Два талисмана - Голотвина Ольга - Страница 57

— Ты чего «отлив» орал? Что, «крабы» приползли?

— Какие там «крабы»! — отмахнулся Макака. — Все хуже! У него ворот рубахи развязался, цепочка наружу показалась. А на цепочке — спрут… ну, из зеленого камня… Вот чтоб я сдох — это Сын Клана! Не было такого уговора, чтобы Спрута увечить! Да за родича Хранитель весь город по песчинке переберет!

Фарипар и Хрясь переглянулись.

— И часто с ним такое? — холодно поинтересовался бернидиец.

— Чего бренчишь, дурень? — рассердился и Хрясь.

— Да я своими глазами… — попытался убедить их несчастный Макака.

Но никто ему конечно же не поверил. И был он крепко побит дружками — за вранье и трусость.

Ларш отнял ладонь от раны и неверяще уставился на алое пятно на рубахе, на открывшиеся под разрезанной кожей мышцы — их быстро заливала кровь.

Он как-то получил уже легкую рану в Поединке Чести — и только хохотал, скрывая боль, обменивался шуточкам с недавним противником.

Но чтобы так…

Чтобы грязные мужланы напали на Спрута, угрожали ему… ранили…

Ларш напомнил себе: бродяги не знали, что имеют дело с Сыном Клана. И напали-то они сначала на десятника…

Только тут Ларш вспомнил про Аштвера и, выбранив себя, опустился на колени возле стражника.

Лицо с закрытыми глазами было умиротворенным, на ощупь — мягким, расслабленным. И Аштвер дышал, дышал!

Черные с проседью волосы слиплись от крови. Ларш осторожно раздвинул пряди. Увиденное испугало его.

Что тут нужно сделать? Он же не лекарь!

Ларш поднялся на ноги, покрепче зажал свою рану скомканной тканью рубахи, огляделся и направился к видневшемуся меж высоких валунов заборчику. Сквозь широкие щели заметил, как что-то живое по ту сторону забора шарахнулось прочь.

Калитка не была заперта. Ларш отворил ее пинком, шагнул на просторный двор. Парня едва на стошнило от царящего здесь мерзкого, затхлого запаха.

Посреди двора стояла запряженная в телегу гнедая лошадь. Двое рабов стаскивали с телеги рогожные кули. Такие же кули грудами лежали вдоль забора. Их облепили вороны, стараясь расклевать рогожу. Столько ворон сразу Ларш еще не видел.

Рабы не прервали работы при виде вошедшего стражника.

«Мусорщики, — подумал Ларш. — И ведь подглядывали за дракой!..»

— Живо все мешки наземь! — скомандовал Спрут. — Мне нужны лошадь, телега и вы оба. Надо доставить раненого к лекарю.

За приятной беседой время летит незаметно. Хозяйка «Жареной куропатки» и ее гостья вволю поработали языками. Прешрина рассказала новой знакомой о знатной постоялице, удивительной рукодельнице («Взгляните, дорогая, вот это ожерелье, что на мне, — ее работа!»), которая несколько лет жила в ее доме и умерла в день приезда племянницы. А Лаинга поведала о том, что эта самая племянница оказала честь театру — подновляет там декорации, — а также о том, что барышня обзавелась служанкой. Дважды к юной госпоже наведывался Сын Клана («Я уверена, дорогая, что между ними все вполне благопристойно — пока, во всяком случае!»), и сегодня они оба отправились на прием в Наррабанские Хоромы, где вместе с прочими гостями будут провожать заморского вельможу в скорый и дальний путь.

Толковали об этом почтенные женщины — и сами себе умилялись. До чего же у них постояльцы знатные, благородные, всякого уважения достойные! Не портовую рвань селит в своей гостинице Лаинга! Не безродным работягам сдает дом Прешрина!

Наговорились всласть — и вдруг как-то разом вспомнили про оставленные дела и заботы.

— Так я зачем пришла-то сюда, — спохватилась Прешрина. — Барышня Авита за усердие мое оставила мне тетушкино добро: короб с рукодельем да сундук с одеждой. В лучшем наряде мы госпожу на костер уложили, а остальное я собралась перешить для дочки моей. Гляжу, а на дне сундука — пакет с бумагами. Старые такие, и там же два пергамента. Ну, я и разворачивать не стала — зачем мне чужое глядеть? Дай, думаю, наследнице отнесу.

(Прешрина лгала. Она просмотрела все бумаги и ничего в них не поняла, кроме главного: для нее самой там нет никакой выгоды. Да и для барышни Авиты, пожалуй, нет: просто старая переписка).

— А мы этот пакет отнесем в комнату барышни, — предложила хозяйка гостиницы, — да на стол положим. Ничего не пропадет, мои слуги не из таковских, они и ореховой скорлупки не возьмут.

Главное — продержаться до завтрашнего вечера.

Телохранитель, приставленный к ней бабушкой, простоват. Это хорошо. Конечно, сейчас, когда продажа добычи отложена, старая Вьямра могла бы дать внучке в сопровождение бывалых, осмотрительных, надежных зверюг. Лучших своих людей. Ловких, сметливых, преданных своей королеве…

Ну уж нет!

Внучка улучила момент, навестила бабушку в ее новом логове. Сообщила об отсрочке, которую потребовали покупатели. И расхвалила своего охранника так, что даже перестаралась. Нарвалась на недоуменный вопрос: «Ты в этого лысого ненароком не влюбилась?»

От дополнительной охраны девушка все-таки отбилась, упирая на то, что им с бабушкой ни к чему лишние глаза и уши. Товар такой, что если слушок по городу пойдет… да что там слушок — если хоть ворона про это каркнет… Не жить тогда им обеим, и не спасет королеву скупщиков краденого ее лихая свита! Люди Вьямры могут заинтересоваться: что же их хозяйка такое ценное продает меняле? А циркач — он дурак, он не станет совать нос в дела, которые могут его погубить.

И поверила старая Вьямра! Матерая, травленая хищница — поверила! Согласилась ждать до завтрашнего вечера. И телохранителем при внучке оставила Прешдага.

Избавиться до завтрашнего дня от телохранителя оказалось не так уж просто. Циркач, видать, крепко сидел на крючке у королевы скупщиков краденого. Он наотрез отказался отойти хоть на шаг от барышни, доверенной его заботам. Пришлось топнуть ногой, пригрозить гневом Вьямры и объяснить, что постоянное присутствие лысого верзилы привлечет к девушке внимание, выдаст ее с головой. Но самым веским доводом оказалось напоминание о том, что у Прешдага есть еще одно поручение, не только охрана…

Ушел. Вот и хорошо. Теперь — затихнуть до завтрашнего вечера. Чтобы никто, никто…

А завтра получить деньги. И исчезнуть вместе с ними.

«А ты как думала, бабушка? Я — твоя внучка. Твоя кровь, твоя хищная душа. У волчицы овца не родится. А добыча пополам не делится!»

— Ты мне ведро воды наверх не отнесешь? — попросила Мирвика Эртала. — А то по этой лестнице и без ведра-то…

— Отнесу, — кивнул Мирвик и, чуть помедлив, спросил: — Не слышно ли чего про Милесту?

Эртала тяжело вздохнула.

— Если кто чего и знает, то не говорит. Эти, из стражи, торчат, как сычи, у обоих входов. Я перед одним крутилась так и этак, улыбалась, только что не плясала. Но он так и не сказал, с чего это Хранитель разыскивает Милесту. Это что — он ее так страстно желает? Или она у него что-то сманила… наша-то тихоня?

— Сманила? — переспросил Мирвик. Он не очень удивился. Ему доводилось встречать воров с такой честной внешностью и безукоризненным вроде бы поведением, что хоть доверяй им все свое добро и свою семью в придачу.

— Говорят, — хмуро продолжила Эртала, — что она мне в вино чего-то подсыпала. Не знаю, не знаю… Спала я и впрямь крепко, но худо. Словно кто-то на грудь сел и душит.

Мирвик промолчал. Сам он не пробовал «колыбельную» — снотворное зелье. Но парнишке рассказывали, что оно действует на жертву именно так.

— Уж такая она была хорошая, — задумчиво протянула Эртала. — Такая добрая да тихая, приветливая да услужливая… А мне порой казалось, что мелькает в ней какая-то черная тень. Что-то в ней было не то…

И вновь промолчал Мирвик, потому что не хотелось ему толковать о Милесте. Светловолосая актриса нравилась парню. Он считал, что все в ней очень даже то и что никакая черная тень в ней не мелькает.

Чтоб не встревать в спор, он взял ведро воды, что принесла от колодца Эртала, и потащил наверх. Да, это была работа не для девушки! Среди тесно сомкнувшихся каменных стен и без груза чувствуешь себя кротом в норе, а крутые ступени словно злорадствуют, затрудняя путь.