Роковой оберег Марины Цветаевой - Спасская Мария - Страница 9
- Предыдущая
- 9/41
- Следующая
– Куда? – прозвучал мне в след грозный материнский окрик. – Уложишь брата спать, – тогда пойдешь.
– Марьян! – развернулась я на каблуках. – Я давно уже немаленькая! Могут у меня быть свои дела?
– Какие у тебя дела? – возмутилась мать, пихая мне обратно малыша. – Я поэт, состоялась как личность, а ты – неизвестно, будешь кем нибудь или нет! Твоя святая обязанность – помогать матери растить ее младшего сына!
– Пусть Василий помогает! – пытаясь вернуть ей Юрика, парировала я. – Это ведь и его святая обязанность, не так ли?
Мать посмотрела на меня белыми от злости глазами и прокричала:
– Василию мой сын никто, потому что Андрей – не отец ему, а тебе мой сын – брат!
Я дернулась и испуганно уставилась на мать, пытаясь понять, что происходит. Что она говорит? Марьяна пьяна? Или рассудок окончательно покинул ее? Напуганный перебранкой, Юрик сунул пальцы в рот и заревел. Повернувшись, чтобы отнести малыша в детскую, я неожиданно встретилась глазами с Василием, застывшим на втором этаже у верхней ступеньки лестницы. Он собирался куда то уходить и стоял, причесанный и побритый, в белом свитере и отлично сидящих на его приземистой фигуре джинсах, и запах парфюма, исходивший от него, распространялся по всей гостиной. Я кинула опасливый взгляд на Шаха, пытаясь определить, слышал он мамино выступление или нет, однако по его непрошибаемому лицу невозможно было понять, о чем он в настоящий момент думает.
– И чей же Юрик сын? – неторопливо спускаясь вниз, полюбопытствовал он, и я поняла, что слышал.
– Занимайся своими делами, – отрезала мать. – Я не обязана перед тобой отчитываться!
– Она что, напилась? – проходя мимо крестной Юрика, усмехнулся парень.
– Мы выпили по бокалу шампанского, – с достоинством отозвалась Вероника, вешая в гардероб шубу.
Мамина подруга посторонилась, пропуская Ольгу Владимировну, собравшуюся уходить, и направилась в комнату для гостей, которую ей отвели в доме.
– Ничего страшного не происходит, Марьяна просто немного взволнована, – добавила она, прежде чем закрыть за собой дверь.
– Давай объясняй всем подряд, что я не напилась, а просто сошла с ума от любви! – гаркнула мать ей вслед.
Хлопнула входная дверь, закрывшаяся за испуганной прислугой. Василий, одетый в кожаную куртку и невероятно похожий в этом наряде на военного летчика, окинул мать полным презрения взглядом и, не попрощавшись, вышел следом за Ольгой Владимировной.
– Мам, – начала я.
– Отстань от меня, – всхлипнула Марьяна, раскуривая сигарету.
Юрик перестал плакать и неторопливо, со знанием дела принялся разбирать по частям кулон, которым занимался до скандала, пытаясь выковырять один за другим камушки, обрамлявшие средних размеров рубин. Украшение принадлежало Веронике, мы позаимствовали его, когда гуляли ножками по дому и заглянули в гостевой санузел. Там, на подзеркальнике, кулон и лежал, ожидая своей незавидной участи. Юрик его сцапал и теперь подвергал анализу. Я подумала, что будет лучше, если кулон вернуть, пока он еще цел, и двинулась к маминой подруге. Постучав в комнату для гостей, мы с малышом вошли и застали Веронику лежащей на кровати. Вытянутые ноги она положила на кованую спинку, чтобы обеспечить отток крови и дать усталым ногам отдохнуть от высоких каблуков.
– Что у вас случилось? – осведомилась я. – Почему Марьяна на взводе?
Вероника поджала губы и сердито посмотрела на меня.
– Жень, а как могло быть иначе, если мы поехали на открытие выставки ее француза! Того самого Лурье! Помнишь, когда ты маленькой гостила у мамы в Париже, Марьяна познакомилась с симпатичным парнем по имени Франсуа? В свой последний приезд ко мне Марьяна его разыскала, забеременела и, вернувшись домой, родила Юрочку.
Я присела на стул и во все глаза смотрела на Веронику. Помню ли я Франсуа? Ну, разумеется! Довольно трудно забыть человека, который целую неделю возил тебя в Диснейленд, кормил мороженым, сдувал с твоей мамы пылинки, а ты, семилетняя, смотрела на него и думала, что было бы здорово называть этого веселого дяденьку папой. И все к тому и шло, но Марьяну внезапно отозвали на родину, и мама, глотая слезы, улетела со мной в Россию. Марьяна долго не хотела ни на кого смотреть, хотя многие пытались добиться ее расположения, но терпели неизменный крах. Никто не выдерживал конкуренции с маминым французом. Однако настойчивость Андрея взяла верх над маминой предвзятостью, и она вышла за подполковника Шаховского замуж. Все эти годы мама отказывалась рожать Андрею ребенка, заявляя, что у них и так уже есть дочь и сын, которых необходимо поставить на ноги. И когда родился Юрик, отчим радовался даже больше, чем когда ему присвоили звание полковника. И что же, получается, что Андрей Шаховской – Юрику не отец?
– А почему Марьяна ждала столько лет и разыскала художника только сейчас?
– Франсуа Лурье все это время провел в Африке, создавая свой «желтый» цикл, и вернулся в Париж только два года назад, и не один, а с Сесиль. Супруга художника, являясь его спонсором и продюсером, позаботилась, чтобы об этом написали все новостные издания, и твоя мать, как только узнала, что Франсуа снова во Франции, немедленно отправилась в Париж. Я то думала, что она успокоилась, ведь Андрей ее боготворит, но нет, старая любовь не ржавеет.
– Ну и почему Марьяна не осталась со своим обожаемым французом? – обиженно протянула я, забирая у Юрика домашнюю туфлю Вероники, которую он засунул в рот и с упоением сосал. – Если она его так любит?
– Понятия не имею, – дернула плечом Вероника. – Наверное, чувство долга заставило вернуться в Россию. Все таки у нее семья: ты, Андрей, сын Андрея. И за всех сердце болит. Одна отрада – Юрик.
Мамина подруга потрепала крестника по кудрявой головке.
– Его то она любит по настоящему, а не просто растит, вот как тебя, только потому, что обязана.
Слова Вероники больно кольнули меня в самое сердце, но, понимая, что так оно и есть на самом деле, я промолчала.
– А вчера Марьяна узнала, что ее ненаглядный Франсуа приезжает в Москву, и точно ума лишилась, – рассказывала она дальше. – «Я, – говорит, – буду не я, если не попаду на открытие его выставки. Хочу, – говорит, – хоть одним глазком на него посмотреть и рассказать про нашего сына».
Вероника села на кровати и помассировала отекшую ступню.
– Зная Марьяну, я, конечно, могла предположить, что она затеет с Франсуа разборки, но додуматься до того, что твоя мать сорвет открытие выставки, подерется с женой француза и во всеуслышание заявит, что Франсуа – отец ее ребенка, даже у меня не хватило фантазии, – простонала рассказчица. И со страдальческой гримасой продолжила: – Женя, это был какой то ужас! Началось с того, что Франсуа в приветственной речи отметил неоценимый вклад в свое творчество супруги Сесиль, которая помогает ему морально и материально, а также служит неизменной музой. Вышла подбадриваемая аплодисментами Сесиль и начала раскланиваться перед гостями, а Марьяна налетела на бедную женщину и стала кричать, чтобы та убиралась к черту, у нее больше прав на Франсуа, потому что у них есть общий сын. И все это, ты представляешь, снимали для телевидения! Сесиль это понимала и только натянуто улыбалась и просила, чтобы Марьяна успокоилась, но твоя мать, Женечка, и не думала успокаиваться, а дошла в своей истерике до того, что швырнула Франсуа в лицо визитку со словами: «Если захочешь увидеть сына, загляни по этому адресу». Лишь после этого мне удалось ее увести. Что теперь будет, ума не приложу. Сейчас придет Андрей, и начнется второе отделение концерта.
Вероника прислушалась и, уловив за стеной баритон отчима, сдавленно прошептала:
– Уже пришел. Вы идите с Юриком в гостиную, мало ли что. При ребенке он не станет ее убивать. А я здесь посижу, от греха подальше.
И я, подхватив на руки брата, пошла в гостиную, чтобы разрядить обстановку.
Мать сидела в кресле, с вызовом куря сигарету, чего не делала при отчиме никогда в жизни. Курить она бросила лет двадцать назад, хотя в последнее время покуривала, но так, чтобы никто не видел, уходя для этого через веранду в беседку сада. Теперь же она дымила без удовольствия, но с нарочито дерзким выражением лица, словно приговоренная к смерти, выкуривающая свою последнюю сигарету. Отчим стоял у камина и машинально гладил пальцами резную шкатулку из слоновой кости, которую не так давно подарил матери. Весь вид его выражал тоску и боль. Лицо осунулось и заострилось. Полковник сжал зубы так крепко, что желваки, ходящие туда сюда, казалось, вот вот прорвут натянутую до предела кожу скул.
- Предыдущая
- 9/41
- Следующая
