Участковый - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 41
- Предыдущая
- 41/108
- Следующая
– Ты токма эти вешши руками не трогай, хозяин. Смотреть смотри, а трогать без дела токма я могу, потому как я нынче нетоц.
Честно говоря, прикасаться к предметам у Дягиля не было ни малейшего желания. Наверное, в каком-нибудь этнографическом музее пришли бы в восторг при виде бубна или загадочного фартука, но для него это были всего лишь чужие ветхие, грязные, засаленные вещи. Да, древние, занятные и по-своему красивые, но трогать их… Незамысловатый рисунок на бубне практически совпадал с вышивкой на фартуке: солнце и месяц в верхней части, символические фигурки людей в нижней. В центре – карикатурное изображение то ли распластанной ящерицы, то ли пляшущего вприсядку человечка: кружок обозначал голову, овал – живот, руки-палки широко расставлены, ноги-палки согнуты, пальцы растопырены, черточки-волосы торчат в стороны и вверх.
– Почему у него волосы дыбом стоят? – поинтересовался Семен Модестович, будто это было самым важным сейчас.
Ленька оглянулся, проследил за взглядом агронома, понял, о чем он спрашивает.
– Это не волосы, это мысли! – с некоторой обидой в голосе ответил он. – Вишь, тут семь слоев неба, а это – Дог, Первый шаман. Тоись он как бы между простыми шаманами и небесами. А мысли его как бы пронзають весь мир. Дальше первого неба простые шаманы обыкновенно не ходють, трудно туды добрацца, да и надобность редко быват, но ежельше нужда случаецца – просят Дога, чтобы он подмогнул, чтобы сам дальше сходил и разобрался.
– Божество, что ли, такое?
– Да ну какое божество, хозяин? – снисходительно улыбнулся Ленька. – Боги – оне в верхнем и нижнем мире обитають, а Дог – шаман. Не простой, конечно, а особливый. Сильный очень. Великий. На седьмое небо ходил, научился жить среди духов. С богами, кстати сказать, спорил, кой-кому даже пи…лей навалял.
Оттого что час был поздним, да еще из-за усталости, вызванной нервным напряжением, из-за обсуждения каких-то потусторонних вещей и особенно почему-то из-за покоробившего матерного слова Семен Модестович как-то вдруг отрешился от реальности происходящего. Пусть все идет своим чередом, а он вот тут присядет, передохнет немножко…
Шаман меж тем зашевелился, неуловимым движением развязал пояс, скинул поргу на руки подскочившего «оруженосца». Мгновение спустя Ленька поднес тяжелый халат, запахивающийся сзади. Сверху-донизу халат был испещрен изображениями ящериц, волков, оленей, гагар и орлов, рукава перевиты тонкими веревочками с узелками, цепочками, узкими ленточками с нанизанными кое-где бусинами, камешками и медвежьими когтями. Шаман протянул руки, как обычно это делают хирурги, когда на них надевают стерильную одежду. Подмастерье шустро продел его руки в рукава, обернул халат, затянул сзади кожаные шнурки. Поверх Ленька приладил «фартук», осторожно опустил на голову шамана металлический обод с закрепленными по кругу перьями, сверкающими висюльками и соболиным хвостом. Вмиг старец из коренного жителя Крайнего Севера превратился в вождя или жреца племени индейцев из кино с Гойко Митичем в главной роли.
Задымился пучок травы в эмалированной миске, рядом на лавке возникла деревянная фигурка гагары с черным пером, тут же Ленька аккуратно разложил ситцевый носовой платочек, еще раньше принесенный Семеном Модестовичем.
С первым ударом колотушки о бубен реальность дрогнула – словно на миллиметр-другой сдвинулась невидимая пленка, покрывающая стены, пол и каждый предмет в доме. В комнате будто бы сделалось темнее, дым все плотнее заполнял пространство, его горький запах дурманил, ритмичные звуки бубна доносились словно издалека… Контуры расплывались, вещи меняли свои очертания, углы кривились, потолок вдруг оказался высоким-высоким, сухой холодный ветер обжег лицо, гигантский нетоц в галифе и ватнике прошел мимо, нагнулся к гигантской голландке, зачерпнул горсть золы – какую горсть?! Целую тачку, тракторную тележку, самосвал золы зачерпнула ладонь размером с сельсовет!
– Ей бы самой надобно золу-то взять, – оглушительно пророкотали небеса Ленькиным голосом, – ну да раз ситуяция критическая, я, надо быть, сам…
Зола с грохотом просыпалась на простыню, поляну, футбольное поле носового платка, затем чьи-то кривые коричневые пальцы связали углы хитрым узлом. Ленька стащил с матери одеяло.
«Если нетоц стаскивает одеяло, а шаман завязывает золу в платочек, – пытался рассуждать Семен Модестович, ощущавший себя крепко выпившим, – то кто же стучит в бубен?»
Ритм, производимый невесть кем и раздающийся непонятно откуда, ощутимо отдавался в грудной клетке, в зубах, в висках; ритм, бесконечно ускоряясь, пропитывал все насквозь, теснился вместе с дымом в каждой щелочке, входил в горло и легкие с каждым вдохом. И уже когда казалось, что сердце выпрыгнет из груди, загнанное бешеным темпом, рокот смолк, предметы обрели свои привычные размеры, стены перестали вертеться и изгибаться, и только виделось по-прежнему будто бы сквозь дымку. «Э-я, э-я, э-я, э-я…» – негромко, монотонно напевал шаман, прохаживаясь вдоль постели. Держа за узел мешочек, получившийся из платка с золой, он легонько обстукивал им спящую или, скорее, находящуюся в беспамятстве мать. Мельчайшая черная пыль, проникая сквозь ситец, оседала на белой ночной рубашке, на голых плечах, руках и шее матери.
Закончив камлание, шаман, все так же при помощи подмастерья, разоблачился, натянул через голову поргу, подпоясался и застыл возле двери. Ленька заторопился, уложил одежду и атрибуты в баул, затем подозвал Семена Модестовича. Развернув платочек, продемонстрировал твердый шарик размером с грецкий орех, в который превратилась оставшаяся внутри зола.
– Вишь, хозяин, вот туточки и заключена таперича хворь. Могешь не волноваться, поправится твоя матушка.
– А что мне с этим делать? – со страхом глядя на шарик, спросил агроном.
– А что хошь! Спрячь или на видно место поставь, на полочку – токма разрушать не нужно, иначе хворь на свободу вырвется. Ишшо лучче – стаканом накрой, чтобы ненароком не раздавить. Ну, бывай, хозяин! За оплатой через три дня зайду, как ты уже уверисся, что все позади.
Оставив пугающий идеально круглый комок золы на лавке, Семен Модестович на ватных ногах поплелся провожать гостей.
– Да ты уж не отсвечивай, хозяин, – смилостивился Ленька, – мало ли кто по улице пройдеть…
– Постойте, еще вопрос! – опомнился Дягиль и, стесняясь, уточнил: – А гребень и… записка – они при вас?
– Это что ишшо? – изумился Ленька.
– Ну, это те вещи, которые я в дупле оставлял. Ценности в гребне, конечно, никакой, но мне не хотелось бы, чтобы записка попала к кому-нибудь… Понимаете?
– Понимаю, токма мы тех вешшей не трогали, не видали их даже. Надо быть, там, в дупле, оне и лежать.
– А как же вы… Вы же как-то узнали, что матери требуется… помощь!
– Как узнали – это ты не бери в голову, хозяин. Что в дупло поло?жил, как велено было, – это ты правильно сделал, токма нам доставать оттудова что-нибудь – без надобности, нам и так все понятно, без записок. Усек?
Семен Модестович мелко закивал и прикрыл калитку. Ленька плавно двинулся в темноту, жуткий бессловесный шаман какое-то время постоял напротив дома молодых Крюковых, внимательно вглядываясь в черноту их окон, будто сквозь мрак, занавески и стены мог видеть что-то внутри, и вдруг, переломившись в поясе, низко поклонился.
Вновь, едва дождавшись медсестру, агроном вскочил в свой «газик» и рванул на холмы. Конечно, два дня подряд ездить в тайгу, да еще в одном и том же направлении, – это подозрительно, но куда хуже оставить на месте улику. Ах, какая это была улика! Адрес, фамилия, название болезни – и все это почерком Семена Модестовича! Ушлый человечек, найдя такую записку и сопоставив с местом, в которое она положена, без сомнения, обо всем догадается. А уж как он распорядится имеющимся фактом – можно только предполагать.
Теперь, зная дорогу к дереву, времени он потратил в четыре раза меньше. Все так же клубился туман, клонились к земле под сырой тяжестью воздуха могучие еловые лапищи, дышали влагой сугробы. Семен Модестович не был охотником, но человеком был осторожным, особенно когда дело касалось собственного благополучия, поэтому, радуясь и с облегчением вздыхая, когда гребень с запиской обнаружились на месте и переместились в карман, он все же обратил внимание на странность: вокруг дерева были следы только его снегоступов. Вот вчерашние, с оплывшими, подтаявшими краями – петляющая дорожка сюда, более прямая – отсюда. Вот под небольшим углом к вчерашним – следы сегодняшние. А больше никаких. Ночью он, конечно же, не поверил Леньке: догадаться, вернее, предугадать и вообще представить, что атеист и без пяти минут член партии Дягиль пригласит домой шамана, невозможно, а значит, возле дупла кто-то побывал. Этот кто-то прочел адрес и положил записку обратно, как будто и не трогал – для пущей загадочности, для того, чтобы произвести еще большее впечатление, реши автор записки проверить дупло. Но снег! Глубокий, рыхлый, мокрый снег обмануть нельзя! Как же этот кто-то попал к дереву?!
- Предыдущая
- 41/108
- Следующая
