Брошенные машины - Нун Джефф - Страница 35

• Предыдущая
• 35/53
• Следующая

— Я знаю, что это такое.

— Правда знаешь?

— Я просто…

— Анджела умерла в барокамере. В резервуаре с водой. В изоляции. Мне сказали, что ее убило собственное сердцебиение. Его ритмы. Жуткая музыка. Она утонула. Утонула в себе. Ей было так холодно и одиноко. Вот так она и умерла.

Я смотрела на себя в зеркало. Глаза в глаза. Обвиняющий взгляд. Я никогда себе этого не прощу, никогда. Там, в зеркале, мои губы двигались, произнося слова:

— Она уже была очень красивая. Анджела. Очень красивая девочка. Вот так и надо было сказать: «Ты уже очень красивая, а когда вырастешь, станешь еще красивее. Еще красивее…»

Все потерянные годы, которых уже никогда не будет, они мне виделись как упущенные мгновения, что проносятся мимо, уносятся прочь.

— Мне очень жаль. Правда.

Я посмотрела на Тапело. Ее слова меня тронули. Такое забытое чувство.

— Давай сыграем.

Я закрыла зеркальце и подошла к ней. Села на ее кровать. И подумала: «А почему нет?» Тапело расставила на доске фигуры, справляясь по книжке. Два короля, две королевы. Черный конь, белый конь — черный рыцарь и белый рыцарь. Белая ладья. Я сразу узнала расстановку фигур. Не хватало лишь белой пешки.

— Все ходы расписаны, — сказала Тапело. Я посмотрела на доску.

— Ты этого хочешь? Пройти все поле? До конца? Да, Марлин?

— Я не знаю.

Я подумала о Кингсли. Как он сидит один в своей затемненной комнате. Играет в шахматы сам с собой. Расставляет фигуры, как в книжке. Каждый вечер он раз за разом проигрывает эту партию, пытаясь найти решение.

— Белые начинают. И выигрывают в одиннадцать ходов.

— Да.

— Хочешь, ты будешь Алисой?

Вот она, белая пешка. На ладони у Тапело. Крошечная резная фигурка. Я взяла ее, повертела в руке и поставила на доску. Туда, где ей и положено быть. На четвертую клетку слева во втором ряду снизу.

Это была начальная расстановка.

— Ладно, — сказала Тапело. — Это будет считаться за твой первый ход. Ты встречаешь черную королеву.

Я посмотрела на черную королеву на белой клетке справа от Алисы. Сейчас эти два персонажа должны завести беседу.

— А ты здесь откуда? — сказала Тапело. — И куда это ты направляешься? — Она читала по книжке. — Смотри мне в глаза! Отвечай вежливо! И не верти пальцами!

— А что сказала Алиса?

— Я сбилась с дороги.

— Я сбилась с дороги?

— Ага. Давай я буду играть за всех: и за черных, и за белых. А ты будешь только Алисой, ага?

Я кивнула.

Тапело передвинула черную королеву по диагонали. Я сдвинула белую пешку на две клетки вперед. Вот так и вышло, что мы стали играть. Мы с Тапело играли в шахматы. В круге света от лампы, в дешевом гостиничном номере, по заранее расписанным ходам.

Алиса становится королевой и тут же теряет свою корону. Я лежала, читала книжку. Эту старую потрепанную книжку с пожелтевшими страницами, в рваной обложке. Я помню, Анджела очень любила «Алису». Все эти безумные выдумки и заключительное стихотворение. Самую последнюю строчку, вопрос.

Жизнь, это что, как не сон?

И дальше — несколько пустых страниц, до конца книжки. И на этих пустых страницах, только в этой конкретной книжке, кто-то дописал от руки еще одну главу. Аккуратным, красивым почерком. Может быть, Джейми, тот мальчик из театра? Не знаю.

Это воображаемое окончание истории про Зазеркалье. Глава тринадцатая.

Алиса часто просыпалась посреди ночи…

Алиса часто просыпалась посреди ночи и вспоминала приснившиеся ей сны; только они были бледными и какими-то слабенькими, эти сны, по сравнению с теми видениями в зеркале. За ночь дом остывал, было холодно и темно, и вот, в этом холоде и темноте, девочка потихоньку спускалась в гостиную и прижимала ладонь к зеркальному стеклу. Там был паучок. Паучок плел на зеркале паутину, словно чтобы ловить мотыльков и мух, проникающих с той стороны. Но как бы она ни старалась, Алиса, у нее больше не получалось сделать так, чтобы рука прошла сквозь стекло. Ее отражение насмешливо улыбалось из зеркала. Но вот в одну из ночей, когда ей снова приснился самый обыкновенный сон, такой обычный, что он и вовсе не походил на сон, Алиса вдруг оказалась в гостиной, перед большим зеркалом, хотя и сама не заметила, как она туда попала. И зеркало таяло, как туман, и теперь ее рука без труда прошла сквозь стекло.

А через пару минут Алисин папа проснулся в холодном поту. Его сердце бешено колотилось в груди. Что-то его разбудило — какой-то шум. Он подумал, что надо пойти и проверить, все ли в порядке с Алисой. Но девочки в комнате не было. Алисин папа спустился в гостиную. Странные тени скользили по стенам и потолку: тени как будто шептались друг с другом. Он уже собрался закричать и позвать на помощь и вдруг увидел, как из зеркала высовывается рука. Маленькая и тоненькая рука. Рука ребенка. Это была Алиса. Вслед за рукой показалось лицо, все облепленное паутиной. Алиса сделала еще шаг, но не смогла выйти из зеркала — она застряла точно на середине между двумя мирами.

Ее папа не верил своим глазам. Он схватил дочку за руку, потянул и все-таки вырвал ее из холодной зеркальной хватки. Потом он взял со стола тяжелое каменное пресс-папье. Алиса пыталась ему помешать, но тщетно. Вне себя от ярости, охваченный страхом, папа швырнул камень в зеркало.

Раздался жуткий вопль. Истошный крик боли — из разбитого зеркала. Осколки рассыпались по полу. Алиса бросилась к ним, попыталась собрать. Ей надо было собрать их все, если получится. Вставить обратно в раму. Слезы текли по ее щекам, стекло резало пальцы. Отец обхватил ее обеими руками и потащил прочь из комнаты, не обращая внимания на ее протестующий крик. Только теперь Алиса почувствовала боль. Только теперь.

Все руки у девочки были в крови.

Мы не сумели закончить игру. Что-то было не так. И мы не смогли завершить эту партию. Что-то было не так, несмотря на ударную дозу «Просвета». Белая пешка не дошла до восьмой клетки. У меня все плыло перед глазами, и доска словно таяла и изгибалась, принимая какие-то невообразимые формы, прямые ряды и колонки клеток извивались и скручивались, и каждый раз белая пешка оказывалась не там, где должна была быть. И даже Тапело, играя белыми, не смогла закончить игру. Алиса так и не добралась до последней клетки и не смогла стать королевой.

Я заснула, но проспала очень недолго. Что-то меня беспокоило, что-то внутри. Вроде бы мне ничего не приснилось, но что-то меня разбудило. Я лежала в темноте и слушала, как Тапело тихо дышит во сне.

Окно тускло поблескивало зеленым. Это были отсветы неоновой вывески через дорогу. Я встала с постели, подошла к окну, выглянула на улицу. Потом повернулась к зеркалу. Взялась обеими руками за раму.

Сняла зеркало со стены.

Там была дырка, в стене. И из нее выбивался луч света.

Я поставила зеркало на пол. Еще пару минут постояла, глядя на этот свет, льющийся в комнату через дырку. Потом приникла к ней глазом. Я приникла к ней глазом и заглянула туда. Зеркала с той стороны больше не было, и теперь я увидела, что там, в соседнем номере.

Там горел свет, так что все было видно. Это был точно такой же номер, как и у нас. Только у нас было две односпальные кровати, а там — одна двуспальная. На кровати лежал человек. Мужчина. Он был голый и лежал на боку. Прямо на покрывале. Он лежал неподвижно. Рядом с кроватью стояло зеркало. Как будто мужчина в него смотрелся. Вот только рама была пустой. Осколки зеркала были рассыпаны по всей кровати, по неподвижному телу. На ногах и в паху, на животе и груди, на руках и на шее — зеркальная россыпь. Я не знаю, сколько он там пролежал. Струйки крови растеклись по телу. Его руки, его ладони и пальцы… на них было страшно смотреть. Алое месиво развороченной кожи и мяса. Свет, отражавшийся от осколков, сам бился вдребезги, и все тело как будто искрилось, и воздух дрожал зыбким маревом.

• Предыдущая
• 35/53
• Следующая