Пряный кофе (СИ) - Ролдугина Софья Валерьевна - Страница 37
- Предыдущая
- 37/53
- Следующая
– …давно пора мужа найти, ей-ей. Старая-то леди не дожила до тех пор, как правнуков повидала, а нынче-то и вовсе от семьи никого не осталось. А как бы славно, ежели не только чужие карапузы бы тут хохотали, так ведь?
Я невольно застыла. Все трое стояли ко мне спиной, обернувшись к двери гостиной, а толстый ковёр на полу заглушал шаги.
– Так, – тихонько вздохнула Юджиния и смущённо заалела. – Наша леди ласковая такая. И умная. У соседки моей, у Пегги Горбоноски… я вам рассказывала, да? Так вот, у неё ни ума, ни доброты, зато детей нарожала – шесть живые, а ещё четверо во младенчестве погибли, а одна девочка в прошлом году пропала. И она их бьёт, и кричит на них… Мне их так жалко! А у добрых людей, на кого ни посмотри, то одно дитя, то два… У тётушки Магды вот трое было.
Кухарка мечтательно вздохнула:
– Да ты уж с нашей-то хозяйкой их не ровняй… Я её совсем крохой помню, потому и детишек ну как вживую представляю, ей-ей. Будут миленькие, красивенькие, волосики тёмные, а кожа – что молоко… А глазки, наверно, в старого лорда Эверсана пойдут. Они у него были коричневые, что та земля. Или будут как у покойной леди Ноэми… Голубые-голубые. А вы что думаете?
– Серые, – тихонько предположила Юджиния.
– Зелёные, – ухмыльнулся вдруг Лайзо разбойно и, обернувшись, отвесил мне поклон: – Доброго утра вам, леди Виржиния! Детки в гостиной с маленькими господами-то сдружились, слышите? Вон, хохочут.
А я покраснела вдруг – сама не понимая, отчего.
– Кеннет и Чарльз с детьми из приюта? – Голос прозвучал холоднее, чем мне хотелось бы. – Что ж, надеюсь, сэр Клэр Черри недоволен не будет.
– Вы не бойтесь, леди, они плохому не научатся, – подмигнул мне Лайзо. Кухарка и Юджиния смущённо переглядывались: ни той, ни другой находиться сейчас в галерее не полагалось. – Да и к тому же за ними отец Александр приглядывает, а уж кому, как не ему, спасать юные души? Да и все прочие – тоже… Впрочем, пойду я. Вы уж не серчайте, что я старого друга до гостиной проводил, – с ловкостью бывалого проходимца сменил он тему.
– Ступайте, – великодушно разрешила я и уже через несколько секунд оказалась в галерее одна: кухарка с Юджинией воспользовались моментом и тоже ушли.
Мне только и оставалось, что толкнуть тяжёлую, обитую голубым бархатом дверь.
Никогда ещё эта гостиная, пожалуй, не видела столько детей.
Здесь был Лиам, в одном из своих прелестных «взрослых» нарядов – синие брюки и жилет в клетку с классической рубашкой; Кеннет и Чарльз в детских, но очень скромных костюмчиках тёмно-коричневого цвета; две весьма уже рослые девочки в новых платьях нежных лавандовых оттенков, с упоением внимающие рассказу Лиама; и, наконец, черноволосый мальчик, похожий на гипси, с таким восторгом глядящий на сливочные рулеты, словно он видел их в первый и последний раз в жизни.
– …А шея у него длиной в человечий рост, и пятнами, пятнами! А рычит он, как сто слонов! – зловещим голосом рассказывал нараспев Лиам свою любимую историю о «длинношеих лошадях о пяти рогах».
Паола и отец Александр смотрели на этот детский цветник с одинаковым мученически-влюблённым выражением лица.
Громко пожелав всем доброго утра и получив в ответ неслаженный хор приветствий, я сделала знак Паоле, чтобы она отвела юных Андервуд-Черри и Лиама в сторону: мне хотелось ещё раз посмотреть, как станут держаться приютские дети при леди. Взгляд мой после случайно подслушанного разговора наверняка был холоден как лёд.
– Ну, это, с благословения Небес, мисс Лили Страут, – неуверенно начал отец Александр, представляя мне официально старшую из девочек, весьма миловидную особу с лицом-сердечком и крупными каштановыми кудрями. – И мисс Дейзи Пинк, – указал он на вторую угловатую и долговязую девочку, застывшую в неловком полукниксене. – Ну, и Берти Бриггс, то есть Бертрам. Мистером его не назову, простите уж, – попытался разрядить обстановку шуткой отец Александр.
Я улыбнулась и кивнула, глядя в чёрные, невыразительные глаза Берти:
– Дети вели себя подобающе?
– Как сущие ангелы! – с жаром подтвердил священник и удостоил предупредительного гневного взгляда всю шуструю троицу. Девочки разом оробели, и только Бертрам продолжал смотреть на меня пристально, не отводя глаз. – Они вас завтра не подведут. Вон, и стихи поучительные затвердили…
Тут я уже не смогла выдерживать строгое выражение лица и улыбнулась:
– Что ж, в таком случае, пусть они возвращаются к чаепитию. Миссис Мариани последит за ними. А мы с вами пройдём… пожалуй, к окну.
Гостиная была слишком мала, чтобы обеспечить хотя бы условное уединение, однако благодаря громкому разговору детей мы могли сохранить иллюзию приватности.
– Скажите откровенно: они готовы к благотворительному ужину? – спросила я, глядя в серую хмарь за окном. В саду вездесущий Лайзо что-то рассказывал старому садовнику, и тот хохотал, прихлопывая себя по бокам. – Если они испуганы… Хватит и Лиама. А ваших воспитанников мы покажем гостям, а затем уведём прочь.
– Ручаюсь за них, – так же тихо, но серьёзно ответил отец Александр, скрестив на груди руки. Пальцы его были сплошь в царапинах и ссадинах, а над костяшкой виднелся большой синяк: видимо, опять сорвался молоток во время очередной попытки подлатать церковное имущество. – Они робеют, может, но глупостей не творят. Девочки, вон, не расплачутся, даже если их в лицо обозвать, – помрачнел он, видимо, вспоминая о каком-то неприятном инциденте. – А Берти и вовсе на Эллиса в детстве похож – такой же, себе на уме, вроде как и живчик, а молчать умеет да подмечает всё… Вот что я вам скажу, леди Виржиния: к лучшему, что детишки-то с Лиамом повидались. Я-то, грешным делом, боялся, что они ему завидовать станут, а они порадовались. Представляете? – Взгляд у священника просветлел. – Вот как у нас бывает, живут два богатых соседа, а одному возьми да и привали наследство. Так второй весь на зависть изойдёт. А у этих-то детишек, кажется, и нет ничего своего, однако ж они чужое счастье не хулят.
Я обернулась и устремила взгляд на юных мисс Страут и мисс Пинк. Обе слушали Лиама с нескрываемым восхищением.
– Это потому, что он мечта для них, – вырвалось у меня. – Мечта… Каждый из них наверняка хотел иметь настоящую семью – и одновременно не верил в это. Ведь дети умны, как говорит миссис Мариани. Они ясно различают осуществимое и неосуществимое, хотя со стороны всё выглядит совсем не так. А тут вдруг их друг получил звезду с неба, семью и благородное происхождение разом. Раньше они любили в Лиаме – Лиама. Сейчас они любят в нём свою мечту. Ведь он показал, что она может сбыться.
– Пожалуй, что и так, – вздохнул отец Александр. И внезапно улыбнулся, поймав мой взгляд: – Что ж мы это всё о грустном да о грустном… Дайте-ка, я вас повеселю.
– Попробуйте, – благосклонно кивнула я, предвкушая занятную историю.
В комнате повеяло лёгким запахом трубочного табака и ладана. Черноглазый Берти, единственный из всех детей, не слушал Лиама, а поглядывал на нас, сопя, как деловитый ёж.
– А дело было нынче утром, – азартно начал священник. – Прихожу я, значит, до зари, церковь к службе подготовить. И тут, на подходе ещё, слышу вдруг – бах-шарах, грохот, звон! Ну, я – за топор, думаю, вдруг в храм вор какой забрался? А двери вдруг как распахнутся, да оттуда как выбежит франт! Хоть и молодой, а чудак чудаком. Красивый такой, знаете, лощёный, только лицо белое, как у больного. А из штанов торчит позади во-от такой клок, а на лбу у франта самая настоящая шишка. И бежит он ко мне! Я топор спрятал за спину, говорю, чин по чину: «Благословляю тебя, чадо, ты, значит, зачем сюда пожаловало? Али тебе помочь чем?» А он вдруг просиял весь и говорит: «Можете мне не верить, но я раскаялся. Никогда бы не подумал, что… А, впрочем, вам не понять». Ну, я-то молчу: коли чадо великовозрастное считает, что кой-какие вещи мне не по уму, значит, тому и быть. А потом говорю: «Как же это на тебя вразумление снизошло, отрок?» Думал, он на «отрока» взбеленится, а он задумчивый стал. «Было мне, – говорит, – видение… Я теперь часто хожу ночами по городу. Притоны опостылели, пьянствовать я никогда не любил – да и не хочется перед воспитанниками предстать в жалком виде». Ну, мне это показалось любопытным. «Реки, – говорю, – чадо». И франтишка этот дальше стал рассказывать. Мол, ворюга-кэбмен его обманул и завёз не туда, и в поисках тепла забрёл он в наш храм. Сперва ему показалось, что храм был пуст. А затем к франту вроде как подсел незнакомец и стал его спрашивать, почто он такой печальный. «И меня, – говорит франт этот, – как повело. Выложил я ему, как на духу, всё, о чём бы предпочёл умолчать. О том, как ради дорого мне человека занялся игрой и шантажом, как предавался разврату…» – тут отец Александр на меня взглянул искоса и смущённо кашлянул. – Словом, наговорил он много. И больше всего этого франта якобы тревожило, что предал он доверие своих то ли сыновей, то ли племянников, словом, воспитанников, и друга их дорогого в грязь макнул. «Не могу, – говорит, – больше жить во лжи. Может, застрелиться…» А тот незнакомец ему якобы сказал: «Погоди стреляться. Ты исправь то, что натворил, а там, глядишь, само всё образуется. От души каешься?» Франт подтвердил, что, мол, от самой что ни есть души. «Ну, тогда я тебе пособлю», – заключил незнакомец… а потом ка-ак вдарил ему прямо в лоб доской. Ну, франт и повалился, где стоял. А очнулся уже под утро – штаны за гвоздь в лавке зацепились, целый клок выдрался, а доска рядом лежит – видать, со свода упала, я там крышу починял, – смущённо добавил отец Александр. – Я это всё выслушал – и недоумеваю. В чём же, говорю, благость видения? А франт возьми и ответь: «Да мне, понимаете, ничего не снилось. До самого утра. И такая лёгкость, будто у меня на плечах до этого сидел злобный карлик, а тот незнакомец его доской тогда сбил. Понимаете?» Я киваю – понимаю, мол. Отчего ж не понять, я и не такого наслушался… А франтишка-то расчувствовался отчего-то да как обнял меня, да сунул мне свои часы и всё, что у него в бумажнике было. «Жертвую, – говорит, – на храм. Как он называется, кстати?» Я и сказал. А он с лица спал, потом зарумянился вновь. «Судьба», – шепчет. Да и ушёл, шатаясь, точно пьяный. Вот ведь бывают люди, а?
- Предыдущая
- 37/53
- Следующая