Ангел в доме - О'Риордан Кейт - Страница 42
- Предыдущая
- 42/69
- Следующая
Тревожный набат звучал и с других сторон. Взять хотя бы перемену в Роберте. За шесть недель работы над портретом Анжелы его друг полностью изменился. Появляться у них перестал, разве что к девочкам наведывается. А его улыбка? Это же черт знает что, а не улыбка. Не знай Питер приятеля как свои пять пальцев, решил бы, что Роберт светится самодовольством. Ха. Откуда самодовольству взяться? Чем гордиться в сравнении… да хотя бы с ним, с Питером? Нечем ему гордиться. Более того, Питер потому и испытывал угрызения совести и даже считал себя обязанным подпустить красок в бесцветно-унылую жизнь друга, что гордиться тому было совершенно нечем. Девочки тоже позировали. Приплясывали и оглашали дом радостными воплями каждое субботнее утро, пока Анита не уводила их на лодку Бонни, где – с них взяли торжественную клятву – они сидели смирно, пока Роберт их рисовал. Ее портрет на очереди, сообщила жена в момент беззлобия. Великолепно. По выходным семья утекает, будто песок сквозь пальцы. Но главная трагедия – дезертирство друга детства. Даже пожаловаться некому. Приехали.
Пора, Питер, пора. Давно пора приглядеться к этой Анжеле. Он выработал план действий. Заглянет ненароком и предложит проводить ее домой. Ему, дескать, тоже подземкой добираться – к настырному клиенту. Вызвал в воскресенье. Анита поверила сразу. Довольна до смерти, что избавится от него на полдня. Ч-черт, Будь он проклят, если не раскусит эту Анжелу и не покончит с нервотрепкой раз и навсегда. В конце концов, она не более чем обычное человеческое существо, несмотря на все байки Роберта про ангелов. Крыльев у нее определенно нет, а вот ножки-то небось глиняные, как у пресловутого колосса. И неисчерпаемый запас злости, как у любой бабы. Может статься, что опыт поможет Питеру заглянуть в это хранилище женских пакостей, и тогда ему будет чем поделиться с другом. Да. Ради Роберта он пойдет на все.
Только второго мистера Филдинга не переживет. Есть предел человеческим страданиям.
В счастливом неведении о том, что на них неспешным, приличествующим джентльмену шагом надвигается помехус нежданус, Роберт с Анжелой прекрасно проводили время. Портрет был хорош. Достаточно хорош, пожалуй, даже для летней выставки в Королевской Академии. Если, конечно, Роберту удастся верно схватить оттенок кожи Анжелы. Ушли в прошлое опасливые, скользящие взгляды, Роберт мог позволить себе разглядывать ее открыто, и ему явились разные оттенки белого. Шея Анжелы, к примеру, была нежно-сливочного цвета; кончик подбородка чуть розовел, как клубничный коктейль; под серыми озерами глаз проглядывала голубизна. Усталые тени. Она изматывалась на работе, и Роберт всякий раз клял себя за то, что отнимает у нее часы отдыха. Регулярно извинялся, а Анжела с той же регулярностью твердила, что его сеансы для нее – лучший отдых. Он пробовал хоть как-то компенсировать ее затраты, но она не взяла ни пенни.
Она приезжала каждое воскресенье. Нередко опаздывала, но появлялась непременно. Заворачивалась в шелк, и он писал ее почти до самого вечера. По большей части молчали; Роберт даже моргать забывал, погрузившись в работу, а Анжела дремала с открытыми глазами, пока не сползала вбок, погрузившись в усталый сон. Она не догадывалась, что он сразу бросал работу, тихо придвигал стул, садился, опускал подбородок на сложенные ладони и впитывал ее в себя. В такие минуты он изучал ее совсем не так, как художник изучает свою модель. Нет, он просто смотрел на нее. Любовался. Запоминал. Как ему хотелось рассказать ей, что во сне она иногда смешно присвистывает; жмурится и морщит лоб, когда что-то снится; бывает, тоненько стонет, будто жалуется. Случалось, пальцы ее слабели и шаль сползала с плеч, приоткрывая округлость цвета персика с бледно-розовым, бархатистым, как лепесток розы, соском. В такие мгновения он казался себе вором, которому одно оправдание – отчаянный голод. Он не мог ею насытиться. Поразительно, как точно, ни разу не видя, он воспроизвел на первых эскизах эти изящные формы, эту грацию гейши.
Когда шаль соскальзывала, он аккуратно возвращал ее на место до пробуждения Анжелы. Она никогда не просыпалась сразу; веки дрогнут несколько раз, шевельнется и снова замрет, опять шевельнется, и только тогда дымчатые глаза распахнутся, глядя на мир чуть бессмысленно еще пару секунд. Ему хватало времени, чтобы вернуться за мольберт и изобразить усердную работу.
Роберту хотелось задать вопрос о ее приятеле, женихе или кем он там ей приходился. Не рискнул. Не нашел в себе сил увидеть, как ее глаза засветятся от воспоминаний о другом мужчине, или услышать, как она с милой улыбкой расписывает чьи-то достоинства. Нет. Настанет время для этой пытки. Придет день, когда он при всем желании не сможет растянуть работу над портретом еще на одно воскресенье.
Беседы, если они случались в часы сеанса, текли легко и неспешно. Она описывала ему довольно странных субъектов, с которыми сталкивалась по службе. О самой службе никогда не упоминала, но у Роберта сложилось представление, что она работает в общественной организации. Причем работает без продыху. Большая часть ее жизни тем не менее была покрыта мраком, и Анжела, похоже, твердо решила сохранить статус-кво. Зато о тетушках, тоже более чем странных особах, рассказывала охотно; даже смущенно призналась однажды, что тетки вроде как сидят у нее в голове. Роберт не слишком удивился. Ему и раньше виделись чьи-то тени в глубине громадных серых глаз. По крайней мере, теперь он нашел объяснение этому загадочному факту. Влияния теток на свою судьбу Анжела не отрицала, но явно преуменьшала. Да, еще ведь и дядюшка Майки над ней поработал… что он все-таки делает на своем чердаке? Анжела нервничала и грустнела при упоминании его имени, поэтому тему дядюшки Роберт предпочитал обходить. Но он нутром ощущал убежденность Анжелы в том, что вызволить дядюшку из чердачных застенков – предназначение всей ее жизни.
В свою очередь, Роберт отвечал на ее расспросы о продвигающемся процессе реставрации. Поначалу все ждал хоть намека на скуку в ее взгляде, но она слушала раскрыв рот и словно не могла наслушаться. Простейшие, казалось бы, вещи вызывали в ее глазах восторженный блеск. Откуда оно взялось, это создание, что за жизнь вело? – снова и снова удивлялся про себя Роберт. А потом перестал. Как перестал и запинаться, испугавшись, что увлекся и утомил ее болтовней, перестал замолкать, подбирая слова, чтобы она не поняла его превратно.
Случались дни, когда ему не подходило освещение или просто было жаль терзать ее долгим сеансом, и тогда они отправлялись на прогулку вдоль берега. Кормили уток. Просто сидели рядом, наблюдая за жизнью реки. Стремительные чайки одна за другой камнем падали на перила и замирали, будто часовые, караулящие неотвратимый уход лета. В августе солнце садится все раньше, а Роберт ни за что не позволил бы Анжеле возвращаться домой – где он, интересно, находится, этот дом? – в темноте. Значит, конец их встреч близок. И Роберт близок. К отчаянию.
С Бонни они тоже встречались несколько раз, ужинали в садике Роберта, под навесом, при антикомариных свечах. Анжела оказалась сладкоежкой; странное дело – при виде тонких пальчиков, застенчиво тянущихся к лишнему кусочку бисквита, у Роберта комок застревал в горле. Впрочем, в присутствии Анжелы такое происходило с ним сплошь и рядом. Взять хотя бы дорогу от дома до лодки. Ну что может случиться с человеком за пятнадцать минут ходьбы? С Анжелой – что угодно. Вокруг нее то и дело возникали ситуации, требующие ее немедленного участия и помощи: мальчик упал с трехколесного велосипеда, женщина на шатких мостках подвернула ногу… всего и не вспомнишь. Рухнувшая в соседнем магазине полка отправила Анжелу в полет за упаковками овсянки, и нужно было видеть ее глаза, когда она подхватила почти все коробки. Возможно, подобные неожиданности происходили и раньше. Возможно, он просто не брал их в голову. А возможно, он теряет голову от любви и все, что бы она ни сделала, приобретает новый смысл.
- Предыдущая
- 42/69
- Следующая
