Пыльца - Нун Джефф - Страница 44

• Предыдущая
• 44/66
• Следующая

– Я не хочу его сердить, – говорит Крекер. – Просто я говорю тебе, что боюсь. Кто-то нас обнаружил. Персефона, мне страшно. Я боюсь, что Белинда знает о нас… о нашем…

– Я хочу, чтобы ты позаботился о ней, дорогой.

– Я? Как позаботиться? Я… Что ты имеешь в виду?

– Искорени ее.

– Только не надо снова, пожалуйста. Я уже пробовал один раз. Не получилось. Тогда я отправил за ней хорошего полицейского. Но даже этот

преданный пес провалил дело.

– Иди ко мне, дорогой. Дай мне обнять тебя. Скоро я покажу этому несчастному городу свою силу.

– Что это значит?

– Продолжай наблюдать, мой садовник. Я накачаю людей наслаждением. Завтра я создам себе новый дом. Мелочная жизнь людей этого города переменится. Их захватит сон. Эта Белинда скоро исчезнет с лица земли, поверь мне. Мои цветы найдут ее. А потом ты сделаешь свое дело, потому что я не могу ее тронуть. И ее мать, Сивилла Джонс. Ты должен убить их обеих. И я не прощу еще одной ошибки, слышишь?

– Понял.

– Что ты понял, сладость моя?

– Что ты не простишь мне ошибки.

– Что ты должен сделать?

– Убить Сивиллу и Белинду,

– Ты должен закончить их историю.

– Закончить их историю.

– А потом мы будем в безопасности… и станем наслаждаться друг другом. Иди ко мне, почувствуй, как ты мне нужен.

Лепестки раскрываются и закрываются…

Крекер забирается в шкаф. Он не может остановиться. Благоухающая любовница раскрывается перед ним. Ее живот показывается из земли. В вагине растет цветок. Его лепестки, розовые, влажные, раскрываются и закрываются. Рыльце разделяется на две половинки. Крекер опускается на нее, погружая пенис в тугое отверстие. Лепестки Персефоны сжимают его член, открываясь, закрываясь, открываясь, закрываясь… Естественный ритм, происходящий из самой земли, выжимает сок из ствола. Крекер в раю.

Рай цветет и пахнет потом.

Южное кладбище. Суббота. Полночь. Могила Койота. За деревьями дышит темнота. Каменный памятник псу-драйверу совершенно покрылся цветами. Они прячут изображение, лепят из своих лепестков другое. В могильной почве много питательных веществ, отданных разлагающимся телом.

Подарок Белинды, орхидея.

Из могильного холмика пробивается новый росток. На нем мгновенно распускается искрящийся цветок. Лепестки сливочно-белые с темно-темно-коричневыми пятнами.

Назовем его цветик-далмацветик. Да пребудет с тобой дорога.

Тусклый свет, падающий из оконца под потолком, трепещет на поверхности воды и отражается от мраморных колонн, уходящих в тусклую воду. Дрожащие тени мерцают вокруг юной девушки, чье обнаженное, расчерченное улицами тело принимает отблески света и превращает их в движение сияющих перьев. Перьев, опадающих с подземных крыльев.

Подземный бассейн в Ботодоме, Дворце Гамбо, вычищенный и отремонтированный нелегальными жильцами. Раннее-раннее утро, воскресенье, все спят, кроме одинокого пловца.

Дрожат тени, и плавает Бода.

Отмечает свой день рождения.

3;50 утра, воскресенье. Телефон вырвал меня из нервного сна. На другом конце линии – голос Голубя…

– Приезжай в отделение, Сивилла.

– Ты же знаешь, мне туда нельзя. Что случилось?

– Крекер исчез. Давай сюда.

Я проверила, как дела у Сапфира, а потом спустилась к «Комете».

Крекер сидит в машине напротив дома Сивиллы Джонс, пьет маленькими порциями бумер, просто чтобы держать себя на грани. Ничем нельзя пренебрегать после двух проваленных попыток порадовать Персефону.

«Как далеко смогу я зайти?» – спрашивает он себя. «До конца, Вафля», – отвечает он. Высвобождает пистолет из кобуры.

Пыльца плывет во тьме, золотая и вездесущая.

В доме Сивиллы включается свет.

– Вот оно как!

Парадная дверь открывается, и Сивилла Джонс идет по аллее к своей машине. Крекер смотрит на нее с другой стороны улицы.

– Блядь. Куда она собралась? – бормочет он. – В такую рань?

Он поднимает пистолет и прислушивается к нежному жужжанию – это, автоприцел ловит идущую женщину, хорошего копа. Палец Крекера пытается нажать на спуск, но соскальзывает.

– Бля!

У него не получается. В любом случае, не сейчас. Он не может перестать видеть в ней копа и женщину, которую знал много лет.

Незнакомцев убивать проще.

Крекер решает сначала дойти до конца другой дороги, той, которая ведет к Белинде.

Томми впустил меня в полицейский морг, туда, где на полу грудой мертвого мусора лежал робо-Шкурник;

– Что с ним случилось?

– Кто-то воткнул нож в его схемы, – сказал мне Голубь.

– Вполне возможно.

– Зачем?

– Может, он увидел что-нибудь лишнее. Следишь за мыслью?

– Пытаюсь.

– Голова Шкурника была включена далеко за полночь. Он был хорошим робокопом.

– Она еще там?

– Давай посмотрим.

Мы открыли голову Шкурника и нашли там записи. Видео оказалась неразборчивым, но саундтрек рассказал нам все, что надо. Качество было паршивым, через статику умирающего мозга Шкурника прорывались лишь отдельные глухие звуки. Звучит голос Крекера, но так, словно он говорил сам с собой. В одном месте Крекер назвал собеседника Персефоной.

– Он встречался здесь с цветочной девочкой?

– Может, она зашла в гости, – предположил Голубь. – Давай слушать дальше.

Стало очевидно, что записывающие центры Шкурника работают на пределе. Робосхемы брызнули последними искрами, и голос Крекера оплыл мутным крещендо. Последние слова, которые мы разобрали: «Мне надо убить Сивиллу и Белинду». Крекер произнес их, как автомат, повторяющий приказ.

Я не знала, что сказать.

– Думаю, девочка сообщила ему, где живет Гамбо.

– Откуда она-то знает?

– Думаю, она движется сквозь цветы Манчестера. Последняя информация Шкурника умерла в треске проводов.

– Что теперь делать, Том?

– Надо найти Белинду раньше Крекера.

Мы отправились в тюрьму Карцерного пера. У поворота на кладбище стоял одинокий тюремный смотритель, опустившийся донельзя робопенсионер по имени Боб Клатч.

– Что такое? – прошамкал он с набитым ртом (он ел яичницу с беконом).

Я назвала ему сегодняшний коп-код и представила Томми Голубя как Томми Маски, давно потерянного брата Бенни Маски, получившего на полную подушку. Полной подушкой на жаргоне называют прижизненное заключение в виртовой тюрьме.

– У нас нет приема посетителей, – прочавкал Клатч сквозь полупережеванные куски мяса.

Тогда я объяснила, что это запрос мэрии, которая в связи с крайней необходимостью в деле Маски готова пойти на нарушение принятого порядка. Свиные глазки забегали от меня к Томми Голубю и обратно, Клатч даже прекратил жевать.

– Мне надо проверить, – сказал он потянувшись к копоперу.

Тогда я совершила то, чего не, делала с детства, – я послала свою Тень к смотрителю и заставила его мне поверить. Я заставила его поверить: вогнала в него новое осознание. Это было откровенным нарушением теневых законов, но даже хороший коп должен иногда преступить черту. Лицо Клатча на секунду смялось.

– Да, конечно, – пролепетал он. – Разрешите вас проводить.

Мы (я, Том и Клатч) шли вниз сквозь соты опечатанных ящиков, прокладывали путь сквозь холодный воздух, восстающий против внешней жары. В каждом ящике лежало по спящему заключенному. Подушечные дела хранились в самых нижних ярусах тюрьмы, и Боб Клатч вел нас туда вдоль стены контроллеров, которые управляли системами жизнеобеспечения. Это были механизмы, сохранявшие жизнь заключенных, пока те смотрели перьевые сны. Наконец Клатч нашел ящик, помеченный «Бенджамин Маски», вытащил его и открыл. Мы увидели спящий полутруп, на лице которого застыла мучительная гримаса. Из его рта торчало черное перо. Я вытащила перо из губ заключенного и повернулась к смотрителю.

– Что вы тут себе позволяете?

Лицо Клатча пошло волнами мяса, но смотритель быстро взял себя в руки.

– Ничего не знаю, – пробурчал он.

• Предыдущая
• 44/66
• Следующая