Все люди — враги - Олдингтон Ричард - Страница 104

• Предыдущая
• 104/126
• Следующая

Появился, наконец, завтрак и подтвердил худшие опасения Тони. Это был обычный завтрак, принятый в итальянских кафе, он состоял из отечественного лакричного кофе, бесцеремонно разбавленного консервированного молока, масла, не помнящего никакой коровы, и грубо нарезанных ломтей черствого хлеба.

Тони смотрел на этот завтрак с отвращением и испытывал сильное желание отослать его обратно и заказать бренди с сельтерской, но воздержался, зная, что бренди окажется итальянского производства с сильным привкусом подслащенного керосина. Он положил в кофе такое количество сахару, какое могло убить всякий вкус, и выпил несколько глотков этого так называемого caffe latte [168], который не был даже горячим, заев его куском сухого хлеба. Боги не предусмотрели завтрак. Absit omen [169].

Вот момент проявить себя суровым реалистом и практиком, сказал себе Тони. Начнем с самого жизненного вопроса.

— Официант!

— Синьор?

— В котором часу открывается банк?

— В девять часов, синьор.

— Благодарю.

Странно, чем меньше у них дела, тем длиннее рабочий день. Он выждал момент, когда официант перестал следить за ним и коситься в его сторону, и пересчитал свои деньги. Немного меньше двух тысяч лир плюс семьдесят два фунта в аккредитиве. Пошарив в рюкзаке, он нашел блокнот и конверты и написал в банк, где держал деньги, чтобы ему выслали, новый аккредитив на сто фунтов, подлежащих уплате на Эа.

Что, если Кэти стала страшилищем? — Но как может Кэти стать страшилищем? — Какая карикатура на любовницу! — А может, она крепко прикована к своим младенцам. Тогда ему нужно придумать что-то, чтобы вытащить ее из нужды. Если же ничего такого ужасного нет, — ну, тогда мало ли что может ей понадобиться! Какое счастье, что он оставил на текущем счете эти четыреста фунтов и почти нетронутый годовой доход, хотя в банке его уговаривали вложить часть денег в военный заем. У Тони было только одно финансовое правило — никогда не делать того, что советуют в банке. Он тут же решил, что разделит свои деньги на три равные части и положит их в банки во Франции, Голландии и Швейцарии.

А дальше? Ясно, что он не мог ничего решить, пока не увидит Кэти. Лучше всего было бы постараться встретить ее не в отеле, а во время прогулки, — почему он, черт возьми, не догадался послать ей телеграмму, вместо того чтобы свалиться как снег на голову.

Положим, в пути между Римом и Неаполем некогда было это сделать, а на пароходе он забыл о беспроволочном телеграфе. Вечно забываешь об этих устаревших изобретениях. Было уже без десяти девять, он уплатил по счету, поморщившись от грабительских цен, подошел к кучеру, который крепко спал на козлах, бессознательно являя собой чудо равновесия, и велел ему ехать на площадь нижней деревни.

Он заметил, что табличка с проездным тарифом была накрепко привинчена внутри фиакра. Видно, извозчиков пытаются сделать честными, хотя бы внешне.

Поездка несколько восстановила счастливое утреннее настроение Тони; невозможно было мучиться сомнениями или беспокойством среди такой красоты.

Эа в своем весеннем наряде был свеж и прекрасен.

На виноградных лозах распускались листья; под ними уже высоко поднялась молодая крепкая пшеница и цвели бобы. Там и сям на склоне холма красовались то цветущая груша, как хрупкая белая пирамида, то яблоня, цветы которой напоминали рой бледно-розовых мотыльков, остановившихся во время полета.

И — какое чудо! — пели птицы, а вдоль всей дороги росли молодые олеандры. Наверно, здесь новый подеста [170], человек со вкусом и с железной волей, иначе птицы были бы съедены, а олеандры срублены на дрова.

На площади Тони отпустил кучера и снес свой багаж в кафе, где выпил вторую, более вкусную, чашку кофе. Оставив чемодан на попечение официанта, он пошел бродить по маленькому городку, отмечая происшедшие перемены и распространение англосаксонской цивилизации, представленной безграмотными плакатами: «Висски, Жин, Чай, Коктайл». Он купил себе губку, но от пижамы решил отказаться — они были безбожно дороги и очень плохого качества, Выждав, приличия ради, некоторое время после девяти, Тони вошел в банк, и, после того как предъявил паспорт, свидетельство о рождении, свидетельство об увольнении из армии, старый пропуск в читальный зал Британского музея и подписал два документа в трех экземплярах — ему (с большим недоверием)

разрешили взять остаток денег по аккредитиву — счастье, что не потребовалось еще доставить двух местных жителей, чтобы засвидетельствовать его личность, — Тони здесь никого не знал. Часы на площади показывали уже без четверти десять, и Тони решил, что теперь можно отправиться в старый отель в верхней деревне с полной гарантией, что Кэти, когда он приедет, не будет дома.

Сказать, что Тони сидел, откинувшись, в фиакре и наслаждался открывавшимися перед ним видами, было бы отступлением от истины. Спокойствие, к которому он с таким трудом принуждал себя с самого утра, сменилось лихорадочным нетерпением; теперь он уже бранил себя за то, что потерял столько времени. Ведь все эти минуты и часы он мог провести с Кэти. Как он всегда возмущался, что в наше время все куда-то торопятся, а сейчас проклинал кучера и его лошадь за то, что она еле тащится. Ну, беги же скорей, ленивая кляча! Трух, трух, неужели тебя никогда не учили бегать рысью!

Какая же стала Кэти, что она скажет, как она его встретит? О Кэти, если они изломали тебя и сделали такой же, как они сами, лучше мне умереть. О боги, сделайте, чтобы все было так, как раньше, так же чудесно…

Наконец фиакр добрался до ровной дороги, и подгоняемая кнутом лошадка побежала рысью. Они проехали маленькую аллею акаций, цветы на них только что начали распускаться, затем старую церковь, превращенную в оперный театр, на которой теперь красовались часы, а фасад был заново выкрашен желтой клеевой краской, и, наконец, подъехали к отелю. Сердце Тони бешено колотилось, а когда он расплачивался с кучером, то с трудом отсчитывал деньги, так у него тряслись руки. Призвав на помощь все свое самообладание, он взял вещи и пошел во двор, где столкнулся лицом к лицу с матерью Филомены. Тут же, конечна, последовала мелодраматическая сцена, они трясли друг другу руки, Мамма накинулась на него с упреками, почему он все это время ни разу не приехал, кликала старого Баббо. Когда вся эта суматоха кончилась, Тони отдал свои вещи, чтобы их отнесли наверх, и пошел вместе со стариками в кухню. Теперь, когда он уже был на месте, его беспокойство и чувство неприятного ожидания пропали: он как-то сразу успокоился и почувствовал уверенность, что все будет хорошо.

— Я видел в Риме Филомену, — сказал он.

— А! — воскликнула старуха, пристально глядя на него. — И она сказала вам, чтобы вы приехали сюда.

— Да, это она посоветовала мне, и я очень, очень рад, что приехал. Знаете, ведь сегодня день моего рождения?!

Это была, конечно, неправда, но у Тони был свой план.

— День вашего рождения? Buona festa, signore, buona festa! [171] Баббо, ты должен достать бутылку «стравекьо», чтобы выпить за здоровье синьора.

— Не сейчас, — сказал Тони, удерживая старика. — Но я хотел бы бутылку этого вина к завтраку, и мы разопьем ее вместе! — Он помолчал, а затем прибавил: — Между прочим, Филомена сказала мне, что синьорина Катарина, из Австрии, сейчас здесь.

Это правда?

— Да, — ответила старуха, глядя на него все тем же испытующим взглядом. — Она здесь, но она ушла гулять.

— А! — Тони глубоко вздохнул. — Знаете, когда я ехал в фиакре, то думал, как было бы хорошо, если бы вы приготовили праздничный завтрак ради дня моего рождения, а я пригласил бы синьорину позавтракать вместе со мной.

И Тони посмотрел на старика, зная, что главный кулинар в семье он. Его следовало умаслить, чтобы повар показал свое искусство.

• Предыдущая
• 104/126
• Следующая