Брошенные машины - Нун Джефф - Страница 24

• Предыдущая
• 24/53
• Следующая

Хендерсон открыла дверь.

Теперь — осторожнее.

На пути к очередной разгадке.

Там, за дверью, была небольшая комната, освещенная мягким светом. Из мебели были только стол и несколько стульев. Комнату перегораживал занавес — черная занавеска от стены до стены. За столом сидел молодой человек. Больше там не было никого. Молодой человек молча смотрел на занавес. Мы с Хендерсон сели с двух сторон от него. На столе горела свеча — холодная лужица света.

— Скоро начнется? — спросила Хендерсон. Молодой человек повернулся к ней, но смотрел он куда-то в сторону.

— Скоро, — сказал он. — Вы пришли повидаться с Джейми?

— Ага, очень хотелось бы повидаться. Ты его знаешь?

— Как вас зовут?

— Меня — Беверли. А ее — Марлин.

— Это я. Я — Джейми.

— Правда?

— А что вам нужно?

Совсем молоденький мальчик, дерганый, нервный, с бегающим взглядом и длинными всклокоченными волосами, падающими на глаза. Теперь он смотрел на меня. Похоже, ему это стоило немалых трудов — остановить взгляд на чем-то одном. Мне вдруг стало жалко его, очень жалко.

— Зачем вы пришли? Что вам нужно?

— Мы пришли на спектакль, — сказала Хендерсон.

Джейми прикоснулся к нитяному шнурку, который носил на шее вместо цепочки. Его руки тряслись, когда он доставал шнурок из-под футболки. И тогда я поняла, почему Кингсли послал нас сюда. Ожерелье. Это был знак. Подтверждение.

— Можно посмотреть? — спросила Хендерсон. — Какое красивое. Оно у тебя откуда?

Бусины светились бледно-лиловым светом, и у меня по спине побежали мурашки. Уже знакомое ощущение: то самое.

— Ты не сделаешь мне больно?

— А зачем мне делать тебе больно? — сказала Хендерсон. А я подумала про зеркальное колдовство. Ведь что-то он должен был получить, этот мальчик; что дало ему ожерелье и что он отдал взамен?

— Не знаю, — сказал Джейми. — Не знаю. — Он не смотрел на Хендерсон. — Пожалуйста, не надо делать мне больно…

Свет в комнате померк, потускнел. Откуда-то доносился едва различимый звук. Свеча погасла. Теперь в маленьком театре стало совсем темно. Включился какой-то скрытый механизм — занавес стал раскрываться. И в это мгновение кто-то прикоснулся к моей руке, мягко и бережно. Мальчик. Джейми.

Его голос, шепчущий мне…

Занавес раскрылся. За ним была крошечная сцена — точная копия гостиной. Двое людей — пожилая пара — сидели в креслах перед телевизором. Между креслами стоял стул. Пустой деревянный стул.

Где она, эта комната?

Мне стало как-то не по себе. Эти двое, похоже, вообще меня не замечали, но там была собака, она лежала на ковре перед телевизором. Животное подняло голову и посмотрело прямо на меня. А я сидела там, за столом, и смотрела на сцену.

— Скоро начнется?

— Похоже, уже началось.

И тут пошел диалог. Актеры на сцене заговорили друг с другом. Они говорили про передачу по телевизору. Телевизор работал без звука. С того места, где я сидела, мне было не видно, что происходит на экране, что там за программа. Я видела только свет от экрана.

Я встала. Марлин встала. Да, именно так все и было. Я видела, как я встаю.

Марлин видела, как она сама поднимается из-за стола.

Марлин обошла стол и подошла к сцене. Было немножко больно, когда она выступила из темноты на свет. Теперь Марлин была на сцене, и те двое ее заметили наконец.

— А, это ты, дорогая.

— Вот чертовка. И где, скажите на милость, ты пропадала все это время?

Марлин посмотрела со сцены в зал, Там было темно, стоял стол. И стулья. На стульях сидели какие-то люди. Интересно, подумала Марлин, кто они, эти люди. Незнакомцы, сидящие в темноте.

Зрители в зале.

Марлин повернулась обратно к пожилой паре на сцене.

— Можно мне посмотреть телевизор? Тут, с вами?

— Мы так рады, что ты вернулась.

— Ага, явилась не запылилась. Хоть бы прощения попросила.

— Садись, дорогая.

Марлин села на стул между креслами. Отсюда уже было видно, что происходит на экране.

— Почему ты нас бросила, Марлин? Почему ты ушла?

Марлин была уверена, что здесь нужно что-то ответить, что здесь должна быть какая-то реплика — знать бы еще какая. Она не могла устоять перед притяжением телеэкрана. Первая ясная и отчетливая картинка за последние месяцы. И это была она. Да, она. Марлин. В телевизоре была Марлин.

Марлин видела себя в телевизоре.

Съемка шла сверху. Крошечная лестничная площадка. Марлин с Хендерсон стояли у столика, за которым сидела старушка. На столе стояла шахматная доска. Камера сдвинулась, и стало видно, что партия сыграна до середины. Старушка вручила Марлин билет на спектакль. Билет заполнил собой весь экран.

На одного…

А потом Марлин с билетом в руке подняла голову и посмотрела прямо в камеру. Марлин видела себя в телевизоре. Две Марлин смотрели друг на друга. Марлин смотрела на Марлин.

— Вам надо подняться на следующий этаж, — сказала старушка. — А там уже сами увидите. Надеюсь, спектакль вам понравится.

— Ты идешь? — спросила Хендерсон.

Марлин оторвала взгляд от камеры.

— Да, — сказала она. — Иду.

Марлин с Хендерсон поднялись по темной лестнице на следующий этаж. Потом еще на один этаж. Сколько здесь этажей? Наконец они вышли в какой-то коридор. И там была дверь. Открытая дверь в гостиную.

Голый дощатый пол, стены с ободранными обоями, грязное окно. Узкая неприбранная кровать. Единственное украшение во всей комнате — картина на стене. Портрет девочки со сломанной куклой в руках. Марлин была уверена, что она уже видела эту картину. Где-то, когда-то.

Они с Хендерсон вошли в кухню. Там был стол. На столе — сандвичи. Один был надкушен.

Дальше по коридору. Еще одна дверь.

— Наверное, это здесь, — сказала Хендерсон.

Дверь открылась в маленькую гостиную. Там был молодой человек. Сидел на стуле, смотрел телевизор. У его ног лежала, свернувшись калачиком, черная собака. Она, похоже, спала. Там было еще два стула, и на них сидели Марлин и Хендерсон. Какое-то время все трое сидели молча, глядя на экран. На экране была «сетка» — испытательная таблица.

— Скоро начнется? — спросил молодой человек.

— Похоже, уже началось, — сказала Марлин. Реплика просто всплыла в сознании, как воспоминание из далекого прошлого.

— Как вас зовут?

— Меня — Марлин. А ее — Беверли.

— Очень приятно. А я Джейми. Да, это я. Джейми.

Марлин посмотрела на парня. Он теребил в пальцах свое ожерелье — несколько бусинок на шнурке.

— Можно посмотреть? — спросила она. — Какое красивое. Оно у тебя откуда?

Марлин протянула руку. Самые обыкновенные деревянные бусинки на шнурке. На ощупь теплые. Марлин сосчитала бусины. Всего девять штук: пять голубых и четыре желтых. Они светились мягким рассеянным светом. Бледно-лиловым.

Что-то происходило. Здесь, в этой комнате. Прямо сейчас. Занавес медленно раздвинулся. Там, за занавесом, были люди. Они сидели за столом, в темноте. Марлин не различала их лиц.

Она подумала, что это зрители.

И они смотрят на нее на сцене.

Она не знала, сколько их там, в темном зале.

— Ты не сделаешь мне больно? — спросил Джейми.

— А зачем мне делать тебе больно?

— Я не знаю. Не знаю.

Молодой человек отвел взгляд от Марлин. Теперь в телевизоре появился звук.

— Начинается, — сказал молодой человек.

На экране включилась картинка. Ночь, пустынная улица. Дождь. Белая машина, припаркованная на той стороне. Две женщины. Они идут от машины — на камеру. Камера выбирает одну из них, фокусируется на ней. На той, что стоит, глядя на камеру снизу вверх.

Снизу вверх, сверху вниз…

Марлин была уверена, что она уже видела этот фильм. Она не помнила, где и когда. Но она узнала женщину на экране. Бусины двигались взад-вперед, желтые и голубые, туда-сюда. Женщина на экране. Это она сама. Марлин смотрела на себя снизу вверх. На себя. А дождь так и лил.

На крыльце у двери спал какой-то бродяга. Он что-то бормотал во сне. Марлин оглядела здание. Театр «Прокол». Свет неоновой вывески резал глаза; капли дождя шипели на алых буквах. Камера наружного наблюдения смотрела на нее со стены и тихонько жужжала.

• Предыдущая
• 24/53
• Следующая