Гонец из Пизы - Веллер Михаил Иосифович - Страница 84

• Предыдущая
• 84/89
• Следующая

– Практика, – сказал замполит, роняя голову.

Ему дали поспать и в полдень отвели на повторный выстрел.

После выстрела в большой кают-компании пошел последний инструктаж.

– Давайте заказы и наветы, – сказал замполит.

– Что?

– Наказы и заветы.

– Ленина похоронить, – нервно вспомнил Вырин. – И легализовать проституцию.

– Частная собственность на землю, – негромко попросил Бохан.

– Свободная продажа оружия, – вскинул руку Шурка. И по какому-то клочку бумажки прочитал: – Вот. Поскольку народ несет священную обязанность в любой момент и по своему усмотрению устанавливать тот общественный строй и свободно избирать то правительство, которые необходимы для блага отечества, право народа на хранение и ношение оружия не подлежит никаким ограничениям.

– Опубликуйте мое письмо, – напомнил Иванов-Седьмой. – И хорошо бы увеличить государственные субсидии на издание книг. Чтобы у каждого автора была честная возможность.

– Будет справедливо выделить квартиры ветеранам движения, – надавил Мознаим. – И предоставить им налоговые льготы в торговле.

– Исполнение закона в каждом случае и любой ценой, – сказал Беспятых.

– А бандитов расстреливать на месте без суда и следствия, – добавил Габисония.

– Здравоохранение и образование, – дважды ввинтил палец вверх доктор. – В первых строках бюджета – по полной программе. Пока все не сдохли в невежестве.

– Запретить законом употребление наркотиков, – изумил всех Груня.

– Протекционистские законы для пищевой промышленности и сельского хозяйства, – солидно потребовал Макс. – Пока МакДональдс с Кока-Колой нас не схавали совсем.

– Ребята, – попросил зам, – давайте в письменном виде, я не успеваю записывать.

Колчак ощупал его изучающим неприятным взглядом.

– Обожди немного, – сказал он. – Я вызвал мастера из салона татуировок, сейчас должен подъехать.

– Зачем?…

– Понимаешь, есть такая биологическая особенность у президентов. Они не только куда-то теряют наказы избирателей, но потом кидают и собственную команду. Не по злому умыслу, а так выходит. Вот мы тебе это все и выколем по фасаду. В зеркальном изображении. Утром шасть в ванную – оп-па: и все перед глазами!

– Не забуду, как мать родную! – поклялся замполит, меняясь в лице.

– Шучу, – вздохнул Колчак. – А жаль.

– Слушай, – сказал Ольховский. – Делай ты все, что угодно, но чтобы этот бардак кончился, наконец. Жукову поставь конный памятник на Красной площади. Зимний в Петербурге отреставрируй. Ходынку закатай асфальтом, построй дома. И дважды в день, дважды в день, перед завтраком и перед сном, перечитывай нашу программу. Потеряешь – позвони: мы тебе еще экземпляр пришлем.

– У кого есть Конституция? – спросил замполит. – Моя куда-то девалась.

– У меня есть Конституция, – сказал Иванов-Седьмой.

Вестовой сбегал и принес.

Замполит встал, возложил правую руку на синий переплет и поклялся матерью, погонами и всем святым:

– …а если надо – и саму жизнь!…

В заключение выпили и обнялись. Кортеж черных лимузинов уже сигналил на набережной.

– Давай, Владимир Владимирович!

– Мужики, – взмолил замполит, – последняя просьба приговоренного. Стреляйте вы, ради Бога, холостыми! Ну хоть днем… ночью уж ладно, буду иметь в виду, хотя рабочий день не нормированный. А ну как грохнет в конце концов. Обидно все-таки от своих погибать. И вообще.

– Красивая, поехали кататься! – выплясывала На-На. – От пристани отходит теплоход!

Поклонницы визжали и размахивали кофточками. На кадр наслаивалось изображение Авроры у набережной. Отходить она никуда не собиралась.

В отличие от размеренной жизни на борту – вахта, жратва, телевизор, – события на берегу помчались с замечательной скоростью, будто проснувшийся киномеханик спохватился и запустил перемотку.

Организовали досрочные выборы. Начали войну в Чечне. Объявили о повышении зарплат бюджетникам. Объединили Россию с Белоруссией, хотя и невнятно. Зарыли Лужкова и почти было сменили его с мэров Москвы. Торжественно похоронили Собчака и отдали под суд снятого кремлевского управделами Бородина.

После взрывов домов в Москве Ольховский почернел и достал из сейфа план минирования.

– Все-таки взрывают, сволочи, – проскрежетал он, водя пальцем. – Но почему не с того начали?…

– Лиха беда начало, – сплевывал Колчак. – Объединяет народ против общего врага. М-да, а чем еще.

Мгновенно сварганили удивительное движение Единство. Во главе поставили троицу, приятную во всех отношениях: борца-чемпиона, милиционера-генерала и спасателя-министра – без политического прошлого. Движение тут же задвинули в Думу и в одночасье объединили с коммунистами, получив послушно-подавляющее большинство.

– Учись, Петька, – крякнул Колчак.

– Нэт, маладцы, – удивился Габисония.

– Этого из Думы не выкинешь, – признал Ольховский, глядя на борца, похожего на умного лысеющего медведя. – Этот сам всех заломает.

– А милиционер его оправдает. А спасатель будет спасать заломленных. Слушай, а Вован-то в порядке. Рубит.

Добросовестный замполит, попав в новые условия, развил непостижимую деятельность. Он метался по городам, недолго слушал, недолго говорил сам, скупо улыбался и щедро раздавал ордена. Когда времени совсем не хватало, он летал на заднем сиденье Су-27. Журналисты с восторгом присочинили, что он еще и немножко пилотирует.

Замполитом его продолжали называть, естественно, только на корабле. Владимир Владимирович Путин не вылезал из телевизора и был у всех на языке. Поначалу он стеснялся перед телекамерой, но это проходило. Он немножко слишком прямо держался; немножко неумело носил штатский костюм, болтающийся на нем, несмотря на усилия модельеров; немного попугивал аудиторию военной прямотой выражений. Но ведь и Линкольн был неуклюж, и Бисмарк груб. И даже странная, явно не сухопутная походка была быстро зачтена ему в своеобразие.

День чиновника был подготовлен в масс-медиа мягко и массировано, так, что казалось, будто идея вызрела сама собой, в порядке эволюции. Плод имел богатые исторические корни.

– В Библии мы читаем, что Господь не только миловал, но и карал злостных грешников, – степенно излагал патриарх Алексий. – Дух же Святой снисходит на Землю через сообщество людей, в которых и воплощается Божья Церковь. И если сообщество людей, не забывая о милосердии, карает кого-то – в их действиях проявляется Высшая воля, ибо не забудем, что все законы земные – от Бога.

Сначала казалось, что проповедь никак не увязана с очередной передачей Америка с Таратутой, где ведущий таратутил (простите матросский каламбур) про особенности национальной охоты – суд Джона Линча.

– По одной из версий он берет начало в Калифорнии, во времена золотой лихорадки, – звонко сыпал он на фоне моста через Золотой Рог. – Поскольку власти не справлялись с засильем любителей легкой наживы, захлестнувший край через край, старатели старались сами поддерживать порядок, наказывая тех виновных, чья вина виделась бесспорной.

Внешне никакого отношения не имела к ним лекция почтенного профессора истории Афанасьева о законодательстве древних Афин.

– Что такое, по сути, остракизм, – со вкусом рассуждал он в мягком кресле. – Это прямое, общее, равное голосование всех граждан, можно сказать – плебисцит. На обсуждение ставился жизненно важный вопрос: от кого исходит наибольшая угроза государству. И к нему принимались меры. Таким образом афинская демократия веками оберегала себя от опасности тирании.

В Сельском часе Юрий Черниченко горячо живописал право крестьянского схода наказывать конокрадов: Да, кольями. Но ведь без лошаденки крестьянской семье смерть. По миру пойти!

И даже в Играй, гармонь любимая! атаман Донского казачьего войска, перетянутый ремнями и увешанный крестами, помахивая любимой нагайкой в такт любимой гармони, ратовал в объектив:

• Предыдущая
• 84/89
• Следующая