Роковой оберег Марины Цветаевой - Спасская Мария - Страница 17
- Предыдущая
- 17/41
- Следующая
– Василий пришел примерно в час ночи, – пояснила я, чувствуя под пристальным взглядом полковника неловкость, точно сделала что то плохое. И сдавленно уточнила: – Во сколько убили Марьяну?
– Приблизительно от двух до трех, – откликнулся Андрей, с неудовольствием поглядывая на щедро намотанные на ладонь бинты.
– Если в два, то Василий не мог совершить преступление, а если в три – то очень даже мог, – сообщила я, складывая в шкафчик медикаменты. – Я оставила вашего сына отсыпаться в прихожей как раз в начале второго. Сама ушла в комнату, закрылась на замок и тоже легла спать. Сразу заснула и проснулась только утром, когда Василия в квартире уже не было. Он вполне мог прикинуться пьяным и изображать спящего, чтобы ввести меня в заблуждение, а как только я засну, сразу же уйти.
Отчим посуровел лицом и сидел на краю ванны, уперев локти в колени и сцепив пальцы замком, что то напряженно обдумывая.
– Зачем он приходил? – глухим голосом поинтересовался он. – Он тебя обидел?
– Василий был пьян, плохо понимал, что делает, – попыталась я оправдать хулиганское поведение сводного брата.
– Все он отлично понимал, – отрезал отчим, поднимаясь с бортика и доставая бумажник. – Если еще раз сунется – сразу говори мне, поняла, Женя? Не молчи и не покрывай его хамские выходки. Вот, возьми, – попросил он, протягивая мне несколько ассигнаций.
– Зачем? Не надо! – смутилась я.
– Нет, надо! – оборвал меня Андрей. – Бензин, обед, дамские мелочи. Моя дочь не должна себе ни в чем отказывать. Не мало? Может, добавить?
– Спасибо, вполне достаточно, – ответила я, принимая деньги. И как бы невзначай обронила: – Андрей Сергеевич, мне тоже нужно вас спросить.
– Да, Женя.
– Где ваш пистолет? У вас же, если не ошибаюсь, имеется служебный «макаров»? Его уже забрали на экспертизу?
Этот вопрос волновал меня с той самой минуты, как я узнала, что мать застрелена. Подозревать отчима я хотела меньше всего, но мысль о том, что у него есть табельное оружие и повод для очень сильной обиды, не давала мне покоя.
– Я не хотел говорить, – медленно начал Андрей, ероша здоровой пятерней седой ежик на голове, – дело в том, Женя, что мой пистолет пропал накануне убийства. Если честно, я не знаю, где он. После ухода французов обнаружил пропажу и подумал, что забыл в управлении. Откровенно говоря, никто меня не вызывал по телефону, я сам поехал ночью на работу, чтобы обшарить свой кабинет, и все бесполезно. «Макаров» как в воду канул.
Почему то я так и думала, что с пистолетом отчима обязательно что нибудь случится. Я с недоверием взглянула на суровое лицо чужого, в принципе, человека, ставшего за годы совместной жизни мне роднее многих родных, и, мучимая подозрениями, пошла в свою комнату приводить себя в порядок, чтобы ехать в Москву.
В поисках лучшей доли Эфроны перебрались во Францию и жили на окраине Парижа. Шквал страстей, обрушившийся на их семью, давно утих, оставив после себя два великолепных произведения – «Поэму Горы» и «Поэму Конца», написанных Цветаевой в разгар романа с Родзевичем, – а также мальчика, сына, которого Марина родила еще в Чехословакии. Кто был отец ребенка, Марина не знала. Им мог быть в равной степени как законный муж Цветаевой, так и пылкий любовник. Марину не волновали эти детали, главное, что теперь у нее был сын, о котором она так давно и горячо мечтала. Этот ребенок воспитывался совсем не так, как Аля. Спартанские условия, в которых росла дочь, были неприменимы к ее белокурому ангелу. Малыш рос в любви и неге, все его капризы тут же выполнялись, а в няни ему Марина определила все ту же безотказную Ариадну. Чтобы соблюсти приличия, ребенка записали на имя Эфрона, но, подчеркивая свою непричастность к мальчику, ироничный Сергей называл его не иначе, как Марин Цветаев. Марина же звала сына Мур, досадуя на мужа за то, что не позволил ей назвать малыша Борисом. Иметь в доме тезку своего многолетнего соперника Бориса Пастернака было чересчур даже для терпеливого Эфрона, и он воспротивился Марининой затее, настояв на том, чтобы ребенка назвали Георгием.
Раз, в начале весны, заглянув в эмигрантское кафе «Наполи» выпить чашечку кофе, Сергей заметил за одним из столиков Родзевича. Великодушный Эфрон устремился к недавнему сопернику как к лучшему другу, протягивая руку для рукопожатия. Одно время ходили слухи, что Родзевич после разрыва с Мариной женился на Муне Булгаковой, затем эти слухи сменила весть, что с женой он развелся. В любом случае поминать прошлое Сергей не собирался.
– Костя! Родзевич! Рад вас видеть! – обрадовался супруг Цветаевой.
– Здравствуйте, Сергей, – сдержанно улыбнулся приятель. – Как вы? Как Марина?
– Марина верна себе, – принялся рассказывать Эфрон, барабаня тонкими пальцами по белой в голубую клетку скатерти. – Хоть здесь и считают, что Париж – это центр, а Чехословакия – предместье, и с предубеждением относятся к приезжающим с периферии, Марину приняли очень доброжелательно, но милый мой поэт уже успела поссориться со всей пишущей братией. Критик Адамович, который заправляет литераторами эмигрантами, к Марине неоправданно суров, он объявил ее стихи вульгарными, и все с радостью подхватили эту бессмыслицу. Марина рвет и мечет.
– А с работой тут как? – пропуская досужие рассуждения Эфрона, деловито осведомился Родзевич, всегда отличавшийся прагматизмом. – Можно прилично устроиться?
– Интересуетесь, чем мы живем? – догадался Эфрон. – Нельзя сказать, что шикуем, но кое как перебиваемся. Марина устраивает литературные вечера в арендуемых залах, читает «Лебединый стан», это приносит небольшие деньги. Я снимаюсь в фильмах, правда, в эпизодах, но это уже кое что! – похвастался Эфрон. И быстро добавил: – А впрочем, это совсем не важно. Здесь, в Париже, я встретился с князем Святополк Мирским. Вы не знакомы?
– С Дмитрием Петровичем? Сыном бывшего министра внутренних дел? – проявил осведомленность Родзевич. – Отлично знаком.
– Теперь Мирский руководит Евразийским обществом. Знаете, Константин, я все больше склоняюсь к тому, что для обретения пути русским необходимо порвать с упадочнической культурой Запада, чтобы уподобиться предкам, для которых была характерна склонность к Востоку. Мы с Мирским собираемся издавать «евразийский» журнал, который будет открыт абсолютно для всех – и для писателей, живущих на Западе, и для тех, кто остался в СССР. Было бы отлично, Родзевич, если бы вы примкнули к нашим рядам.
Все время, что Эфрон говорил, Родзевич не спускал глаз с эффектной блондинки, сидевшей за соседним столиком в компании с вальяжным толстяком. Константин с восхищением рассматривал тонкий профиль дамы, ее точеную шею с нежным завитком волос, выбившихся из высокой прически, открытые плечи, пышную грудь, тонкую талию. Почувствовав посторонний взгляд, красавица обернулась и встретилась глазами с Родзевичем. Ее спутник, отсчитывавший официанту чаевые, сделал вид, что ничего не замечает. Насмешливо изогнув изящно очерченные губы, девушка кивнула Эфрону и проговорила:
– Сергей Яковлевич, представьте меня вашему приятелю, иначе он огненным взглядом прожжет во мне дыру.
Высокий худой Эфрон, которого знакомые за худобу называли за глаза Царь Голод, торопливо выбрался из за стола и приблизился к соседнему столику, около которого кавалер блондинки, расплатившись, терпеливо ждал свою даму, продолжая делать вид, что происходящее не имеет к нему ни малейшего отношения. Девушка поднялась с венского стула и протянула стремительно приблизившемуся к ней Родзевичу руку для поцелуя.
– Мой друг Константин Родзевич, – отрекомендовал приятеля Эфрон. – А это Верочка, – тепло проговорил он и тут же поправился: – Вера Александровна Лучкова, по мужу Сочинская. Господин Сочинский, – кивнул на сопровождавшего даму господина.
Раскланявшись с мужем красавицы, Родзевич припал к женской ручке столь долгим поцелуем, что Эфрону стало неловко. Заметив его смятение, Вера Александровна насмешливо дернула плечом и, властным движением отняв у Родзевича руку, проговорила:
- Предыдущая
- 17/41
- Следующая
