Войны за Иисуса. Как церковь решала, во что верить - Дженкинс Филипп - Страница 8

Политическая победа веры, созданной в Риме, означала, что развивающееся христианство Европы будет существовать в тесной связи с Римской империей и с западными государствами, ставшими ее преемниками, а не вернется в катакомбы (как это сделал Восток). Вследствие этого в церквях Европы сохранялась идея христианской империи, тесного союза между церковью и государством. Поэтому эти церкви постоянно пытались воплотить в политической жизни идею Града Божьего. Мысль о христианской империи настолько глубоко проникла в душу западных людей, что когда настоящая Римская империя утратила свое влияние, папы создали новую структуру в виде империи франков Карла Великого. Последствия этого решения окрашивали жизнь Европы в течение тысячелетия[31].

Разрыв отношений с древним христианством позволил внешним силам – сначала персам, а затем мусульманам – использовать разделения между христианами для своих целей. Без этого великого раскола невозможно было бы представить себе подъем ислама. Если бы не этот религиозный кризис, ислам не смог бы заполнить собой тот политический вакуум, который возник в VII веке, в империи, большинство восточных подданных которой – монофизиты и несториане – отвергли своих ортодоксально-кафолических императоров. Христианские диссиденты настолько глубоко были отчуждены от империи, что почти не были готовы сопротивляться мусульманским завоевателям, которые обещали (и демонстрировали это на практике) терпимое отношение к различным христианским сектам. На своих первых этапах эта новая религия обещала начисто приостановить исторический цикл насилия и гонений, который так сильно изуродовал жизнь христианства в поздней античности. Ислам нес с собой веротерпимость, мир и желанное отделение церкви от государства[32].

Современный наблюдатель может увидеть в этой истории грозное предупреждение о тех опасностях, которые несет с собой смешение церкви и государства. Христиане могли наслаждаться взаимным миром только тогда, когда правительство не интересовалось созданием и введением религиозной ортодоксии и с одинаковым презрением относилось к различным соперничающим одна с другой церквям. Но оказалось, что свобода от контроля со стороны ортодоксальных христиан обошлась отколовшимся церквям слишком дорого. Вопреки ожиданиям новая мусульманская власть несла совершенно иные ценности и преследовала свои цели, которые она энергично осуществляла.

Хотя этот процесс занял не одно столетие, в итоге христианство стало увядать под властью ислама. Чтобы дать читателю представление о масштабе разрушения древних церквей, напомним, что в V веке происходила борьба за господство между престолами Рима, Александрии, Антиохии и Константинополя и что в этой борьбе были свои победители и побежденные. Однако сегодня последние три города находятся в странах, где господствуют мусульмане и традиции ислама, а христиане составляют скромное меньшинство. Сам Эфес ныне находится в восточной части мусульманской страны, которую мы называем Турцией, где христиан почти не осталось. Халкидон и его последствия настолько разделили христианский Восток, что его разрушение стало почти неизбежным[33].

Современные верующие могут вынести из этого исторического опыта самые разные уроки, которые, разумеется, не сводятся к примитивной мысли о мусульманской угрозе. Когда общины слишком глубоко погружаются в свои междоусобицы, они рискуют забыть о том, что у них общего, и не заметить более серьезной внешней угрозы по своей близорукости.

То, что в итоге было официально признано христианской ортодоксией, медленно и постепенно выковывалось в мучениях и иногда не без кровопролития. Это была череда схваток, заговоров и переворотов и иногда открытых боевых действий, занявшая не одно столетие. Нам несложно представить иной исход, в результате которого так называемые ортодоксы были бы объявлены еретиками, что повлияло бы на ход всей политической истории, не говоря уже о развитии христианского мышления и благочестия.

Мы даже могли бы сказать, что ход истории христианства зависел даже не от какого-то человека, но от одной определенной лошади – той, которая споткнулась в 450 году, что стало причиной смерти императора Феодосия II, поддерживавшего монофизитов. Он умер в сорок девять лет, то есть вполне мог бы управлять империей на протяжении последующих двух десятилетий. Это «мог бы» притягивает наше воображение, потому что, если бы он не погиб, история мира могла бы стать совершенно иной. Если бы Феодосий не погиб, не было бы и Халкидона, и в этом случае западная, европейская, кафолическая часть империи могла бы в течение последующего столетия оказаться отколовшейся. В то время казалось, что ход событий будет именно таковым[34].

Мы можем себе вообразить альтернативную вселенную, где раскол между Римом и Востоком произошел не в XI, а в V веке и где папский Рим так и не смог восстановиться после череды набегов варваров. К 450 году большая часть бывшей западной империи оказалась бы под политической властью варварских военачальников, которые преимущественно исповедовали арианство, а не веру кафоликов. Институт папства мог бы пережить арианские гонения и культурное давление, а мог бы и исчезнуть. А тем временем на Востоке Римская империя, исповедующая монофизитство, получила бы прочнейшее основание в виде единого и верного восточного региона, простиравшегося от Египта до Кавказа, от Сирии до Балкан. Такой крепкий христианский мир дал бы могучий отпор только что появившимся на сцене мусульманским захватчикам и смог бы надежно охранять свои границы.

Позднейшие христианские богословы знали бы основные языки вероучения – греческий, коптский и сирийский, – и это дало бы им доступ к богатым сокровищам веры, сохранившимся на этих языках. В то же время латынь была бы понятна только горстке ученых, которые не поленились изучить этот маргинальный язык с его причудливым алфавитом. И только эти отважные специалисты могли бы вспомнить о таких незначимых героях христианской древности, как Блаженный Августин или Патрик. Зато каждый образованный человек смог бы назвать таких главных героев христианской истории, как Севир Антиохийский или авва Шенуда из Египта[35]. Этот альтернативный мир считал бы решающим событием церковной истории не Халкидон, но Второй Эфесский собор (который мы сегодня называем «Разбойничьим» и считаем как бы небывшим). Там учение об одной природе восторжествовало над злостными заблуждениями диофизитов, еретиков, учивших о двух природах.

Если эта картина с легкостью могла бы стать реальностью, из этого следует, что споры середины V века следует считать критически важным моментом для всей истории христианства. В последнее время исследователи говорят о предшествовавшем этому Никейском соборе (325 год) как о критическом моменте, определившем ход христианства, который стал разграничительной линией между древним и средневековым христианством. На самом же деле борьба за определения основ веры растянулась на многие века и породила несколько иных Великих соборов, где в каждом случае события могли бы привести к иному исходу.

Сегодня появилось также немало трудов, где церковная история представлена как постепенное движение к вере «не от мира сего», где Христос из пророка или пропитанного мистикой социального учителя превращается в небесного искупителя. Так, например, по мнению Элайн Пэджелс, этот процесс отражается в том, что на смену таинственному Евангелию Фомы пришел текст о воплощении евангелиста Иоанна («В начале было Слово»). Фома, полагает она, обращен к искателям и тем, кто интересуется мистическим, тогда как Иоанн пишет для благочестивых верующих, лишенных сомнений. Как думают некоторые исследователи, жесткий канон Нового Завета создавался из стремления поддержать это постепенное возвышение Иисуса до уровня божества. По их мнению, демократичное, эгалитарное и исполненное Духа движение Иисуса ранних времен выродилось в репрессивную кафолическую церковь Средних веков: Христос pantokrator заслонил человека Иисуса. Многие авторы видят в Никее трагическое завершение славной эпохи в истории христианства и начало мрачного периода[36].