Два талисмана - Голотвина Ольга - Страница 75

Мирвик стоял у двери. Время от времени плечи его вздрагивали, когда в ставни особенно сильно ударяло что-то тяжелое: циркачи еще не потеряли надежду вломиться в дом.

— Они меня не в лохмотья одевали и не объедками кормили, грех жаловаться. А что не любили — так ведь не прикажешь любить! Но потом… Я заметила, что если вот так проведу рукой по двери, — Авита скользнула ладонью по воздуху, — никто в эту дверь не войдет, пока я не разрешу. Ну, разве девчонка-подросток сумеет такую тайну никому-никому не разболтать? Челядь и так уже заметила неладное, а я похвасталась дочке одной из служанок. По секрету. Я ее считала подругой.

Удары прекратились, но возня под окном продолжалась. Похоже, циркачи пытались поддеть ставни чем-то острым.

— Ничего, — проследила Авита встревоженный взгляд Мирвика. — Мы можем распахнуть двери и ставни — все равно им не перешагнуть порога.

«Только бы дом не подожгли! — мелькнула у парня ужасная мысль. — Конечно, на огонь сбегутся горожане. Но к тому времени мы уже будем мертвы. И кто после разберет, чьи обугленные кости лежат на пепелище».

Чтобы скрыть страх, парень спросил:

— И как дядюшка с тетушкой приняли эту весть?

— Тогда я думала, что они разгневались, — печально сказала Авита. — Сейчас понимаю: испугались. Еще бы! Узнать, что девчонка, которая живет у них из милости, — Ночная Колдунья! Ты же знаешь, как относятся люди к таким, как я.

Мирвик промолчал. А что тут скажешь? Уважают только Истинных Магов, детей Кланов. Их Дар чтят как искру силы богов. А Ночные… ну, в городах их еще терпят, хотя с опаской и недоверием. А в глухомани, говорят, могут и насмерть забить кольями.

— И что же сделали… э-э… родственники?

— Заперли меня в моей комнате.

— Ну, это еще ничего…

— На четыре года, — четко сказала Авита.

Милеста ойкнула.

— Четыре года? — неверяще переспросил Мирвик.

— Да. Четыре года в комнате, окно которой было забрано решеткой — от воров, конечно же, от воров! У меня перед глазами открывался один и тот же уголок сада, который я изучила до последней веточки. Я сошла бы с ума, если бы Безликие не послали мне Гэри…

— Гэри? — тихонько переспросила Милеста.

— Наш раб, наррабанец. Я думала, что это его имя, но оказалось, что слуги дали ему такое прозвище за то, что он все время приговаривал: «Ай, гэри хмали саи!» — «О злосчастная судьба моя!» Не знаю, как этот образованный человек, прекрасный художник попал в рабство. В нашем имении он оказался последним из слуг, потому что был медлителен и путал приказания. Мне кажется, он нарочно прикидывался дурачком: пусть высекут раз-другой, зато не станут загружать работой. И эта хитрость себя оправдала: на него махнули рукой и приставили ко мне в слуги. И как же он обо мне заботился! Носил книги из дядиного собрания, рассказывал и о дальних странах, и о том, что происходило в имении, учил наррабанскому языку. Все время напоминал: я здесь не на всю жизнь! Когда-нибудь я покину эту комнату — и должна быть готова встретить большой мир лицом к лицу. Я по его совету даже танцевала по комнате, когда меня никто не видел. Пела и танцевала под это пение, чтобы не превратиться в рыхлую кадушку.

Милеста погладила Авиту по руке, но девушка не заметила этой робкой ласки.

— Я рассказала Гэри, что папа и мама, когда мы жили в Тайверане, платили знаменитому художнику Астихару за уроки живописи для меня. И художник говорил, что я способная… Не знаю, как потолковал Гэри с дядей, но вскоре у меня была стопа бумаги и угольки для рисования, а в день рождения я получила мольберт с натянутым холстом, кисти и краски… какое это было счастье! А еще он тайком, взяв с меня слово, что не сбегу, по ночам выпускал погулять. В садовой ограде сдвигались две доски, за оградой была дорога и редкий сосновый бор, почти без подлеска… так здорово было бегать там под луной!

Тут Авита нахмурилась. Даже в полутьме было видно, как резко побледнело ее лицо.

— Потом Гэри сбежал. А я загадала: если его не поймают, то сбегу и я. Его не поймали — и я, как видите, здесь, а не в дядином имении.

Мирвик подумал о том, что давно подметил в Авите странности. Уж больно быстро у нее меняется настроение. То веселая, то вдруг грустная. То загорится какой-то затеей, то разом потеряет к ней интерес. Но если она четыре года просидела под замком, то все понятно. Девица еще легко отделалась. Могли бы еще не так в голове все клубочки размотаться.

— У меня с собой была единственная ценная вещь, — продолжала Авита, — серьги, мамин подарок, я носила их не снимая. По пути их удалось удачно продать. Не за полную цену, конечно, но до Аршмира…

Тут Мирвик прервал ее взмахом руки, бросился к холодному очагу, крикнул снизу в дымоход:

— Эй! Кто у трубы шебаршит? Вздумаете лезть через очаг — угодите прямо в Бездну!

На крыше притихли. Зато из-за двери донесся четкий, жесткий голос наррабанки:

— Не доводите нас до убийства. Откройте дверь — и останетесь живы, хоть и в чужих краях. Не откроете — подожжем дом. Финкуд, слезай с крыши. Ребята, тащите сушняк под крыльцо.

Милеста зажала ладонью рот, чтобы не закричать.

Глаза Авиты вспыхнули боевым блеском. Она оторвала от притолоки доску с гвоздями.

— Ты хоть раз в жизни дралась? — заставил Мирвик себя улыбнуться. Губы слушались плохо.

— Надо же когда-то начинать! — воинственно откликнулась художница.

Мирвик хотел для храбрости что-то съязвить, но за дверью загалдели дети. Парень кинулся к окну, прильнул к щели между ставнями.

— Ларш! — воскликнул он. — Красавицы, это Ларш!

Циркачи в ужасе глядели на возникшего за их спинами человека.

Он успел подойти настолько близко, что видна была фигурка Спрута на серебряной цепочке. В этом мужчине циркачи боялись узнать стражника, что недавно расспрашивал их про собачонку.

— Ларш Ночная Волна из Клана Спрута, — холодно представился молодой господин, окончательно расставляя все по местам. И повысил голос: — Эй, Мирвик, Авита — вы там, в доме?

— Мы здесь! — отозвался из-за двери Мирвик. — И Милеста с нами. Только она ничего худого не сделала, зря ее ловят!

Ларш оглядел застывших на месте циркачей.

Каменные лица, полные холодного отчаяния глаза… Что-то довело этих людей до крайности. Будь на месте Ларша обычный стражник — пожалуй, убили бы, слишком далеко зашли по своей опасной дорожке. Но поднять руку на Сына Клана…

— На случай, если кому в башку дурь ударит, — сухо предупредил Ларш, — я сказал командиру, куда иду.

Ответом было тяжелое молчание.

— Выходи, осада снята! — крикнул стражник в сторону дома.

Дверь распахнулась, на крыльцо вышел Мирвик. За ним последовали две девушки. В одной из них, выкрашенной в черный цвет, Ларш с трудом узнал Милесту.

— Так, — жестко сказал стражник, — а теперь вы мне расскажете, что за дела тут завела Хозяйка Зла. И пусть только кто-нибудь попробует отмолчаться!

Это он зря приказал. Потому что заговорили вот именно все. Громко и разом.

Циркачи всей труппой грохнулись на колени, запричитали, умоляя о пощаде, рассказывая о черной беде своей, о детях, которым грозило рабство, о хозяине цирка, которому кто-то велел на двое суток спрятать вон ту девицу — тогда, мол, цирк будет спасен. Даже дети не молчали — выли, голосили, умоляли доброго дяденьку о пощаде.

Милеста, подойдя ближе, плакала, заламывала руки, клялась, что не знает, в чем ее обвиняют. Она, мол, уснула в театре, а проснулась в цирке, и убежать не было никакой возможности. А еще ее перекрасили и заставили надеть этот ужасный наряд, вот!

Мирвик, протолкавшись сквозь коленопреклоненную труппу, возбужденно тараторил о попытке похитить пленницу, о драке на крыше конюшни, об осаде в заброшенном доме.

Молчала только Авита. Она даже не сошла с крыльца. Так и стояла, прислонясь к дверному косяку, а на лице ее была лишь усталость и равнодушие ко всему вокруг.

Когда творящееся вокруг стражника безумие стало невыносимым, Ларш рявкнул: