Рассказы прошлого лета - Шим Эдуард Юрьевич - Страница 29

• Предыдущая
• 29/65
• Следующая

— Конечно! — отвечает Дора Борисовна, вскидывая голову. — Тебе мало Египта. Тебе нужно свалиться в здешнем лесу. Ненормальный, у тебя нога и сердце! У Гоши такие гланды! Господи, а это что еще?! Зачем ты берешь удочку?!

— Рыбу ловить.

— Вот, вот. Чтоб свалиться в воду и утонуть. Я никуда вас не пущу! Я буду стоять в воротах, как вратарь.

Фридрих минуту раздумывает, затем говорит стеснительно:

— Бабушка, тогда мы полезем через забор.

— Не смей! Мальчишка!.. Нет, кончится тем, что я сама пойду в этот поход. И буду держать вас за руки!

Константин Семеныч стоит, посмеиваясь; ему нравится, что он заварил такую кутерьму.

— Ну, Дора Борисовна!.. — говорит он, подливая масла в огонь. — Кандидата наук — за руку… Доцента!

— Растяпу! — заканчивает Дора Борисовна. — Он может стать профессором, но все равно будет растяпой. Доцент! До сих пор не может получить квартиру. Ты помнишь, была свадьба — и он спал под столом? Так он хочет дождаться новой свадьбы. Нет, это судьба: в нашей семье даже при коммунизме новобрачные будут спать под столом. Гоша! Иди домой, чтоб тебе пусто было!

— Бабушка, я не реагирую, — отвечает успокоившийся Гоша.

— Иди, я помогу вам собраться. Что вы напихали в мешок? Разве так укладывают вещи?

Как часто мы, старики, жалуемся, что не понимаем своих детей, хотя все-то мы понимаем, а жалобы наши давно сделались смешной и наивной традицией, вроде сетования на капризы погоды…

Мы обижаемся на детей, а у них подрастают свои дети. Поколения сменяются через двадцать пять лет, но за этот срок теперь и века сменяются: век электричества, нейлоновый век, атомный век… Торопится жизнь. И что-то уходит из нее, отмершее, ненужное, о чем нет смысла жалеть, а что-то сохраняется, передается из поколения в поколение. И когда видишь это — нет сожаления и горечи, нет страха душевного. Да и не может быть… Вот о чем я подумываю сейчас, на своей скамеечке под полосатым детским грибом. Я не хочу соврать, мне не так уж весело сидеть здесь, смотреть, вспоминать, сравнивать: я и грущу, и поплачу втихомолку. Но мне хорошо.

Взрослые ушли со двора, собирают походное снаряжение. Остался один Гоша. Дежурит у подъезда. Руки за спиной, краем башмака вычерчивает на асфальте какие-то фигуры. Нет-нет, да оглянется, посмотрит на окна. Я догадываюсь, кого он ждет…

Вот, наконец, она появилась. Загадочное существо тринадцати лет, невероятная красавица с улыбкою до ушей, с золотыми глазами, с тонюсенькой талией, невероятная уродина с рыжей мальчишеской челкой, с веснушками в копейку величиной, с голенастыми ногами в цыпках. Дочка монтера Веселова, Верочка.

— Привет.

— Тебе тоже.

— Сережку с Павликом не позвала?

— Сами придут, — говорит Верочка и поеживается, как отец. — Холодно еще… Дай мне куртку.

Гоша накидывает ей на плечи курточку, сам остается в трикотажной майке. И кожа на его руках покрывается пупырышками. Видела бы Дора Борисовна…

— Тебе отец из Египта чего-нибудь привез?

— Ага. Открыток целую пачку и вот, смотри, — транзистор.

— Барахло, — определяет Верочка, мельком глянув. — А матери привез чего-нибудь? Духи, например?

— Кажется, привез.

— Принеси посмотреть.

— Но как же я… Вера, мне же… Ну, неудобно…

— Тогда становись на голову. Ну?!

— Брось, Верк… Не надо…

— Сейчас же встань на голову!

— Увидят…

— Ах, так?!

— Ну пожалуйста… — Гоша подходит к стене, опускается на четвереньки и после нескольких неудачных попыток делает стойку. Верочка наблюдает за ним сурово, как тренер.

— Кто главный? — спрашивает она.

— Ну, ты…

— Будешь слушаться?

— Я и так… уже… — пыхтит Гоша, стоя вверх ногами.

— Перевернись. И тащи духи. А то заставлю стоять на голове целый день!

Вытирая ладони о свою майку, Гоша топчется беспомощно, моргает. Верочка неумолима. И тогда, отдав ей транзистор, Гоша плетется к себе в квартиру.

А Верочка наугад нажимает кнопки на транзисторе. Крутит его, встряхивает, как градусник. Все-таки ловит какую-то станцию, слушает. Не понравилось, снова крутит. И вдруг я вижу, как, подчиняясь неслышному мне ритму, Верочка начинает танцевать. Она покачивается, переступает, кружится, — это собственный танец, ее отклик на музыку, прилетевшую невесть откуда. Узкий наш двор, наискось поделенный светом и тенью, спящие окна, спящие голуби на карнизах, мокрый в лужицах асфальт — и девчонка, танцующая как во сне, танцующая от естественного, беспричинного счастья…

Торопливые шаги на лестнице; голоса; выбегают на двор Сережка и Павлик, одноклассники Гоши. Тоже с рюкзаками, с удочками и с какой-то картонной, но грозного вида трубой.

— Что, не собрались еще? Во тянут резину!.. Верка, а где рюкзак?

— Я так пойду. Налегке.

— Твой транзистор?

— Гошке отец подарил.

— Вещь!

— Барахло. Длинные и средние волны.

— Почему это?

— Будешь слушать один «Маяк». Вот, пожалуйста!.. — Верочка двумя пальцами поднимает приемник.

— А тебе что надо? Сказки слушать?

— Теперь и сказки пошли про химию да сельское хозяйство.

— Серая ты! — говорит Павлик. — Не понимаешь: эпоха науки.

— От этого любую науку возненавидишь. Что у вас за колбаса?

— Мещанка ты! Не трогай!

— Это ракета, — сообщает Сережка внушительно. — В лесу запустим.

— Ну вот, — говорит Верочка. — В лесу — ракеты. По телевизору — шестеренки показывают. В кино — спутники. По радио — удобрения. Не жизнь, а научная лекция.

— Темнота. Хоть будешь знать, как все делается.

— А мне неважно — как. Важно — для чего?

— Тоже узнаешь.

— А это и так всем известно. Между прочим, зря стараетесь. Не взлетит ваша колбаса.

— Притихни, — советует Сережка. — Не обнаруживай запасы ума.

— Хвостом в деревьях запутается. Для чего такой хвост?

— Для запуска, — опять внушительно сообщает Сережка. — Подожгем вот здесь — и взлетит. Через пятнадцать секунд.

— А если взорвется?

— Это в Америке взрываются. У нас исключено.

— Внутри кинопленка, — объясняет Сережка. — Она, как известно, взрываться не может. Только горит. Впрочем, тебе не втолкуешь…

Верочка снисходительно наблюдает, как мальчишки возятся с ракетой, как бережно кладут ее на ступеньки подъезда. Говорит, морща носик:

— Вонища будет на весь лес. Очень приятно.

— Не желаешь нюхать, так не ходи.

— А может, и не пойду.

— Не заплачем.

— Серега, отвяжись от нее! — советует Павлик. — С ней спорить, знаешь, — против ветра плеваться. Айда за Константин Семенычем! Давай поторопим, а то тянут резину, тянут!.. Айда!

Дождавшись, когда мальчишки скрылись на лестнице, выходит на двор Гоша. Оглядывается, протягивает Верочке голубой блестящий флакон. «На, смотри!..» Гоша немного сердит. Он не хотел брать этот флакон, выносить его потихоньку, но Верочка заставила. Ей, видите ли, своя прихоть дороже. И Гоша теперь сердит и почти свысока разговаривает с Верочкой: «На, смотри, если хочется…»

Верочка понимает его состояние. И ей не нравится, что Гоша разговаривает свысока. Лицо у Верочки становится задумчивое. Она склоняет голову набок. Прежде, года три назад, с таким выражением Верочка кидалась драться (и дралась почище мальчишек). Теперь она не дерется. Есть другие способы.

Она нехотя берет голубой флакон.

— «Доп»… Франция… Понятно. А других нету?

— Нет, только такие. Осторожно! Кнопку нажмешь — брызгает!

— Я знаю, — говорит Верочка, нажимая пробку. — Сейчас я тебя спрысну. Будешь весь в заграничном!

— Верка!.. Что ты!.. Попадет же!..

— Давай, давай, поворачивайся. Не попадет. Это не духи, это мыло. Оно дешевое.

— Какое мыло?!

— Жидкое. Называется шампунь.

— Чего ж ты обливаешься?!. — кричит Гоша, заслоняясь руками. — Верка!!.

— Ничего. Мойся. Часто умываться полезно. Спички у тебя есть?

— Спички?.. Ну, в куртке… посмотри в кармане.

• Предыдущая
• 29/65
• Следующая