Остров Русь - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 4

• Предыдущая
• 4/39
• Следующая

Микула потер лоб.

— Что делать? Подвиг соверши, тогда я тебя и без грамотки в богатыри зачислю. Будешь прозываться Иван-дурак Второй или Иван-дурак Премудрый. Как захочешь. А рубли... тьфу! Возьми да свои настругай, сейчас во всех губерниях так делают. Не захочет трактирщик принимать — так ты его — булавой! Кстати, если красиво настругаешь, мне принеси, я коллекцию собираю.

Иван кивнул и грустно поплелся к выходу.

— Эй, постой! — окликнул его Микула. — Можешь просто самозванца в мать-сыру землю вогнать по маковку, грамотку свою забрать, да и числиться богатырем. Я виду не подам, а остальные с тем богатырем еще не побратались.

Воспрянув духом, Иван выбежал на дубовую лестницу. Богатырские игрища на ней уже кончились, зато — о улыбка судьбы! — посреди лестницы сидел предатель Емеля!

Иван вытащил булаву, поплевал на ладони, подкрался к Емеле сзади и завопил:

— Попался, тать ночной! Вставай, то смерть твоя пришла! Выходи со мной на сыру землю биться, я тебя в три удара в землицу вколочу!

Емеля повернулся и грустно сказал:

— Здорово, Иван... Чего орешь-то?

— Выходи со мной... — на тон ниже начал Иван.

— Банан хочешь?

— Хочу, — признался Иван и, отложив булаву, сел рядышком. Емеля достал из-за пазухи связку спелых, лишь чуть-чуть мятых бананов, и они принялись сноровисто очищать излюбленный россиянами фрукт. После второго банана Иван осведомился:

— Чего ж ты, падла печенежская, грамотку мою спер?

— Как спер? — обиделся Емеля. — Ты ж сам ее подарил! Сам в руки сунул, да уговорил в богатыри пойти, тобой назваться, чтоб к Несмеяне допустили.

Иван потер лоб... И вспомнил. Точно. Пихал он Емеле в руки грамотку, кричал слова задорные, уговаривал, словно девку красную... Охохонюшки... Сам свое богатырское счастье отдал!

— Ну и как, допустили? — смущенно поинтересовался он.

— Вечером заступаю в караул у ее опочивальни, — грустно сказал Емеля. — Да, Иван, тяжка служба! Как мне сегодня бока намяли, вспомнить страшно... Эх, просил же я ее дать мне силу богатырскую! Не пойму, то ли не дала, то ли я и прежде богатырем был... Оплошала она.

— Кто «она»?

— Да щука моя волшебная, что все желания выполняет...

Иван крепко зажал рот боевой рукавицей. Ему вдруг явственно вспомнилось, как стоящий в обнимку с полоненым печенегом Мойшей Емеля вопит: «Закуски нет, Иванушка?! Не беда, исправим! Мне для тебя и ЕЕ не жалко!» А еще вспомнились Ивану рыбьи кости на трактирном столе.

— У тебя память часто отшибает? — поинтересовался Иван.

— Нет, сегодня впервой такое случилось... Как медовуху пили — помню, как печенега полонили — тоже. А дальше — хоть убей... К слову, убивать-то ты меня будешь?

— Что ты, Емелюшка, — ласково сказал Иван, — То шутки наши, богатырские. Ну, мне пора.

И он тоскливо пошел по коридору, вытирая о кольчугу измазанные в бананах пальцы. Бедный Емеля! Лишился своей единственной опоры — щуки! А ради кого? Ради него, дурака! Как тут обижаться...

Иван всхлипнул, промакнул глаза носовым платочком и сослепу налетел на бредущего по двору богатыря.

О, это был богатырь, так богатырь! Лицо его было отмечено печатью аристократизма, булава была украшена каменьями самоцветными, а походка — почти тверда. От толчка Ивана он упал на землю, но сноровисто поднялся и насупил брови.

— Извиняйте, — буркнул Иван и попытался проследовать дальше. Но богатырь крепко держал его за кафтан.

— Добрый молодец! Вы скверно воспитаны! Вы толкнули богатыря, находящегося в состоянии жестокого похмелья, и считаете, что это вам сойдет с рук?!

— Я толкнул вас нечаянно, а толкнув — извинился, — ответил Иван, пытаясь освободиться. Богатырь отпустил кафтан, но вслед презрительно бросил:

— Сразу видно, что вы не киевлянин...

— Да! — взвился Иван. — Из-под Мурома я! Но это не помешает мне окоротить на голову заносчивого киевлянина!

— Хорошо, — промолвил богатырь довольно. — В полдень на Куликовом поле. И не забудь мамке с папкой отписать, что погиб от рук Добрыни Никитича.

— Добрыня! — охнул Иван. Но богатырь уже прошел в казарму.

Продолжая свой путь по двору, Иван прикидывал, как поделикатнее сообщить родителям горестную весть. Может, сначала написать все свежие новости, а в посткриптуме упомянуть: так, мол, и так, убит Никитичем... Или наоборот: сначала сказать, что помер от рук Добрыни, а потом весело пересказать предшествующие собы...

Сегодня у Ивана был невезучий день. Он не заметил группу богатырей, едущих наперерез, и был сбит лошадью того самого толстого богатыря, который давеча так ловко расправлялся с сотоварищами на лестнице. Наткнувшись на покрытый кольчугой лошадиный бок, Иван-дурак запнулся и упал под конское брюхо. Богатырь остановился и с хохотом заявил:

— Попал под лошадь! Ну и добры молодцы шастают по нашему двору! Со смеху помрешь!

— Дави его, Илюха! — радостно посоветовал ему другой богатырь.

— Да ладно, пущай живет. Тем паче, по роже судя, земляк он мой.

Иван потряс головой и сел под лошадиным брюхом. Посмотрел вверх и поморщился. Позор! Даже не конь добрый его сбил, а добрая кобыла.

— Славная у тебя лошадь, Илюшенька, — подал тем временем голос тот богатырь, что советовал задавить Ивана. — Будь эта кобыла конем, была б ей цена триста рубликов.

— Ха! Эта лошадь отродясь конь, а цена ей — пятьсот рублей! — не моргнув глазом соврал Илья. — Эй, добрый молодец, долго будешь под моим конем разлеживаться?

Иван-дурак вылез из-под лошади, раздвинув спускающиеся, видно для маскировки, до самой земли звенья лошадиной кольчуги, и ехидно ответил:

— Был бы конь — сразу б вылез! Искал я, за что ты пятьсот рубликов отдал, а нашел только на триста!

Наступило гробовое молчание. Илья поднял булаву, потряс ею, потом сдержался и коротко произнес:

— Ровно в полдень...

— На поле Куликовом, — поддержал его Иван. И, понимая, что помирать все равно придется, добавил, куражась:

— Только не подводи своего коня к моему Гнедку. Он у меня, как огонь жарок, не устоит!

— Не люблю я земляков убивать. Да придется, — со вздохом сообщил богатырь. — Пока, муромчанин!

«Земляков?..» — понял вдруг Иван.

— Илья Муромец?! Заступничек?!

Но тот уже ехал дальше, сокрушаясь о нынешней молодежи, которая не способна отличить коня от кобылы.

— Так, доигрался, — пробормотал себе под нос Иван. — Добрынюшка-то добрый, может и пощадить... А вот Муромца я обидел знатно... Кто ж меня, дурака, за язык тянул? Ой-ой-ой.

Он взнуздал Гнедка и печально промолвил:

— Теперь буду практиковать хорошие манеры. Без закуски не пить, матушке письма писать... С богатырями не ссориться. О! Кстати...

Перед Иваном стояла группа о чем-то оживленно беседующих богатырей. Один из них, тощий и интеллигентный, был дураку знаком. Именно его использовал Муромец на лестнице в качестве булавы.

Так вот, из кармана этого богатыря случайно вывалилась грамотка. И рассеянный богатырь, наступив на нее кирзовым сапогом, стал втаптывать бересту в грязь.

— Расступись, расступись, — заорал Иван и, ловко перегнувшись с коня, выхватил грамотку из-под сапога богатыря. Тот смерил его гневным взглядом и заявил:

— Что это вы, молодой человек, в грязи роетесь?

— Вот, — радостно пролепетал Иван, протягивая богатырю грязную бересту. — Вы письмецо обронили.

— Это не мое письмо.

— Но я же видел, как оно выпало из вашего кармана! — настаивал Иван.

— Ха! — хором воскликнули богатыри, поглядев на бересту. — Почерк Марьи-искусницы. Уж не шашни ли у тебя с ней, Алешенька?

— Нет. Это не мое письмо. И почерк не Машин. Или вы хотите сказать, что и сами получали от нее письма?! — заорал богатырь. Его товарищи сконфуженно опустили глаза.

— Это просто заявка Микуле Селяниновичу на комплект праздничных кольчуг, — потрясая грамоткой продолжил Алеша угрожающе. — Верите?!

— Верим, верим, — затараторили богатыри.

— Ну хорошо, коли так. Я отдам бересту Микуле... при случае.

• Предыдущая
• 4/39
• Следующая