Роковой оберег Марины Цветаевой - Спасская Мария - Страница 3
- Предыдущая
- 3/41
- Следующая
Что правда то правда, сталкиваюсь. Ибо живу с полковником Шаховским в частном доме среди елей и сосен, вижусь за завтраком и слушаю, как за дело и без дела Андрея отчитывает моя мать. Марьяна приходится полковнику женой, а я, соответственно, приемной дочерью.
– Конечно, сделаю, – покладисто согласилась я и, радуясь, что так легко отделалась от задания на предстоящую неделю, уже поднялась со стула, чтобы выйти из кабинета начальницы, но Людмила остановила меня властным жестом.
– Это не все, Колесникова, – проговорила она. – Задержись на пару минут.
Я опустилась на стул и принялась терпеливо дожидаться, когда редактор переговорит с другими сотрудниками газеты и обратит на меня благосклонный взгляд. И вот, наконец, кабинет опустел, и руководитель взглянула в мою сторону.
– К двадцать третьему февраля мы готовим праздничный выпуск газеты, хотим разместить на первой полосе интервью с ветеранами, – сообщила начальница. – Вопросы будут самые обычные – где фронтовик встретил начало войны, как воевал, каким образом узнал о победе. Девочки разобрали себе по несколько старичков, а тебе, Жень, чтобы не опаздывала, оставили самого древнего, девяностолетнего. Честно говоря, совершенно бесперспективного.
– В чем же выражается его бесперспективность? – беспечно осведомилась я, не принимая всерьез замечание начальницы.
Людмила поправила очки, запустила пятерню в волосы и принялась накручивать на палец короткую светлую прядь, попутно объясняя:
– Какой то он мутный, этот дед. Как ни позвонишь – все не могу да не могу. Очень капризный ветеран, за три года, что я работаю в газете, – ни одного интервью не дал. Ты же знаешь, Жень, у нас фронтовики на вес золота, каждый на учете, мы их всех уже по сто раз опросили, фото в газете разместили, и нам бы рассказ свежего человека очень пригодился. А твой ветеран ни в какую не идет на контакт.
– Вы заранее ему звонили, а зря, – заметила я. – Зачем звонить? Можно свалиться как снег на голову, чтобы не отвертелся.
– Вот ты, Колесникова, и свались, – предложила Людмила Викторовна, переставая накручивать волосы и делая запись в ежедневнике. – Съезди, навести Тимофея Ильича. Тем более что живет пенсионер Егоров недалеко от вашего дома, на Сосновой.
– Это та улица, которая идет параллельно Дачной? – уточнила я.
– Совершенно верно. Много времени поездка у тебя не займет и на занятиях в институте не отразится.
Людмила имела в виду журфак университета, где я учусь, и поэтому в городской газете работаю на полставки. Набираюсь опыта, да и жить на что то надо. У мамы я не беру денег из принципа, хотя она и пытается подсунуть мне тысчонку другую. Странное дело, теперь, когда денег у нее достаточно и Марьяна может позволить себе все, что захочет, мама все чаще пребывает в плохом настроении и срывается на крик. А когда мы жили одни и мама работала гидом переводчиком в Париже, она бывала весела и довольна жизнью, хотя денег частенько не хватало, и мама уезжала из страны на весь год, чтобы заработать побольше, оставляя меня с бабушкой Зоей. Когда я приезжала в Париж на лето, мы отлично проводили время, и ни разу Марьяна на меня не закричала, не то что теперь. Поэтому я стараюсь поменьше бывать дома, предпочитая квартиру бабушки, пустующую после ее смерти. Но отчиму моя обособленность не нравится, Андрей хочет, чтобы мы жили одной дружной семьей. Говорить об этом смешно, потому что жить дружной семьей с полковничьим сыном я не собираюсь. Василий Шаховской по прозвищу Шах прославился еще в школе, имея авторитет не только у одноклассников, но и среди ребят на несколько лет старше себя. Когда Василий учился в седьмом классе, у него на побегушках были парни из девятого, а гулял он с первой красавицей школы, ученицей выпускного класса. Я в ту пору училась во втором классе и в расчет не принималась даже ничем не примечательными старшеклассниками, не говоря о легендарном Шахе. Правда, у меня было существенное преимущество перед остальными школьниками – моя мама преподавала французский. Марьяна устроилась в школу сразу же после того, как ее почему то уволили из «Интуриста». Василий имел обыкновение хамить учителям на уроках, и мама, не выдержав, как то вызвала в школу его родителей. Шаховской рос без матери, и в школу явился его отец. Не знаю, о чем велась беседа, но Андрей Сергеевич вскоре сделал маме предложение, которое она, немного подумав, приняла. И если нового папу я еще готова была терпеть, то старшего «братца» мне и задаром не надо. А когда родился мой единоутробный брат Юрочка, жизнь вообще превратилась в ад. Поэтому я все чаще и чаще остаюсь в бабушкиной квартире, вызывая гнев мамы и упреки полковника Шаховского.
Выкинув из головы мысли о вещах несущественных, я погрузилась в размышления о работе. Ну что же, репортаж с ветераном Егоровым и заметка про драку узбеков – это не так уж много. Можно попробовать прямо сейчас решить ситуацию с узбеками, завтра отправиться к фронтовику, а потом, не торопясь, работать над статьями всю оставшуюся неделю, не забывая про курсовую. Воодушевленная принятым решением, я уселась за руль и двинулась в управление полиции.
Волшебная сила брегета начала проявляться с первых же дней возвращения в Москву. Еще до отъезда во Францию Марина познакомилась с поэтом Эллисом, и новый знакомый запросто, без церемоний стал наведываться к ним в Трехпрудный переулок. Эллис был худ, высок, почти лыс, питался от случая к случаю и по большей части в гостях, жил одной лишь литературой и знал всех московских поэтов и прозаиков, чем очень привлекал сестер Цветаевых. За сытные трапезы он щедро отплачивал гостеприимным хозяевам искрометными историями из жизни богемы. Это не могло не насторожить отца девушек. Озабоченный новым знакомством, профессор Цветаев не без основания опасался дурного влияния на дочерей. Ивана Владимировича мучила мысль, что, наслушавшись Эллисовых историй, любознательные и своевольные девицы – старшая Муся и младшая Ася – примкнут к богемным кругам столицы. Тем более что Муся к тому времени уже почти совсем забросила гимназию и не мыслила себя без литературного творчества, живо интересуясь поэтическими кружками, расплодившимися по Москве как грибы после дождя. Все шло к тому, что Муся прибьется по совету Эллиса к одному из них и станет либо разгуливать по Белокаменной в дурацкой желтой блузе, украшенной на шее пышным бантом, выкрикивая малопонятные вирши, либо начнет ночи напролет просиживать в голом виде в обществе таких же, как она, приверженцев высокой поэзии, как заведено в петербургской гостиной у Мережковских, и потащит за собой преданную ей Асю. Встречаясь за трапезой с дочерями и их новым разговорчивым другом, профессор Цветаев каждый раз с досадой отмечал, что его опасения отнюдь не беспочвенны. Глаза М. загорались жаждой действия всякий раз, как поэт отодвигал пустую тарелку и переходил к своим байкам. Иван Владимирович ломал себе голову, как бы прекратить визиты чрезмерно общительного литератора, и тут ему неожиданно помог случай. В разгар этой странной дружбы внезапно грянул гром – Эллиса обвинили в хищении гравюр в Румянцевском музее, которым заведовал профессор. Поговаривали, что руку к пропаже приложил сам добрый и мягкий Иван Владимирович, не убоявшись обрушившихся на него взысканий и неприятностей ради спасения горячо любимых дочерей. Хотя возможно, что все это наветы, и директор Румянцевского музея не имел никакого отношения к краже гравюр, и их действительно похитил нечистый на руку поэт. Но, как бы то ни было, скомпрометированный Эллис перестал бывать в доме Цветаевых, и Марина тут же засобиралась в Париж. Естественно, Марина удивилась, когда после ее возвращения к сестрам неожиданно наведался друг Эллиса. Звали визитера Владимир Нилендер, и он пришел не просто так, а принес письмо, в котором оскандалившийся приятель девушек просил Марининой руки. Это было до того странно, что Марина не приняла предложения поэта всерьез, зато с приятным молодым человеком, выступившим в роли галантного посредника, она нашла много общих тем и, сидя в столовой, проболтала до самого утра. Все было славно до того самого момента, когда под утро еще вчера не знакомый Володя вдруг признался Марине в любви и тоже попросил ее руки. Марина, твердо уверенная в том, что такая, какая она есть – круглощекая, неуклюжая и в очках, не может нравиться мужчинам, была окончательно поставлена в тупик. Она, конечно, мечтала любить и быть любимой, но все происходящее выглядело совсем иначе, чем в девичьих мечтах. Оба претендента на руку Цветаевой старшей вовсе не были Рыцарями На Белых Конях без страха и упрека, каким она рисовала себе будущего мужа, да и до Орленка им было далеко. Девушка решительно отвергла оба предложения, а после ухода отставного жениха поднялась в комнату к сестре. Стоя у окна и пытаясь раскурить свою первую в жизни папиросу, позаимствованную у изгнанного кавалера, Марина задумчиво говорила:
- Предыдущая
- 3/41
- Следующая
