Гонец из Пизы - Веллер Михаил Иосифович - Страница 64

• Предыдущая
• 64/89
• Следующая

– Москва-а… – неопределенно протянул Егорыч.

И уже миновали выходящий на яркую набережную Филевский бульвар, когда в сквере на другом берегу вспыхнул костер. Искры винтом взметнулись в темноту, шатер колеблющегося света открыл две палатки. Вокруг расположилась компания, передавая друг другу бутылки. С этим костром, бутылками и торчащими с колен ружейными стволами они были похожи на охотников из экзотического далека, прибывших на сафари сюда, где находилось аналогичное экзотическое далеко для их разумения.

– Пять восемьдесят!

Ночная электричка пролетела световой очередью через мост, отозвавшийся дробному вою колес тяжелой чугунной вибрацией. Громада гостиницы Украина уже выдвигала свой шпиль над мостами, а напротив менял под ветром конфигурацию лоскут на крыше Белого дома – в правительственной подсветке действительно очень белого.

– Пять шестьдесят!

Нервы есть даже у капитанов первых рангов, и истрепаны они жизнью и службой весьма сильно. Ольховский почмокал погасшей в сырости сигаретой… не выдержал:

– Коля, – взмолил он, – хорош! Встаем здесь.

– Чего это? – энергично отозвался Колчак.

– Хватит судьбу испытывать. Мы в центре. На хрена Кремль, если стволы достают на двенадцать километров?

– Ты боксом занимался? Концовочку! Концовочка сладка. Через полтора часа нормально дойдем. Лево тридцать!

В четыре часа справа на Воробьевых горах прорезался на звездном фоне Университет – в повороте желтый месяц рисовал над ним дугу.

– А это что за хреновина?…

На игле Университета реяло чудовищных размеров знамя – эдак в четверть футбольного поля. Вероятно, оно соответствовало размерам студенческого патриотизма.

Интереснее было другое: через реку, в Лужниках, шел этой глубокой ночью, которую вернее было назвать ранним утром, какой-то рок-концерт. Там хлопали петарды и взлетали ракеты, а если прислушаться, то сквозь мощные басовые содрогания сверхнизких, издаваемые мегаваттными усилителями стадионной аппаратуры, можно было разобрать призывный голос Наташи Королевой:

– У тебя есть палочка! палочка-выручалочка!

– Насчет палочки – это точно, – сказал Колчак. – Талант всегда прав, за что и люблю искусство. Расчет бакового орудия – к орудию! Снаряды подать! Будет вам и палочка… будет и выручалочка… во все места. Ну что, командир, – засадим шершавого?!

– Ладно, потерпи… дойдем до места.

– То-то же.

Вода, ночь, огни, ветер.

Из катера:

– Пять с половиной!!

С мостика:

– Малый на обе!

С бака:

– Молчать, хор Пятницкого! Я вам покажу последний парад! Радиорубка!

Громкая трансляция – в четверть звука: Мать вашу всех так и этак… меломаны… И – оглушительно:

Придвинулся чащобный массив Парка Горького, протканный редкими светлячками. И оттуда – одновременно – два голоса: слабый – Помогите!, и нестройный хор: Гремя огнем, сверкая блеском стали, рванут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, и первый маршал в бой нас поведет!

– Вахтенный! Дай полрожка над парком – помочь просят.

Очередь из трофейного АКСа простучала тихо и невыразительно по сравнению с недавним фейерверком в Лужниках, но оба крика – и одиночный, и хоровой, – прервались, и в ответ, как отзыв на автоматный пароль, хлопнули два пистолетных выстрела.

– Свои, – хмыкнул Ольховский.

– Пять сорок!!!

Командиры переглянулись.

– Самый полный! Виталик, выжимай все, что можно, лопнет – плевать! – гаркнул Колчак в связь.

Ольховский вцепился в поручни, шаркнул ногой по ребристому железу настила, тяжело задышал:

– Теперь – плевать. Сядем – а уже на месте. Дойдем сколько можно. Радиорубка – отставить.

В тишине палуба еле уловимо дрогнула, движение замедлилось и обрело натужность гасимой инерции.

– Стармех, в жопу целовать буду, давай обороты, родной!!!

Под днищем царапало и шелестело. Забурлило под кормой.

– Паропроводы летят! – предсмертно зарыдал в динамиках тенор Мознаима.

– Дав-вай!!!

Полсотни метров проползли на брюхе, и шорох стал смещаться к корме, полоса его под днищем узилась – и вот все тело ощущает, как корабль подается вперед, не сдерживаемый более ничем.

– Сбавить до малого! Прошли…

– Пять с половиной! Пять восемьдесят!

И только тогда ощутили конденсат бензиновой вони над холодной водой, и подмерзающую прель палой листвы с берега, и пряную нитку мясного с жареным лучком аромата из ночного ресторана, и шелест редких машин, проносящихся по набережной. И горячую слабеющую дрожь в позвоночнике, вдоль которого стекает ручеек пота.

В двадцать минут шестого различили обращенную к ним для встречи гигантскую фигуру – и обрадовались, как земляку и родному, церетелевскому истукану Петра: он воспринимался как свидетельство, что прибыли в свой город.

Справа развертывались в черном небе огненные буквы над кондитерской фабрикой: КРАСНЫЙ ОКТЯБРЬ. Слева отблескивал свежим тяжелым золотом крупный купол Храма Христа Спасителя. Алые и желтые змейки дробились в речной ряби.

– Красиво как в столице, – с восхищением сказал Егорыч и перекрестился на обе стороны. – Слава те Господи.

Габисония утерся мокрым рукавом.

В шесть тридцать три утра, не доходя Боровицкой площади, дали дробь машине и отдали оба носовых. Цепи загремели в клюзах.

Подсвеченный Кремль вздымался за мостом – вот он.

– Ну – по стакану. Прибыли.

Греза Массне в собственном переложении Ольховского для рояля на этот раз его не успокоила, а напротив, наводила на мысль, что написана она в дни Парижской Коммуны.

Он вышел охладиться на мостик, где были ночь, ветер и рассыпчатые перспективы городских огней. В растяжках свистело.

В командирском салоне сидел у настольной лампы Колчак и, щурясь от дыма, зачеркивал и вносил пометки в пятистраничный план. Ольховский вошел, кинул плащ, выколупнул из пачки сигарету желтым от никотина ногтем. Сосредоточенно, иногда сам себе кивая и делая паузы, стал говорить:

– Делается это примерно так.

Первое. Все всегда чем-нибудь недовольны. Главное в начальный период смены власти – объединить всех в попутчики. Сыграть на учете интересов всех. Чистый и полный популизм. Всем обещается все – вплоть до пресловутого и анекдотического Каждой женщине – по мужчине, каждому мужчине – по бутылке водки. Народ должен получить все, но ни у кого ничего не будет отбираться – все дело лишь в том, чтобы правильно и справедливо все организовать.

Повысить зарплаты и пенсии до мирового уровня, увеличить вложения в медицину и образование, полностью освободить от налогов малоимущие три четверти населения, создать новые рабочие места.

Но ни в коем случае не ущемлять интересы и уж тем более не экспроприировать олигархов, магнатов и прочих нуворишей – потому что это наиболее предприимчивая и энергичная часть населения, организаторы экономики. Мы не будем забирать у них ни копейки, не будем даже пытаться давить на них, чтобы они вернули свои деньги из западных банков в Россию. Мы создадим такие экономические условия, чтобы вкладывать деньги в наши предприятия и банки было выгоднее. Чтобы весь ум, предприимчивость и энергия бизнесменов и финансистов были направлены на то, чтоб деньги крутились здесь. И тогда лучше будет всем.

Мы не будем национализировать запасы сырья и энергоресурсы, потому что конкретный хозяин всегда лучше организует дело, чем наемный госчиновник. Пусть качают, пусть вывозят и продают. Мы лишь наладим честный и четкий учет и контроль, чтобы законные налоги не воровались в свой карман мимо государственного, то есть народного. Мы вообще ничего не будем национализировать и отбирать у новых хозяев: однажды уже попробовали, ничего хорошего не вышло.

• Предыдущая
• 64/89
• Следующая