Морской орел - Олдридж Джеймс - Страница 8

• Предыдущая
• 8/53
• Следующая

— В Египет или на Кипр. Ветер сейчас такой, что лучше в Египет.

— Вы служили на флоте? — спросил его Берк.

Энгесу Берку хотелось узнать побольше об этом своевольном греке, в разговоре с которым всегда нужно было быть начеку. Который умел молчать и копить злобу и казался старше своих лет.

Нис покачал головой.

— Я был каичником, — сказал он и ограничился этим.

— Вы уже ходили под парусами в Египет?

— Сто раз.

— Из какой части Крита вы родом? — спросил его Берк.

— Я не критянин. Я из семьи патрасских каичников. Мы возили из Патраса бочки с вином, иногда в Афины, иногда даже в Салоники. А зимой ходили на Кипр и в Александрию.

Лежа и греясь на солнце, легко было разговаривать.

— Всегда находится грек, который говорит по-английски, — сказал Берк.

— Мой отец не умел ни читать, ни писать, и он участвовал в восстании против Метаксаса. Он хотел, чтобы я научился читать и писать. Когда он бывал на Кипре, он часто оставлял меня в греческих школах, где учили священники. Там я и научился английскому языку — Кипр ведь принадлежит англичанам. И религии меня там тоже учили. Потом отец приезжал, брал меня с собой на каик и вышибал всю религию у меня из головы. Он даже в этих делах был мятежником.

Когда Нис стал рассказывать о себе, он заговорил, как истый грек. Он повел рассказ складно и обстоятельно, без особых прикрас, но в эпической форме, как Лев Толстой. Именно так всегда говорят греки, когда рассказывают о себе, и это есть знак дружбы и уважения к, вам. И этот грек со злобой на сердце и с неистовой прытью в глазах тоже начал так.

— Когда Метаксас пришел к власти, отец решил, что настало время действовать. Мне тоже каралось так. Мы в ту пору возили гравий в Египет. А оттуда брали груз хлопка и шли с ним дальше, через канал и по Красному морю, иногда до самого Кувейта. Самые лучшие арабские каики строят в Кувейте. Но мы там добывали оружие — арабы получали его от немцев. А доставалось оно нам и шло на борьбу против метаксистов.

— Как же вам удавалось провозить оружие через Суэц? — Берк привстал и заглянул вниз на шоссе, потом снова лег и стал слушать.

— Мы везли его в железных баках с бензином прямо через канал. И доставляли жителям Пинда, которые готовили восстание против метаксистов.

— Просто чудо, как это вам удавалось, — лениво сказал Стоун.

— Метаксисты узнали про это и поймали нас как-то ночью, близ Мирабеллы. За нами погнались моторные шлюпки с броненосца. Фашисты нашли бензин и вылили его в море. Оружие они тоже нашли, но отец пришел в бешенство не из-за оружия, а из-за бензина. Он ругал их всеми словами, какими ругают фашистов, и всячески поносил Метаксаса. Потом двоих сбросил в воду. Тогда они пустили в ход прожектор и пулеметы, а нас взяли в плен. Моего отца и меня и еще пятерых. Больше я никого из них не видал.

— И что же с вами сделали?

— Меня отвезли в Лариссу и посадили в крепость. Я пробыл там три года.

— Вам удалось бежать?

— Когда началась война с итальянцами, меня мобилизовали в армию. Они решили, что теперь я примирюсь с Метаксасом, но это невозможно. Что сталось с отцом, не знаю. Вероятно, его расстреляли.

Он замолчал. Стоун сказал ему:

— Почему вы так думаете?

— Они расстреливали всех, кто был уличен в подготовке восстания.

— Почему же вас не расстреляли?

— Не знаю. Может быть, решили, что я слишком молод и что это отец втянул меня. Я рад, что с метаксистами покончено, — сказал он немного спустя совсем просто.

— Ничего, вот придете в Каир, они вас там дожидаются, — сказал Берк.

— Не думаю. Большинство осталось здесь любезничать с итальянцами и немцами.

— Что ж, увидите, — сказал Стоун, вставая.

— А мне это все равно, — сказал грек. Он в упор смотрел на Берка. — Теперь не о том надо думать. Нет смысла воевать с метаксистами, когда есть железноголовые. Железноголовые — вот главный враг.

Он встал и посмотрел вниз на шоссе, где последние грузовики скрывались за поворотом на Кастелли. Внизу, освещенная солнцем, расстилалась на просторе долина, и тени раскидистых зеленых платанов ложились на землю, белую от залежей триасовых известняков, дававших силу виноградным лозам.

— Надо идти, — сказал грек.

— Вниз?

— Да.

— Ну, идти так идти, — сказал Берк. Он встал, неловко опираясь на ногу. — Вей, ветер, вей, — сказал он и следом за остальными начал спуск в долину.

С немцами они столкнулись, когда шли через Омфалийскую долину. За ночь они прошли ее почти всю, никого не встретив, хотя все время слышали, как маршируют войска по дороге. Под утро они снова начали подниматься, держа направление на юг. Они шли через сырую еще оливковую рощу. Неширокий овраг делил рощу надвое, и по мягкому, рыхлому дну его проходила грунтовая дорога. К этой дороге они и шли, спускаясь по откосу, когда забрезжило утро. Было еще прохладно, и с мелких листьев капала роса. Два пастушонка, стерегшие стадо мохнатых коричневых коз, дружелюбно откликнулись на их приветствие. И тогда они вдруг увидели немцев. Пятеро шли по грунтовой дороге, в железных касках, еще влажных от утренней росы.

— Бежим, — шепотом сказал Стоун.

— Стой. — Нис в такие минуты становился грозен.

— Они нас видят, — сказал Стоун.

— Стой.

Берку говорить не нужно было. И они остановились.

Патруль приближался, глядя вверх на троих критян, которые стояли на опушке оливковой рощи и с любопытством разглядывали их. Трое критян замерли в напряжении, и вид у них был довольно глупый. Они разглядывали влажные каски железноголовых: к одной пристал комочек красной кастеллийской земли. Они ждали, пока немцы поравняются с ними и пройдут дальше. Немцы подходили тяжелым, заплетающимся шагом людей тупых и равнодушных. Сапоги у них тоже были облеплены красной мокрой землей.

Они прошли мимо, равнодушно скользнув взглядом по тем троим на откосе.

И тогда эти трое снова пустились в путь через Кастелли. Они шли оливковыми рощами, тянувшими соки из плодородной почвы долины. Они пробирались по узким тропам и часто днем проходили мимо белых домиков селений, но старались держаться от них подальше, как и от встречных критян, с мулами на поводу шедших к оливковым рощам. И Берк все чаще и чаще чувствовал пульсирующую боль в ноге.

Они шли двое суток, днем и ночью, следуя за своевольным греком, который рисковал там, где, казалось, и рисковать было бесполезно. Они прятались в сумраке предгорий и ни разу больше не встретили немцев, хотя издали видали их часто.

Они шли на юг.

Потом они вдруг очутились на перевале. Тихий ветер обвевал их, донося пряный запах снизу, из мандариновых рот.

А потом море. Густой запах моря, насыщенный испарениями вековых пластов. Железо было в этом запахе, разносившемся далеко по горам.

Нис вел их теперь по определенному направлению. Он шел в обход, минуя деревни, вытянувшиеся вдоль узкой прибрежной полосы. К ночи, когда уже стемнело, они свернули на запад и шли опять без дорог и тропок, по холмам, сбегавшим к самому морю.

У подножия одного холма, в ярком свете луны, они увидели крохотную деревушку. Она ютилась в глубине длинного узкого заливчика, напоминавшего снимки норвежских фиордов. За ней темнела расщелина, уходившая далеко в горы. Ее ясно можно было различить отсюда, сверху.

— Пришли, — сказал им Нис. Он сказал это тоном человека мало заинтересованного.

— Я голоден как собака, — сказал Берк.

— Здесь вам дадут поесть, — сказал Нис.

— А вы уверены, что мы найдем вашего знакомого? — Стоун говорил совершенно безмятежно. Было что-то афинское в неторопливом взгляде этого человека. Как и в его рыжей бороде, которая щетинилась тоже как-то безмятежно.

— Если он жив, он здесь, — сказал Нис.

— А если нет?

— Мы сначала узнаем.

• Предыдущая
• 8/53
• Следующая