Коварство и честь - Орци (Орчи) Эмма (Эммуска) - Страница 15

• Предыдущая
• 15/55
• Следующая

В дверях показался Бертран Монкриф, по-прежнему нетвердо стоящий на ногах, с блуждающим взором.

— Вы хотите, чтобы я ушел, Тереза, — просто сказал он. — Вы, разумеется, не думаете, что я способен подвергнуть вас опасности? Боже! — добавил он со страстным пылом. — Вы же знаете, я с радостью отдам за вас жизнь!

Тереза пожала плечами.

— Разумеется, Бертран, разумеется, — бросила она с легким нетерпением. — Но умоляю вас не декларировать героизм в этот поздний час и не устраивать трагедий. Вы должны сами видеть, что случится, если кто-то застанет вас здесь, и…

— И я ухожу, Тереза, — серьезно заверил он. — Мне вообще не следовало приходить. Я был глупцом, — с горечью добавил он. — Но после того ужасного скандала я был ошеломлен и едва понимал, что делаю.

Морщинка раздражения появилась на гладком лбу женщины.

— Скандал? — немедленно переспросила она. — Какой скандал?!

— На улице Сент-Оноре. Я думал, вы знаете.

— Нет… я ничего не знаю, — жестко отрезала она. — Что случилось?

— Они обожествляли этого зверя Робеспьера.

— Молчите, — хрипло перебила она. — Никаких имен!

— Они обожествляли кровожадного тирана, а я…

— А вы поднялись с места, — перебила она, и на этот раз смех ее был полон презрительной иронии, — и разразились пространной яростной речью. О, я знаю! Знаю! Вы и ваши «фаталисты», или как там вы себя называете! А эта страсть к мученичеству… Бессмысленно, глупо, эгоистично! О Боже! Как эгоистично! А потом вы являетесь сюда, чтобы потащить меня с собой в пропасть несчастий, на гильотину, на эшафот…

Она почти задыхалась, и маленькие белые руки в каком-то жалком и странном жесте поднялись к шее, стали гладить ее и ласкать, словно оберегали от жуткой участи.

Бертран попытался умиротворить ее. Из них двоих он был более спокоен. Казалось, опасность его отрезвила. Он забыл о том, что ему грозит смерть, которая уже поджидает в засаде, возможно, на пороге этого дома. Теперь он меченый. Мученичество больше не мечта, а мрачная реальность. Но об этом он не думал. Тереза в опасности из-за его бездумного жестокого эгоизма. Он думал только о ней. А Регине, истинному и верному другу и былой возлюбленной, не было места в его мыслях рядом с этой изящной волшебницей, одна близость которой казалась уже раем.

— Я ухожу, — повторил он. — Тереза, любимая, попытайтесь меня простить. Я глупец, преступный глупец. Но последнее время… поскольку я считал, что вы… вы ко мне равнодушны, что все надежды на будущее не что иное, как бессмысленные мечты, поскольку, я, кажется, потерял голову… и не понимал, что делаю! Поэтому…

Он осекся, стыдясь собственной слабости, но был слишком горд, чтобы позволить ей увидеть, как сильно она заставила его страдать. Поэтому он наклонился и поцеловал подол прозрачного одеяния. Сейчас он казался таким красивым, несмотря на потрепанную одежду и удрученное лицо, таким молодым и пылким, что даже эгоистичное сердце Терезы было тронуто, как всегда, когда аромат идеальной любви достигал ее утонченных ноздрей. Протянув руку, она мягким, почти материнским жестом убрала с его лба спутанные каштановые волосы.

— Дорогой Бертран, — уклончиво пробормотала она, — только такой глупый мальчик может подумать, что мне все равно!

Он уже приходил в себя. Близость опасности придала ему мужества, в котором он так нуждался, и теперь он без колебаний повернулся, чтобы уйти. Но она, женщина молниеносно меняющихся настроений, уже схватила его за руку.

— Нет-нет, — хрипло прошептала она. — Подождите, пусть Пепита проверит, нет ли кого на лестнице.

Ее маленькая рука держала его железной хваткой, пока Пепита, покорная и молчаливая, ковыляла через прихожую, чтобы выполнить приказ госпожи. Но Бертран все же сопротивлялся. О, итог всей его жизни — эта борьба между ними! Он пытался освободиться из этого сладостного плена, сделавшего его нечувствительным ко всему, что он считал дорогим и священным: его любви к Регине, верности и чести. Какой контраст: он, слабый и податливый, мученик, готовый к самопожертвованию, и она, сгусток женских капризов, тронутая его сантиментами всего лишь на мгновение, но при этом руководствующаяся соображениями амбиций или личной безопасности.

— Вам придется уйти, Бертран, к сожалению. Гражданин Тальен может появиться в любую минуту… он или… или другой. Если они вас увидят… Бог мой!

— Они посчитают, что вы выгнали меня из дома, — просто пояснил он. — Что, кстати, будет чистой правдой. Я умоляю вас отпустить мою руку. Пусть лучше они встретят меня на лестнице, чем здесь!

Послышались торопливые шаги старухи. Бертран снова попытался освободиться, на этот раз — успешно, и Тереза едва сдержала отчаянный крик, когда он быстро выскочил в прихожую и бросился к двери. Но вошедшая Пепита с силой толкнула его обратно.

Тереза поднесла к губам носовой платочек, чтобы не дать внезапному крику вырваться на волю. Она последовала за Бертраном и сейчас стояла в дверях, как ожившая статуя ужаса.

— Гражданин Тальен, — поспешно пробормотала Пепита. — Он уже на площадке. Идите сюда.

Не ожидая приказа госпожи, она потащила Бертрана за руку по узкому темному коридору, заканчивавшемуся крохотной кухонькой. Втолкнула его туда и заперла за ним дверь.

— Не дай Бог, найдут его здесь! — пробормотала она.

Гражданка Кабаррюс не сдвинулась с места. Широко раскрытые от ужаса глаза безмолвно вопрошали старуху, можно ли принять гостя. Пепита жестами успокоила ее, молча показав на коридор и изобразив поворот ключа в скважине. Ее сморщенные губы едва шевелились, но все-таки она сумела неожиданно властно прошептать:

— Самообладание, капустка моя, иначе подвергнешь опасности себя и всех нас.

Усилием воли Тереза сумела взять себя в руки. Очевидно, предостережение старухи нельзя игнорировать, и к тому же оно было весьма своевременным. Гость уже нетерпеливо стучался в дверь. Взгляды хозяйки и служанки на секунду встретились. Тереза быстро изобразила присутствие духа, а Пепита разгладила передник, поправила чепец и шагнула к двери.

— Наконец-то один из гостей! — объявила Тереза достаточно громко, чтобы слышал посетитель. — Открой поскорее, Пепита!

Молодой человек, высокий, худощавый, с желтоватой кожей и бегающими глазами, бесцеремонно протиснулся мимо служанки, бросил шляпу и трость на ближайшее кресло и поспешил войти в салон, где сидела готовая его принять прекрасная испанка, олицетворявшая сейчас безмятежное равнодушие. В качестве декорации Тереза выбрала маленький диванчик, обитый старой розовой парчой. Откинувшись на спинку, она держала в руках раскрытую книгу. Свет стоявшей за диваном лампы с абажуром розового шелка обводил блестящим светящимся контуром силуэт ее головки, изящного плеча и гривы черных волос, подчеркивал холодные полутона прозрачного платья, падал на округлые обнаженные руки и округлые очертания бюста.

Такая картина способна ослепить любого мужчину! Тальену следовало немедленно упасть к ее ногам, и тот факт, что он остановился в дверях, свидетельствовал о нешуточном смятении разума.

— А, гражданин Тальен! — воскликнула Тереза с достойным восхищения хладнокровием. — Вы пришли первым, и я рада вас видеть, потому что почти теряла сознание от скуки. Итак, — добавила она с манящей улыбкой, протягивая ему руку, — вы собираетесь поцеловать мои пальчики?

— Я слышал голос, — произнес он в ответ на столь кокетливое приглашение. — Мужской голос. Кто это был?

Она подняла тонкие брови и, округлив глаза, с ребяческой невинностью взглянула на него.

— Мужской голос? — переспросила она с деланным изумлением. — Вы безумны, друг мой. Или наделяете мою верную Пепиту оперным басом, которым она вообще-то не обладает.

— Кому принадлежал голос? — настойчиво допрашивал Тальен, стараясь говорить спокойно, хотя его буквально трясло от злобы и ревности.

Но Тереза, забыв о вежливости и гостеприимстве, оглядела его с таким пренебрежением, будто перед ней стоял какой-то лакей.

• Предыдущая
• 15/55
• Следующая