Тень моей любви - Смит Дебора - Страница 9

• Предыдущая
• 9/76
• Следующая

Рот мамы сжался. Щеки порозовели.

– Есть вещи, которые не обсуждают, – заявила она.

– Но дядя Пит все время приходит к Сэлли! Я слышала об этом и…

– Клер Карлин, никого не касается, что делает твой дядя. И никогда не повторяй сплетни.

Рони за все это время не произнес ни слова. Он молча вскарабкался в кабину грузовика. Ему двенадцать лет, и в Пасхальное воскресенье он везет своего в стельку пьяного отца домой. По его лицу видно было, Насколько он унижен. Я не могла позволить ему уехать вот так. Я со всех ног помчалась к темному “Кадиллаку”. Дверца была не заперта. Я рванула ее на себя и выхватила из корзины того самого огромного шоколадного зайца, с которого и начались все мои сегодняшние несчастья.

Я подбежала к грузовику, когда мотор уже вовсю урчал. Рони недоуменно уставился на меня. Я сунула зайца ему в руки.

– Возьми его, – я чуть не плакала. – Это тебе от меня. Не потому, что сегодня Пасха, не из-за Иисуса, и это не благотворительность. Это потому, что ты мне нравишься. Возьми его и съешь!

Рони пожал плечами, чтобы скрыть замешательство. Меня мутило от запаха пота, застарелой грязи, нестираной одежды, но я не отошла, пока грузовик не тронулся с места.

Потом я поспешно раздала пасхальные корзины притихшим, напуганным детям. Сэлли побежала в дом, унося с глаз долой своего малыша, сына дяди Пита, а значит, моего кузена. Это было правдой. Мне не позволили говорить об этом, но это было правдой.

Я старалась закончить побыстрее, не дожидаясь, чтобы кто-нибудь из детей сестер Макклендон сказал мне “пожалуйста” или “спасибо”. Мне было так стыдно за всех нас.

Один из кузенов папы, Винс О’Брайен, муж Руби, был городским шерифом. Руби, когда мы вернулись, все ему рассказала, и он послал пару своих помощников на Пустошь, чтобы убедиться, что Рони ничего не грозит. Но Большой Салливан все еще спал в грузовике, а Рони благоразумно убежал в горы. Он знал, когда ему лучше исчезать.

Меня очень хвалили и говорили, что я поступила, как добрая христианка, выйдя против Большого Роана, как Давид против Голиафа. Эван пытался прочесть мне эту библейскую легенду, но я попросила его заткнуться и оставить меня в покое. Мне нужно было о многом подумать.

У меня было так много всего, а у Рони ничего. Вот что в очередной раз явилось результатом моих размышлений. Я поклялась исправить эту вопиющую несправедливость всеми доступными мне средствами.

Мне вообще-то нечасто удавалось увидеть Рони, особенно после того, как он стал учиться в средней школе, но слышала я о нем постоянно.

– Рони Салливан явился сегодня с огромной шишкой на лбу, – рассказывал однажды вечером Хоп последние школьные новости. – Я слышал, что он застал Эрлана и Гарольда, когда они опять пытались разбить его ящик для писем. Ну они ему, конечно, как следует наподдали.

– Мама, ну сделай хоть что-нибудь, – умоляла я. – Они из него все мозги выколотят.

Мама вздыхала и поглядывала на свою мать. Бабушка Элизабет считала, что Эрлан и Гарольд были бы мягче и добрее, если бы их мать, жена дяди Пита, не умерла молодой. Но каковы бы они ни были, в конце концов, они ее внуки.

– В детстве нужна мать, тогда дети вырастают более тонкими и добрыми людьми, – говорила она с горечью. Придумав себе такую отговорку, она предпочитала не обращать внимания на выходки мальчишек.

Прабабушка Алиса, впрочем, всегда огрызалась.

– Пит не очень-то убедительный пример, а ведь его мать как будто бы до сих пор жива, – и она окидывала бабушку торжествующим взглядом, добавляя: – Все дело в дурном воспитании.

Бабушка Элизабет начинала плакать. Мама успокаивающе похлопывала ее по руке и обращалась к папе:

– Я уже устала убеждать Пита. Может, ты попробуешь еще раз?

Папа вздыхал. Он был близок с другими братьями мамы, но Пита выносил с трудом.

– Он никого не слушает, – досадливо отмахивался отец, и все продолжалось по-прежнему.

– Рони скоро бросит школу, – предсказывал Эван, самый добросердечный из моих братьев, – никто не может вынести таких издевательств.

Эван почти хотел этого. Ему не доставляли удовольствия ежедневные мучения Рони. Я думаю, Эван лучше других понимал такие вещи, потому что у него была когда-то астма. Тогда он не мог бегать и играть, как другие, и дети дразнили его. Он умел сочувствовать.

Я была вне себя. На следующем семейном сборище я подошла к Эрлану и Гарольду, чтобы проклясть их.

– Чтоб вы сдохли, и пусть канюки склюют ваши кишки, – выпалила я и добавила почти совершенно спокойно совсем другим тоном: – Надеюсь, что болезнь, от которой вы умрете, будет мучительна.

Они засмеялись.

Но вопреки предсказаниям Эвана, Рони держался, как сорняк на пастбище. У него не было денег на хорошие тетради и карандаши или на то, чтобы поехать с классом в Атланту на концерт или в музей науки. Я и мои родичи принимали это как само собой разумеющееся.

Он не мог позволить себе позавтракать в школьном буфете или купить самое необходимое для занятий спортом, хотя тренеры наперебой зазывали его, крупного и агрессивного, во все команды. Он довольствовался самым минимумом. Позже, когда я узнала его лучше, я поняла, почему он так поступал.

– Единственное, что ты можешь надеяться сохранить, – сказал он мне как-то, – это то, что ты хранишь у себя в голове.

Он исчез из школы только один раз, ранней весной, когда Большой Роан ограбил склад дяди Пита.

Дядя Пит продавал подержанные машины и держал запчасти к ним в низком бетонном здании на задворках города. Народу после шести вечера там почти не было.

В это самое здание, набитое фильтрами для масла, шлангами и прочими штуковинами, в одну из мартовских ночей Большой Роан, пьяный как обычно, и сумел въехать. Но склад дяди Пита был защищен своеобразной сигнализацией. В соседнем доме жили Дот и Ригби Бойлес, баптисты, державшие не меньше десятка собак.

Собаки, разумеется, залаяли, Бойлесы вызвали шерифа О’Брайена, и Большой Роан минут через тридцать оказался за решеткой. Дядя Вильям Делани приговорил его к двум месяцам заключения. Рони тогда было только четырнадцать, и других родственников у него не было. Моя тетя Бесс, прихватив с собой еще двух работников социальной службы, отправилась на Пустошь, чтобы забрать несовершеннолетнего под опеку закона. Рони как сквозь землю провалился. Его разыскивали несколько дней, но безрезультатно.

– Рони будет голодать, – пожаловалась я дедушке Джорджу в надежде, что уж он-то что-нибудь придумает. И надежды мои полностью оправдались.

Дед приложил к губам палец и подмигнул мне.

– Не бойся, – таинственно прошептал он. – Не будет. Я знаю, где Рони.

Озеро “Десять прыжков” принадлежало семье Мэлони бесконечно давно. Находилось оно в миле от старой мощеной дороги, и попасть туда можно было лишь по узкой тропинке, вившейся по холмам, да и та постепенно становилась еле заметна. Рассказывали, что озеро получило свое странное название еще от индейцев-чероки. У них существовала легенда о воине, который пересек озеро десятью прыжками, отталкиваясь от спин гигантских черепах.

Лет двадцать тому назад дедушка помог своему дяде Харви построить на берегу охотничий домик. Харви, в прошлом моряк, занимался подъемом затонувших судов на побережье Джорджии. Поэтому дом представлял собой странную конструкцию из бревен со старых кораблей. Камин в нем сложили из круглых гладких камней, использовавшихся в свое время мореплавателями как балласт. Харви раздобыл их, когда поднимали со дна шхуну восемнадцатого века. Позже землю и дом унаследовала племянница Харви. Она жила в Миннесоте, и мы никогда ее не видели. В общем, местом этим никто не интересовался. Дедушка исправно вносил налог на собственность неведомой родственницы, и все.

Дедушка припарковал свой грузовик в тени густых зеленых лавров, и по берегу озера мы пробрались к домику. Вид у него был совершенно заброшенный: темные окна без единого стекла и темный провал входа, не прикрытый дверью, смотрели на нас весьма мрачно. Редкий забор огораживал ветхое строение, ничуть не украшая пейзажа.

• Предыдущая
• 9/76
• Следующая