Свидание с Бонапартом - Окуджава Булат Шалвович - Страница 34

• Предыдущая
• 34/71
• Следующая

Я проплакала довольно долго, прислонившись к холодным стенам дворца. Я молила бога, чтобы хоть письмо, сохранившееся у меня, не было вестником несчастья. Затем осушила слезы и сказала себе: «Успокойся, Луиза, дорогая, это просто спектакль, и у тебя в нем роль, все кончится хорошо, главное – не забывать текст, играть натурально, но умирать не всерьез».

Мои друзья встретили меня криками радости. Пока я отсутствовала, они очень переживали, что поддались моим уговорам и отпустили меня одну. Мне же казалось, что я побывала в каком-то ином, незнакомом мире, где царили жестокость и холод, где жили ужасные подобия людей, лишенные добросердечия, свободные от морали и совершенно слепые. И вот теперь из этого ада, оглушившего меня, я попала на чудесный остров, поросший густой зеленью, переполненный поющими птицами, дарующий благодатное тепло и добрые надежды. Надо было видеть обращенные на меня черные глаза Тимоши, сверкающие радостью, еще не успевшее освободиться от недавних тревог лицо господина Мендера и сдержанную улыбку моего ночного искусителя… Ах, я давно простила его! Мне хотелось, чтобы он восхищался моим поступком. Зла я не помнила – нельзя позволять своим страстям оборачиваться неприязнью в такие дни. Как приятно было снова стоять на твердой земле, дыша ароматом сказочных полночных цветов!

– Не показалась ли я вам явившейся из преисподней? – спросила я, приведя себя в порядок.

– Бог ты мой, – сказал поручик Пряхин, – даже вышедшая из пепла, вы были прекрасны!

– Трудные обстоятельства, – многозначительно заметил господин Мендер, – возвышают людей. Из-под пепла, которым вы были покрыты, пробивалось сияние.

Я рассмеялась, с горечью вспомнив свое путешествие, ибо картины, виденные мной, не совсем соответствовали возвышенным представлениям ученого австрийца.

Покуда мы беседовали, наслаждаясь радостью свидания, Тимоша, приблизив к себе свечу, читал полученное письмо. Вдруг он опустил голову и разрыдался. Мы кинулись к нему. Это было письмо из деревни, написанное горничной, и когда мы с ним ознакомились, райским сад померк, и мерзкий запах гари пересилил благоухание цветов.

Тимоша плакал, господин Мендер, бледный, как смерть, молча и неподвижно, закрыв глаза, сидел в белом садовом кресле. Сад благоухал еще по-прежнему, однако запах гари становился все ощутимее. Слуги причитали на своей половине, поручик Пряхин направился к ним, и я решила, что он пошел их утихомиривать, однако он вернулся, пробыв там довольно долго, и я ахнула, увидев его: передо мной стоял почти незнакомый мужик с маленьким узелком в одной руке и с палкой в другой.

– Я ухожу, – сказал он с раздражением, – это невыносимо! Москва сгорела – и я осиротел! Я лишился матери… Мне опостылел этот сад… Тень генерала Опочинина стоит передо мной… Я постараюсь выбраться из Москвы… Французы, – сказал он, обращаясь ко мне, – попили нашей крови, а немцы с ними заодно, – сказал он, оборотившись к господину Мендеру, – теперь не пропущу ни одного драгуна, бог ты мой, каждый драгун – убийца! – Он произносил свою речь на одной ноте, будто сам не был драгуном, и при этом казался очень красивым, и мне захотелось обнять его на прощание, как обнимают героев. – Ваш император, – продолжал он, глядя на меня в упор, – безумец, паршивый корсиканец, а ваш дядя, – оборотился он к Тимоше, – оказался жалким уездным слюнтяем и подпевалой узурпатора… когда отечество, истекающее кровью… обед с шампанским… бог ты мой, разговоры с драгуном!… – слезы текли по его лицу, он задыхался.

– Опомнитесь, сударь, – спокойно сказал Тимоша, – но я этого не забуду, да и вы поймите, что за вами долг!

Я сделала шаг к поручику, чтобы прервать его оскорбительную, не подвластную уже ему речь, по он резко повернулся и выбежал из оранжереи. Все молчали.

Утром явилась испуганная госпожа Вурс и сообщила нам, что пожар добрался и до Басманной. Правда, горят какие-то деревянные сараи в самом начале улицы, по осенний ветер раскидывает тучи искр во все стороны, и нужно ожидать худшего. Мы торопливо позавтракали у них во флигеле, тревожное молчание сопровождало пашу трапезу. Я заметила, что чем отчаяннее положение, в которое я попадаю, тем больше сил и решимости обнаруживается во мне. Вот тут я и поняла, что нужно действовать, а не сидеть сложа руки. Я горько пожалела, что не раздобыла в тот день экипаж и не смогла перевезти сюда необходимые вещи, и, наконец, я, видимо, была излишне щепетильной, не решившись приказать слугам сопровождать меня: мы могли бы многое унести из дому и теперь не были бы на краю пропасти, ибо запасы съестного подходили к концу, а там ими пользовались вражеские офицеры, да и уцелел ли наш дом, трудно было представить… Я сказала Мендеру, что снова отправлюсь туда, подыму всех слуг, что наше легкомыслие может обойтись нам дорого.

– Я с вами! – сказал Тимоша, подымаясь от стола, – Я здоров. Вас нельзя отпускать одну…

Тут я почему-то обратила внимание на его руки -вовсе не худенькие, а сильные, с широкими запястьями, да и сам он был высок, хотя несколько сутулился…

– Нет, нет, – решительно сказал господин Мендер, – пойду я один. Не спорьте, милая Луиза. Я знаю слуг, я смогу приказать им. Вы думаете, я беспомощный и жалкий австрийский гувернер? Нет, сударыня, я офицер и сумею за себя постоять, тем более… – тут он опустил голову, – что я ужо обнаружен и прятаться мне незачем…

– Как обнаружены?! – воскликнула я.

– Вы думаете, тот солдат французский приходил за сапогами? – сказал гувернер с грустью. – О нет, он при ходил, чтобы удостовериться, что я здесь… Видимо, время

• Предыдущая
• 34/71
• Следующая