В неизведанные края - Обручев Сергей Владимирович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/95
• Следующая

Наши проводники едут со своими семьями. Баишев везет с собой жену, а Голиков – жену, свояченицу и маленькую двухлетнюю дочь Лидию. Взрослые женщины правят оленями, ставят палатки (а жена Баишева – чум), готовят пищу. Все это входит в женские обязанности. Мужчины заняты мужским делом – охотой. Лидия едет закутанная в меха, но на стоянках она выползает в своем легком костюмчике, в кожаных штанах с широким разрезом сзади, и садится в снег играть. Она забавно подражает взрослым; как-то раз у костра она хотела выдернуть палочку, воткнутую в снег, и, когда та не поддалась, вытащила из чума тяжелый топор и пыталась рубить палочку под самый корень.

Переходя Верхоянский хребет, мы встретили несколько оленных караванов, идущих из Оймякона на Алдан. В одном из них мы увидели старых знакомых – «ученого» Евграфа Слепцова и бухгалтера. Они недавно были арестованы за растраты и хищения, и теперь милиционер вез их в Якутск.

Мы поднимаемся несколько дней вверх по Хандыге и затем по реке Кёбюме спускаемся в бассейн Индигирки. Это тот же путь, который мы прошли в 1926 году, но какая разница в впечатлениях! Тогда нестерпимый мороз, пар оленьего дыхания и окутывающий все полумрак вечных сумерек. А сейчас ясные солнечные дни, тающий снег, теплый, ласкающий встречный ветерок.

Но в мрачном ущелье Кюнгкюняс, несмотря на конец апреля, нас все-таки захватила пурга. Извилистое узкое ущелье с черными скалами, которые время от времени появляются среди вихрей снега, имело очень мрачный вид. Остановившись вечером на ночлег у выхода из ущелья, мы недосчитались одного олененка. Сейчас число новорожденных достигает уже шести, часть из них бежит за нартами, а более слабые едут на нартах, закутанные в шкуры. За ними присматривает Баишев. Бедный олененок отстал в пургу, и его мать напрасно кричала. Баишеву пришлось возвращаться обратно за потерянным олененком, которого он нашел в нескольких километрах от стана.

Нам можно наконец расстаться и с оленятами и с важенками. Здесь нас встретили эвены, у которых мы и оставляем их на попечении жены Баишева, худой и мрачной женщины в островерхой шапке и сборчатом кафтане. Она сурово управляет мужем; впрочем, и другие эвены иногда обижали милого и простодушного старика. Он отводит душу только у нас в палатке, где, разомлев от жары и выпитого чая, долго рассказывает о событиях своей длинной жизни и о предстоящей дороге, тыкая пальцем в грудь и восклицая по-якутски: «Мин, Баисев, белем!» («Я, Баишев, знаю!»).

Наступило уже 1 мая, становится жарко, и наши сильно уставшие олени едва могут идти. В середине дня они начинают падать один за другим: сначала олень спотыкается и падает в упряжке, его поднимают, заставляют идти дальше, он падает опять, и так раза два-три. Наконец олень отказывается идти, его выпрягают, привязывают сзади к последней нарте, он идет так некоторое время, потом начинает качаться, как пьяный, и падает, не поднимаясь больше, несмотря ни на какие крики и побои, – даже если щекочут его нежные весенние мохнатые рога. Тогда его отвязывают и тащат за ноги к нарте проводника, с тем чтобы везти пассажиром до ближайшей стоянки. Несколько оленей нам приходится оставить: они слишком ослабели; эвены должны захватить их на обратном пути. Падают даже самые крупные олени из диких, как говорит Александр: «Самый дикий олень силы кончал».

Это производит сильное впечатление только на нас, но эвены находят это обычным и не унывают.

4 мая мы наконец входим в Оймякон. Здесь мало снега, и в самом селении приходится тащить нарты по земле. Тепло, и, по-видимому, наша мечта – дойти по зимнему пути до Колымы – совершенно неосуществима.

В 1926 году мы приехали в Оймякон зимой. После тяжелой и долгой экспедиции он показался нам очень приятным местом, почти земным раем. Но весной Оймякон особенно хорош. На северо-востоке возвышается громада хребта Тас-Кыстабыт, еще покрытого снегом. Дно долины пестреет от пятен снега, начинают появляться фиолетовые пострелы, которые здешние жители называют тюльпанами. С колокольни старой церкви открывается обширный вид на долины Куйдугуна и Индигирки.

Нам отвели помещение старой церкви, которая превращена в клуб. В Оймяконе при четырех юртах постоянных жителей имелись две церкви, построенные когда-то местным богачом Кривошапкиным. При нас снимали кресты и купола со второй, «новой» церкви. В ней должны были поместить больницу.

Многое изменилось в Оймяконе: нет уже той ловкой компании дельцов и бандитов, которую мы нашли здесь и 1926 году, во главе исполкома стоят приехавшие из Якутска коммунисты, в больнице новый фельдшер.

В Оймяконе нам предстояло разрешить сложную транспортную задачу. Исполком старался достать нам оленей, но было уже поздно: снег стаял, эвены, которых мы еще застали в Оймяконе, собирались вернуться к себе в горы на восток; они категорически отказались везти нас на Колыму. Надо было организовывать вьючный транспорт.

Для нашего груза требовалось до пятидесяти лошадей, такое количество обычно в Оймяконе достать можно, но в этом году много лошадей должны были послать для доставки продовольствия из Охотска, которое не успели привезти по зимнему пути. Поэтому исполком не мог разрешить нам нанять и увести с собой так много лошадей.

В это же время в Оймяконе производилась закупка лошадей для Сеймчанского района (верховья Колымы). Из Оймякона должны были пойти порожняком в Сеймчан до восьмидесяти лошадей. После долгих переговоров мне удалось убедить уполномоченного по закупке дать нам этих лошадей, с тем чтобы перевезти наш груз до Колымы. При этом я должен был взять на себя обязательство, что доставлю лошадей целыми и невредимыми до Сеймчана и буду отвечать не только за павших, но даже за похудевших лошадей и уплачу за них наемную плату.

В течение нескольких дней мы производили приемку и клеймение лошадей. Я должен был осмотреть всех лошадей, выяснить их болезни и определить, какая из них в полном теле, какая в среднем, в плохом, и занести все это в акт. Каждый из продавцов, приведших лошадей, старался доказать, что его конь самый лучший, и заставлял его скакать и бегать, несмотря на преклонные иногда годы несчастного животного.

Наконец лошади были отобраны, заклеймены и весь табун перегнан на другой берег Куйдугуна.

На следующий же день лошади разбежались, и прошло два или три дня, пока их собрали опять.

Долгие дни ожидания в Оймяконе мы использовали на перепаковку нашего груза, заготовку вьючных седел и потников. У нас не было с собой кошмы, и нам пришлось заказывать якутские «бото» из сена и покупать арчаки (деревянная основа седла). Одновременно приводили в порядок наблюдения и проявляли многочисленные фотоснимки.

Во время нашего предыдущего пребывания в Оймяконе я тщетно пытался узнать, проходимы ли верховья Колымы на лодке. Оймяконцы рассказывали, что недалеко от верховьев Колымы находятся страшные пороги, по которым никто никогда не мог проплыть. В этом году мне удалось найти якута, который в молодости был на Колыме и несколько раз сплыл на плоту через эти пороги. По его словам, весной по большой воде через пороги можно проплыть на плоту. На лодке это сделать невозможно: валы очень высоки и зальют любую лодку. Другой оймяконец, который проезжал по верховой тропе вблизи порогов, рассказывал, что в узком ущелье вода падает со страшным шумом и в русле видны громадные камни.

Так мы и не могли узнать, можно ли плыть со всем грузом с самых верховьев Колымы. Пришлось организовать наш переезд таким образом, чтобы караван вышел к устью Дебина или Таскана – больших левых притоков Колымы, находящихся в 500–600 километрах от Оймякона. Я предполагал, как только мы достигнем такого места Колымы, где будет возможно плавание на лодке, отправить караван с Салищевым, а самому поплыть вниз на складной байдарке, которую мы везли с собой.

Верховья Колымы до нашей экспедиции изображались на картах только по расспросным сведениям. Они были нанесены очень схематично, река имела почти прямолинейное направление. В 1926 году мы получили в Оймяконе от местного жителя Малкова карту, составленную им вместе с бывшим псаломщиком оймяконской церкви Шариным. Шарин в течение восьми лет, покинув церковную службу, торговал с эвенами в верховьях Колымы и благодаря этому мог составить очень интересную карту, которая, как выяснилось потом, довольно точно изображала действительное расположение рек и хребтов.

• Предыдущая
• 29/95
• Следующая