Весна Геликонии - Олдисс Брайан Уилсон - Страница 12

• Предыдущая
• 12/100
• Следующая

— Мне не в чем исповедоваться, — угрюмо сказал он, не смотря в глаза священнику.

Священник откашлялся. Заговорил капитан.

— Юноша, взгляни на меня. Я капитан Северной Гвардии Эброн. Ты прибыл в Панновал на санях, запряженных упряжкой Грипси. Она была украдена у двух известных торговцев этого города, Атримба и Праста, которые жили в Вакке. Их тела были найдены в нескольких милях отсюда, пронзенные копьями. Создается впечатление, что их убили во сне. Что ты скажешь относительно этого преступления?

Юлий смотрел в пол.

— Я ничего об этом не знаю…

— Мы думаем, что ты знаешь все. Если бы преступление было совершено на территории Панновала, ты заплатил бы смертью. Что ты на это скажешь?

Юлий почувствовал, что его бьет озноб. Он совсем не ожидал такого поворота событий.

— Мне нечего сказать.

— Очень хорошо. Ты не сможешь быть священником, пока эта вина лежит на твоей совести. Ты должен сознаться в своем преступлении. Ты будешь брошен в одиночную камеру, пока не заговоришь.

Капитан Эброн хлопнул в ладоши. Вошли два солдата и грубо схватили Юлия. Он несколько мгновений сопротивлялся, оценивая их силу, но когда ему резко заломили руки назад, он позволил увести себя.

«Да, — подумал он. — Святилище полно священников и солдат. Ловко они меня провели. Какой я дурак, что попал им в лапы».

Он вовсе забыл о тех двух господах. Двойное убийство тяжелым камнем лежало у него на сердце, хотя он пытался оправдаться перед собой, напоминая, что они тоже пытались убить его. Не одну ночь он, лежа в своей постели в Вакке и устремив взор в потолок, видел перед собой того господина, который старался подняться и вырвать копье из своих внутренностей.

Камера была маленькая, сырая, темная.

Когда он немного пришел в себя, он стал осторожно обшаривать все вокруг. Но в камере, кроме зловонной сточной канавы и низкой скамьи для спанья, ничего не было. Юлий уселся на скамью и закрыл лицо руками.

Ему дали достаточно времени, чтобы подумать. Его мысли в этой непроницаемой тьме жили собственной жизнью, как будто были порождением бредового состояния. Люди, которых он знал и которых не знал, сновали вокруг, занимаясь своими таинственными делами.

— Мама! — закричал он.

Онесса стояла перед ним такой, какой она была до болезни — стройная и сильная, со строгим длинным лицом, которое с готовностью расплывалось в улыбке с едва приоткрывшимися губами. На ее плече была огромная вязанка хвороста. Перед нею трусил выводок черных рогатых поросят. Небо было ослепительно голубое, ярко светили Беталикс и Фреир. Онесса и Юлий шли по тропинке из темного леса и были ослеплены ярким светом. Казалось, что никогда они не видали такой пронзительной голубизны. Казалось, она заполнила весь мир.

Перед ними было разрушенное здание, к которому примыкала лестница из таких же полуразрушенных камней. Онесса бросила на землю вязанку хвороста и почти бегом поднялась по лестнице. Она подняла вверх руку в перчатке. В морозном воздухе прозвучала ее песня.

Редко видел Юлий свою мать в таком хорошем настроении. Почему он так редко видел ее такой? Не смея задать вопрос прямо, но страстно желая услышать ответ, или хотя бы слово, он спросил:

— Кто построил этот дом, мать?

— Он всегда стоял здесь. Он стар, как эти холмы.

— Но кто построил его?

— Не знаю. Может, отец моего отца, давным-давно. Наши предки были великими людьми и у них были большие запасы зерна.

Эта легенда о величии его предков по материнской линии была давно известна Юлию. Как и эта подробность о больших запасах зерна. Он поднялся вверх по разрушенным ступеням и с трудом открыл неподдающуюся дверь. Когда он вошел вовнутрь, придерживая плечом дверь, с пола поднялось облако снега. Там было полно золотистого зерна, которого им всем хватит надолго. И оно вдруг поползло к нему, огромные кучи стали перескакивать со ступеньки на ступеньку. Из-под зерна показались два трупа, два мертвеца, которые, широко раскрыв слепые глаза, потянулись к свету.

Он с криком вскочил на ноги и шагнул к дверям камеры. Он не мог понять, откуда пришли эти страшные видения. Ведь не он же породил их.

Он подумал, тебе ли говорить о снах. Ты только сейчас вспомнил о своей матери, ты ведь ни разу не сказал ей ласкового слова. И кажется ты действительно ненавидел своего отца. Ведь ты даже был рад, когда фагоры увели его.

Нет, просто тебя ожесточила жизнь. Ты стал жестоким, хитрым. Ты убил двух торговцев. Что из тебя получится? Тебе лучше сознаться в убийстве и положиться на волю божию.

Ты так мало знаешь жизнь, ты хочешь постичь весь мир. Акха должен знать все. Его глаза видят все. А ты настолько ничтожен, что твоя жизнь — не более, чем то странное ощущение, которое возникает, когда у тебя над головой пролетает чилдрим.

Он удивился собственным мыслям. Наконец он стал бить кулаком в дверь.

Когда его вывели из камеры, он узнал, что пробыл в заточении всего три дня.

В течение одного года и одного дня Юлий служил послушником в Святилище. Ему не разрешали покидать пределы Святилища и он жил все это время в келье. Он не знал, вместе или порознь плыли по небу Беталикс и Фреир. Желание вновь увидеть белое безмолвие постепенно покидало его, вытесняемое величественным полумраком Святилища.

Он сознался в убийстве. Наказания не последовало.

Худой седой священник с постоянно мигающими глазами, отец Сифанс, был главным наставником Юлия и других послушников. Он сложил руки на груди и сказал Юлию:

— Тот печальный случай с убийством канул в прошлое. И, тем не менее, ты не должен забывать о нем, ибо забыв, ты станешь думать, что его никогда не было. Все в этой жизни взаимосвязано, как связаны между собою пещеры Панновала. Твой грех и твое желание служить Акхе составляют одно целое. Ты думаешь, что только святость побуждает людей на службу Акхе? Не совсем так. Грех, чувство вины тоже толкают людей на служение богу. Возлюби тьму — и через свой грех ты примиришься с собственной ничтожностью.

Грех. Это слово в то время не сходило с уст отца Сифанса. Юлий как завороженный ловил это слово, слетавшее с уст учителя, стараясь при этом шевелить губами так, как это делал он. И оставшись один, он повторял заданное, воспроизводил губами те же движения, которые наблюдал на губах своего наставника.

У отца Сифанса были собственные покои, куда он удалялся после занятий. Юлий же спал в общежитии вместе с другими послушниками. В отличие от духовных отцов, им были запрещены любые развлечения — вино, песни, женщины — все было под строгим запретом. А пища была попросту скудной. Она выделялась из приношений богу Акха.

— Я не могу сосредоточиться, я голоден, — сказал однажды Юлий своему наставнику.

— Голод — это всеобщее чувство. Не может же Акха накормить досыта всех. Он защищает нас от враждебных сил.

— Что важнее, выживание или личность?

— Личность обладает значимостью в своих собственных глазах. А поколениям принадлежит будущее.

Юлий постепенно постигал софистическую манеру рассуждать.

— Но поколения состоят из личностей.

— Поколения не являются суммой личностей. Они вбирают в себя надежды, планы, историю, законы — и, прежде всего преемственность. Они вбирают в себя как прошлое, так и будущее. Акха не хочет иметь дела с индивидуумами, поэтому личность должна быть приведена к полной покорности, и если понадобится — уничтожена.

Довольно искусно духовный отец заставлял Юлия соглашаться. С одной стороны, он должен обладать слепой верой, а с другой — ему необходим трезвый разум. Ибо в своем многовековом существовании под землей обществу были необходимы все виды защиты, и оно нуждалось как в молитве, так и в рационалистическом мышлении. В священных песнопениях говорилось, что в будущем Акха может потерпеть поражение в своем единоборстве с Вутрой, и тогда мир будет объят небесным пламенем. Поэтому, чтобы избежать горения, индивидуальность должна быть погашена.

• Предыдущая
• 12/100
• Следующая