные потоки. Кто-то нервно взвизгнул. Некоторые из матросов, полагая, что затоплена вся носовая часть судна, бросились бежать. Но их остановил своим окриком фельдфебель Мурзин:
– Куда вы, кроличьи души? Назад!
Дыры в этой кают-компании начали забивать матрацами и койками, потом накладывали на них доски, зажимая их упорами.
Но больших пробоин было немало и в других частях корабля. В каюте лейтенанта Ларионова был вырван кусок борта размером пять на шесть футов. К счастью, отверстие было ровное, с гладкими краями, словно вырезанное ножницами, и это дало возможность быстро его заделать. Зато не так легко было справиться с пробоиной на сотом шпангоуте. Двенадцатидюймовый снаряд так закудрявил ее края, то сколоченный деревянный щит никак не могли плотно приладить к борту. Плотники снова переделывали щит. Слесаря, стуча кувалдами, старались выпрямить загнутые края отверстия. Все было бесполезно. Мичман Карпов распорядился:
– Тащи сюда одеяла и маты. Быстро!
И только после того, как щит подбили с одной стороны одеялами и матами, он остановил приток воды.
Но больше всего чувствовалась угроза моря со стороны пробоины в кают-компании. Здесь не было электрического освещения. Пользовались только аккумуляторными лампочками, да и то изредка, чтобы не привлечь светом противника. Выполняя указания трюмного инженера Румса, работали впотьмах, на ощупь, находясь по пояс в воде.
Слышались разнобойные голоса:
– Плечом поддерживай доски!
– Упоры давай!
– Что ты мне тычешь койкой в лицо?
– Одеяла подкладывай!
– О, дьяволы, ногу придавили!
В руке инженера Румса загоралась на несколько секунд аккумуляторная лампочка. В ее свете видны были согнутые спины и натуженные лица тех, кто старался удержать временное сооружение перед пробоиной высотой в человеческий рост. Казалось, еще немного усилий, и задание будет выполнено. Но тяжелые волны били снаружи, вышибали все приспособления защиты и опрокидывали людей. Чужое море тоже будто мстило нам. Но матросы не хотели сдаться без боя. Они падали, захлебываясь, и снова поднимались для борьбы с водою, ставшей теперь главным нашим врагом.
Инженер Румс крикнул:
– Ничего, ребята, у нас так не выйдет! Попробуем применить другой способ.
Работа началась с наружной стороны борта. Решено было наложить, на рану корабля парусиновый пластырь, закрепив его края за леерные стойки и за полки сетевого заграждения. Пока возились с этим делом, волны не переставали бить людей, угрожая совсем смыть их в море. Однако цель была достигнута – доступ воды внутрь судна уменьшился по крайней мере на две трети.
- Предыдущая
- 109/203
- Следующая
