Брошенные машины - Нун Джефф - Страница 13

• Предыдущая
• 13/53
• Следующая

Теперь вдоль дороги тянулся лес. Дорожные знаки и указатели на перекрестках и боковых съездах были практически неразличимы в густой тени листьев, под слоем грязи, и мха, и неразборчивых граффити, за какими-то странными облачками пыли. Многие были затянуты черным брезентом. Мне удалось разглядеть только считанные единицы, но я все равно не смогла ничего прочитать. Мне показалось, что надписи сделаны на иностранном языке. А на каком — непонятно. И еще были пустые знаки. Просто белое поле, цветной ободок, а внутри — ничего. Никаких надписей, никаких значков.

Я была абсолютно уверена, что эту церквушку мы уже проезжали. Хотя, может быть, все деревенские церкви выглядят более или менее одинаково. Собака перебежала дорогу, и Павлину пришлось резко выкрутить руль. Он остановил машину.

— Ты как? Нормально? — спросила Хендерсон.

— Ага. Вот блин, на фиг.

Его трясло, я это видела.

— Хочешь я поведу? — предложила Тапело.

— Нет я, — сказала Хендерсон.

— Я сказал, я в порядке. И хватит уже.

Мы поехали дальше. Но все осталось по-прежнему: куда бы мы ни сворачивали, вокруг был все тот же пейзаж, унылый и тусклый.

Мимо, по встречной полосе, проехала маленькая оранжевая машина.

— А вы знаете, — сказала Тапело, — что некоторые места заражены больше, чем все остальные?

— Знаем, — сказала Хендерсон.

— Да я просто сказала.

— Очень вовремя, — заметил Павлин.

— Что там?

— Дома. Похоже, деревня.

— Будем надеяться, там есть кафе.

Но когда мы подъехали ближе, оказалось, что это та же деревня, где мы уже были: всего одна улица, ничем не засаженные участки, ярко раскрашенные дома.

— Тут мы уже проезжали, — сказала Хендерсон.

На этот раз краски на стенах домов казались еще насыщеннее, еще ярче. Воздух вибрировал цветом; у меня в голове гудело.

— Ага, — сказал Павлин, — а вон и демонстрационный дом.

Молодое семейство так и сидело в саду, в полном составе, и они опять помахали нам, когда мы проехали мимо.

— Это не они, — сказала Тапело.

— Что?

— Это другая семья. Смотрите, жена — блондинка. А в прошлый раз была брюнетка.

— Да ладно.

— Это другая деревня.

— Блин, а девчонка права, — сказал Павлин. — Где мы вообще? Что за хрень?

— Всё, мне надоело, — сказала Тапело, закрыла шахматную доску и убрала ее в сумку. При этом она как-то неловко дернула рукой, и часть содержимого вывалилась из сумки. Книжка в мягкой обложке, пара монеток, сигареты и маленькая пластмассовая штуковина. Я сперва даже не поняла, что это было. Плоская прямоугольная штука бледно-зеленого цвета с эмблемой в уголке.

Зеркало.

Маленькое раскладное зеркальце в футляре с крышечкой. С эмблемой известной компании, производившей косметику.

Запрещенная вещь.

Тапело заметила, как я уставилась на ее зеркальце. Глядя мне прямо в глаза, она убрала его в сумку. А потом поднесла палец к губам в безмолвной просьбе не выдавать ее.

— Что там у вас происходит? — спросила Хендерсон.

Девочка посмотрела на меня и покачала головой.

— Ничего, — сказала я.

Тапело улыбнулась на долю секунды, а потом взяла в руки атлас, который Хендерсон зашвырнула к нам, на заднее сиденье. Пролистала, открыла на определенной странице. Потом она пару секунд пристально изучала карту, водя пальцем по линиям дорог. Сопоставила то, что снаружи, и то, что на карте. Закрыла глаза.

— Следующий поворот налево, — сказала она. — А потом второй — направо.

— Что? — сказала Хендерсон.

— Ты уверена? — спросил Павлин.

— Просто делай, как я говорю.

Лес закончился, мы выехали в более «обжитую» зону. Дорожные знаки вновь обрели смысл. На одной придорожной площадке для остановки автомобилей какая-то пожилая пара устроила маленький рынок. Всего-то два раскладных столика, несколько стульев, брезентовая ширма от ветра.

Женщина продавала цветы.

Мужчина сидел за мольбертом. Рядом стоял большой щит с отпечатанной надписью. Мы притормозили, и Тапело прочитала, что там написано.

— Портреты маслом. Гарантировано сходство с оригиналом.

Тут же стояли образцы работ: кляксы в темных тонах и размашистые мазки более ярких цветов — как следы от порезов.

Я не смогла разглядеть ни одного человеческого лица.

За соседним столиком сидели двое мальчишек. Они подкалывали друг друга, изощряясь в остроумии, и, похоже, вовсю веселились. Они то и дело поглядывали на Тапело: то один, то другой.

— И чего вы уставились? — спросила Хендерсон. Мальчишки вернулись к своей игре.

Мы все же нашли, где позавтракать. Какую-то грязную забегаловку. Но это все-таки лучше, чем ничего. Тапело, как оказалось, дала правильное направление. А теперь Хендерсон принялась до нее докапываться.

— Ну ладно, девочка, давай прощаться.

— Вы что, правда бросите меня здесь?

— Можешь не сомневаться. Вот, видишь, ребята. Они тебя и покатают. Иди познакомься. Они вроде прикольные. Повеселишься.

— Интересно, — сказал Павлин, — а какой вкус у этой фабричной еды? То есть на самом деле?

Он уже принялся за вторую порцию «сытного завтрака».

— А тебе не все равно? — сказала Хендерсон. — Ешь, насыщайся.

— Слушай, девочка…

— Что? — спросила Тапело.

— Что это, по-твоему? На вкус?

— Господи, — Хендерсон закатила глаза, — на вкус это завтрак.

— Давай попробую, — сказала Тапело.

Павлин подцепил на вилку свою еду и передал вилку Тапело. Она прожевала кусок. Прикрыла глаза, перекатывая пищу во рту. Устроила настоящее представление, изображая великого дегустатора.

— Меня сейчас вырвет, — сказала Хендерсон.

И все это время Тапело смотрела на меня; как будто у нас с ней был общий секрет. Хотя, собственно, так и было.

— На вкус это яичница с беконом, — сказала она.

— Усраться можно, — сказала Хендерсон.

— Прикольно, — сказал Павлин. — А мне кажется, это заварной крем. Не яичница, а сладкий крем.

— А вместо бекона? — спросила Тапело.

— Чернослив. Да, именно так. Заварной крем с черносливом.

Я пошла звонить Кингсли. Мужчина за стойкой сказал, что телефон — в том конце коридора, и пожелал мне удачи. Телефон лежал на полу, у входа в мужскую уборную… Я наклонилась, подняла аппарат, сняла трубку. Треск и помехи на линии. Никакого гудка. Я потыкала пальцем в кнопки. Безрезультатно. А потом я заметила перерезанный провод.

Тогда откуда взялись помехи?

Когда я вернулась за столик, Хендерсон с Тапело снова ругались.

— Когда мы приедем на море, — сказала Тапело.

— Что?

— Можно будет пойти на пляж. Ну, то есть погулять по пляжу.

— Мы, может, и погуляем. Но тебя с нами не будет.

— Но я же вам хорошо помогаю. Вчера вечером…

— Вчера — это было вчера, а сегодня — уже сегодня.

— Ну а сегодня? Если бы не я, вы бы сейчас так и плутали неизвестно где.

— Знаешь что, девочка, бежать уже некуда. Болезнь пожирает весь мир и когда-нибудь доберется и до тебя.

— Я знаю, да.

— А знаешь, в чем главная сложность с такими, как ты? Если твое состояние еще не такое тяжелое, как у всех остальных, это еще не значит…

— Ну, блин. И что я, по-твоему, должна делать?

— Малышка, от шума не скроешься. — Хендерсон отвернулась от Тапело. — Слушайте. Марлин, Павлин. Слушайте, что я скажу. Я хочу, чтобы сегодня все было очень легко и просто. Хочу доехать до места, найти того парня. Как его там?

— Джейми.

Я уже показала им письмо Кингсли.

— Джейми, да. Джейми из театра.

— Вы о чем? — спросила Тапело.

— И я не хочу никаких неприятностей, — сказала Хендерсон.

— Никто не хочет, — сказала я.

— Ну вот, Марлин. Нам не нужны лишние сложности. Павлин? Ты меня слышишь? Павлин? Что ты делаешь?

— Что?

— Что ты делаешь?

— Смотрю на себя.

— Ага. В ложку?

— В ложку, — сказал Павлин. — А что? В ложку — можно. В смысле, нигде не написано, что нельзя. Распоряжений насчет ложек не было.

• Предыдущая
• 13/53
• Следующая