Корсары Леванта - Перес-Реверте Артуро - Страница 4

• Предыдущая
• 4/15
• Следующая

– Невыгодно, сеньор капитан, – возразил комит, въяве представив, как повиснут на реях еще сколько-то тысяч реалов. – Прямой убыток.

Комит, который по части скаредности мог перещеголять и своего капитана, был наделен отталкивающей наружностью и еще более омерзительными душевными свойствами и, стакнувшись с корабельным профосом, умудрялся получать дополнительный доход, делая – не безвозмездно – различные послабления и поблажки гребцам.

– Мне плевать на ваши деньги, – ответил Урдемалас, испепелив его взглядом. – И на тех, кто мог бы вам их добыть.

Комит, зная, что с капитаном шутки плохи, а перечить ему – дело дохлое, пожал плечами и удалился, громким голосом требуя у подкомита и профоса веревок. Оба они были в это время заняты тем, что расковывали погибших в ходе боя гребцов – четверых мавров-невольников, голландца и троих испанцев, сосланных на галеры по приговору суда, – чтобы сбросить их тела в море, а освободившиеся цепи надеть на пленных. Еще с полдюжины гребцов в ручных и ножных кандалах жалобно стенали на окровавленных банках, ожидая, когда ими займется наш цирюльник, исполнявший на «Мулатке» обязанности судового лекаря и хирурга и любую рану, сколь бы ни была она ужасна, лечивший, как водится на галерах, уксусом и солью.

Тут Диего Алатристе встретился глазами с Мануэлем Урдемаласом.

– Двое морисков – почти дети, – промолвил мой хозяин.

И это была сущая правда. В тот миг, когда капудан упал раненным, Алатристе заметил двоих юнцов – они скорчились меж кормовых банок, пытаясь укрыться от разящей стали. Заметил – и самолично отвел в сторонку, чтобы им в горячке боя не перерезали горло.

Урдемалас скорчил злобную гримасу:

– Что это значит – «дети»?

– То и значит.

– Родились в Испании?

– Понятия не имею.

– Обрезаны?

– Скорей всего.

Моряк выбранился себе под нос, не сводя глаз с собеседника. Потом обернулся к сержанту Альбадалехо:

– Займитесь-ка ими. Осмотрите у них оснастку. Есть волосы на лобке – значит, как Бог свят, есть и шея, за которую можно вешать. Нет – значит, сажай на весла.

Сержант без особой охоты побрел по настилу гребной палубы к захваченной галеоте. Заголять мальчишек, чтобы убедиться, что они уже созрели для петли, было во всех смыслах слова срамное дело, однако против рожна, как известно, не попрешь. Капитан меж тем продолжал сверлить Алатристе пытливым взглядом, словно пытаясь понять, не кроется ли чего-нибудь за этим его заступничеством. Дети они или не дети, в Испании родились или нет – кстати, последние мориски, жители долины Рикоте в Мурсии, покинули нашу отчизну в 1614 году – для Урдемаласа, как и для почти всех испанцев, в любом случае речь о жалости и сострадании не шла. Двух месяцев еще не минуло с того дня, как пираты высадились на побережье Альмерии, угнали в рабство семьдесят четыре человека из одной приморской деревни, саму ее разграбили дочиста, алькальда же и еще одиннадцать жителей, поименованных в некоем списке, – распяли. Женщина, которой удалось где-то спрятаться от расправы, уверяла потом, что в числе разбойников были и мориски, некогда обитавшие в этой деревне.

Так что на этом средиземноморском перекрестке, где, кипя в котле застарелой ненависти, смешалось столько племен и наречий, давние счеты были у всех со всеми. Что касается собственно морисков, для которых родными были каждая тропинка и любой уголок в тех местах, куда они возвращались для мести, то об этом их неоспоримом преимуществе дон Мигель де Сервантес, не понаслышке знакомый с пиратами, ибо и сражался с ними, и в плену у них сидел, писал сравнительно недавно в своих «Алжирских нравах»[4]:

– Вы, сдается мне, бывали в тех местах, не правда ли? – настойчиво спросил Урдемалас. – В Валенсии, в шестьсот девятом?

Алатристе кивнул. В замкнутом пространстве галеры тайны недолго остаются тайнами. У него с Урдемаласом были общие друзья, а сам он благодаря боевому опыту занимал несколько особое положение и фактически исполнял капральские обязанности. Они относились друг к другу с уважением, но табачок, как говорится, держали врозь.

– Ходили слухи, – продолжал Урдемалас, – будто помогали приструнить малость тамошний народец?

– Помогал, – ответил Алатристе.

Можно и так сказать, подумал он. Схватки и стычки, скалистые отроги и кручи, палящий зной, засады, ловушки, убийства из-за угла, казни. Беспримерная жестокость с обеих противоборствующих сторон, а между ними – несчастные мирные жители, христиане и мориски, которым, как оно всегда и бывает, приходилось платить за разбитые горшки. Насилия, кровопролития, бесчинства – и страдают опять же они. А потом – длинные вереницы этих бедолаг, бросивших свои дома, продавших за бесценок все, что нельзя унести с собой, влекутся по дорогам, а их преследуют, грабят все кому не лень – и местные крестьяне, и сами солдаты, из которых многие даже дезертировали, чтобы предаться этому делу без помехи. Потом всходят на корабли, увозящие их на чужбину, где, как сказал Гаспар Агиляр:

– Клянусь честью, – промолвил капитан Урдемалас, улыбнувшись не без лукавства, – вы не больно-то гордитесь своей службой Богу и королю?

Алатристе пристально взглянул на собеседника. Потом медленно провел двумя пальцами левой руки вдоль усов, приглаживая их.

– Вы, сеньор капитан, разумеете то, что было сегодня или же относящееся к девятому году?

Сказано это было очень отчетливо и холодно, хотя и совсем негромко. Урдемалас беспокойно переглянулся с Муэласом, своим помощником и вторым капралом.

– По поводу сегодняшнего дела мне сказать нечего, – ответил он, всматриваясь в лицо Алатристе так внимательно, будто задался целью пересчитать все его шрамы. – Будь у меня под началом десятеро таких, как ваша милость, мы за одну ночь взяли бы Алжир. Разве что…

Алатристе, пропустив мимо ушей похвалу, продолжал гладить усы:

– «Разве что» – что?

– Ну… – пожал плечами Урдемалас. – Мы здесь все свои, и все про всех все знают. Поговаривают, вам не нравилось то, что было в Валенсии… И будто бы вместе с вашей шпагой вы передались противной стороне.

– А вы, сеньор капитан, имеете на сей счет личное мнение?

Урдемалас следил за движениями левой руки Алатристе, оставившей усы в покое и упершейся в бок, совсем рядом с эфесом шпаги – помятым и исцарапанным ударами чужих клинков. Моряк был человек неробкий, и все это знали. Но слухами не только земля полнится, но и море, а молва об Алатристе как о человеке весьма опасного свойства впереди его бежала и опередила его появление на «Мулатке». Мало ли, конечно, что о ком говорят, можно и пренебречь. Однако в этот миг, наблюдая за ним и за его руками, самый несмышленый юнга поверил бы, что люди зря не скажут. И Урдемалас знал это лучше, чем кто-либо еще.

– Нет, – отвечал он. – Не имею. Каждый человек – это целый мир… Но что говорят, то говорят.

Он произнес это твердым голосом, искренним тоном, и Алатристе минуту раздумывал. Но ни к сути этого высказывания, ни к форме, эту суть облекавшую, нельзя было предъявить никаких претензий. Командир галеры был умен. И осмотрителен.

– Ну и пусть себе говорят, – уступил Алатристе.

Прапорщик Муэлас счел за благо высказаться в ином ключе.

– Я из Вехера, – сказал он. – И отлично помню, что творили в наших краях турки, ведомые местными морисками, которые говорили им, когда и откуда напасть, чтобы застать нас врасплох… Соседский мальчонка погонит, бывало, коз на выпас или, скажем, с отцом порыбачить, а утро встретит уже где-нибудь в подвале у берберов. Может, стал таким, как эти, на галеоте… от святой веры отступился. Может, в содомита его превратили… Они детей насиловали… Про женщин уж я не говорю.

• Предыдущая
• 4/15
• Следующая