У птенцов подрастают крылья - Скребицкий Георгий Алексеевич - Страница 19

• Предыдущая
• 19/98
• Следующая

— А он?

— Улыбается.

Михалыч наскоро пообедал и опять побежал в больницу. Нас с мамой с собой не взял. «Нельзя, — говорит, — к нему, лишнее беспокойство повредить может».

Алеша быстро поправлялся. Вскоре он уже начал понемножку вставать с постели, бродить по комнате, а потом и выходить в больничный сад. До чего же он радовался всему, что увидит: и тому, что солнце так хорошо пригревает, и что на яблонях яблоки уже зарумянились, и что воробьи в саду так звонко чирикают…

Он стал совсем как маленький, будто недавно родился и все кругом видит в первый раз. В эти дни Алешиного выздоровления мы с ним особенно подружились.

— Ты погляди, Юрка, какое облако над деревом! — радостно говорил он. — Будто верблюд с горбом. Нет, не верблюд, теперь на жирафа похоже. Ишь как шею вытянул!

— А по-моему, страус. Вот и перья, и хвост, — возражал я.

Мы могли часами сидеть с Алешей в саду, то рассматривая облака, то наблюдая за разными птицами, которые охотно посещали заросший, похожий на лес больничный сад или, вернее, парк.

Вон мухоловка-пеструшка перелетает с сучка на сучок.

А вот на соседнюю лавочку садится рыжегрудая птичка горихвостка. Она вздергивает своим ярко-рыжим хвостиком, и кажется, что это огонек вспыхивает на фоне темной листвы.

Иной раз в больничный сад деловито заглянет лесной гость — пестрый дятел.

Мы с Алешей радуемся каждому крылатому гостю. Нам и воробьи милы — ишь как весело, беззаботно чирикают в густых кустах акации!

С воробьями мы скоро завязали настоящую дружбу. Как приходим в сад, обязательно принесем им немного пшена, хлебных крошек, принесем и рассыплем наше угощение на дорожке, неподалеку от той лавочки, где сами сидим.

Вначале воробьи нас побаивались, никак не хотели в нашем присутствии пшено и крошки клевать. Но день ото дня попривыкли и наконец до того осмелели, что только мы в саду покажемся — они уже тут как тут. Так и летят следом за нами, того гляди, на плечо или на голову усядутся. Перелетают с куста на куст, а сами чирикают, будто спрашивают: «Что принесли, что принесли, что принесли?»

— Все то же, пшена да хлебца, — смеясь, отвечал им Алеша.

Мы разбрасывали свое угощение по дорожке и садились на лавочку наблюдать, как воробьи будут завтракать.

Веселой гурьбой они слетали с кустов на землю и принимались за еду.

Вскоре среди воробьиной компании появился новичок совершенно особого вида. Он был не пестренький, как другие, а весь белый. Алеша, прозвал его «князьком».

— Почему «князек»? — спросил я.

— Как — почему? Разве не видишь, какой он нарядный? Известно, княжеское отродье. Весь в белом так и щеголяет, не то что наш брат замухрышка.

Действительно, «князек» сразу выделялся из всей воробьиной компании. Его издали уже было видно.

— Наверное, другие воробьи ему завидуют, что он такой нарядный, — сказал я как-то раз.

— Да уж известно, завидуют, — согласился Алеша.

Однако завидовать воробью-«князьку» совсем не следовало. Однажды утром, как обычно, пришли мы с Алешей в сад и рассыпали на дорожке воробьиное угощение. Птички тут же слетелись закусывать. Прилетел и «князек».

Но едва белым пушистым комочком он появился из-за кустов, как с соседнего дерева метнулось что-то серое, стрелой ударило в «князька». И в ту же секунду он забился в когтях ястреба-перепелятника.

Мы с Алешей растерянно глядели, как крылатый хищник тяжело полетел над садом, держа в когтях пойманную добычу. Видно, белый нарядный костюмчик и погубил его тем, что привлек внимание пернатого хищника.

Вот уже перепелятник перелетел лужайку, наверное, сядет на сук старой липы и там расправится со своей жертвой.

И вдруг с вершины липы прямо на перепелятника кинулся новый крылатый противник — ворона. «Урррра, урррра!» — завопила она, вихрем налетая на врага. Увернуться от вороны ловкому ястребку ничего не стоит, но, когда в когтях несет добычу, тут дело совсем другое. Отведав удар мощного вороньего клюва, ястребок смекнул, что с таким противником шутки плохи. Он тут же выпустил из когтей «князька» и ловко нырнул в гущу веток.

А помятый, пораненный когтями хищника «князек» беспомощно ткнулся на ветку соседнего дерева да так и замер на ней.

Мы с Алешей осторожно подошли поближе, чтобы рассмотреть, что делает раненая птичка, и в случае надобности прийти ей на помощь. Кто знает, куда исчез крылатый разбойник-ястребок, не затаился ли он поблизости, в гуще ветвей старой липы, и не возобновит ли свое нападение на злосчастного воробьишку?

Из-за кустов мы наблюдали за «князьком». Он сидел все так же неподвижно, не то задремал, не то был в каком-то оцепенении; казалось, вот-вот белым комочком свалится с ветки на землю.

— Видать, здорово его ястреб помял, — шепнул Алеша, — пожалуй, совсем загнется.

— Может, взять его, домой отнести, подержать денек-другой? — тоже шепотом предложил я.

Мы потихоньку выбрались из кустов и подошли совсем рядом к неподвижно сидевшей птичке. Теперь я видел даже, что воробышек весь распушился и прикрыл глаза. Может, он уже мертвый? Я протянул к нему руку.

Но в этот миг «князек» вдруг открыл глазки, встряхнулся, крикнул: «Жив, жив!» — и легко взлетел на верхушку деревца. Еще раз энергично встряхнулся, еще раз возвестил нам о том, что он жив, да и полетел к дальним кустам акации. Там сбились в кучку другие воробьи, его товарищи, и возбужденно чирикали, словно обсуждали недавнее происшествие.

Мы с Алешей смотрели вслед улетавшему «князьку».

— Говорит, что «жив», ну и хорошо, — весело сказал Алеша. — Дешево приятель отделался. Можно сказать, прямо у смерти в лапах был, и вот ведь, поди, жив остался. — Он помолчал и, улыбнувшись, добавил: — А главное, что спасла-то его первая что ни на есть разбойница. Ведь она и сама воробьенка сожрет, не поморщится. А тут, видишь ты, заступницей оказалась. Воробей-то ей, конечно, ни к чему, она его и не заметила. Ей с ястребком охота счеты свести, ему трепку задать. А «князьку» это дело как раз на руку оказалось. Вот какие дела бывают!

Алеша, все так же улыбаясь, глядел вдаль на кусты акации, где скрылся улетевший «князек».

— Выходит, нарядный костюмчик-то ему совсем ни к чему, — неожиданно решил Алеша. — Выходит, лучше б его на другую одежду сменить, поплоше, поскромнее. — Алеша лукаво усмехнулся. — Теперь небось не он один о том же подумывает. Да как смениться-то? Вот в чем загвоздка!

Весь наш городок облетела радостная новость: из германского плена вернулся чернский старожил — парикмахер Копаев, Как ему удалось вернуться — не знаю. Кажется, посчастливилось попасть в какой-то обмен военнопленных. Он явился к себе домой целым, невредимым, даже очень малоизменившимся и сейчас же вновь открыл свою парикмахерскую.

Первые дни попасть туда было совершенно невозможно. Казалось, что за три года его отсутствия в Черни никто ни разу не стригся и не брился. В общем, весь городок ринулся к Копаеву привести себя в порядок, а главное — лично поглядеть на хозяина заведения, который явился без всяких повреждений почти с того света.

Наконец все жители Черни побрились, постриглись и послушали рассказ о том, что делал этот скромный преобразователь шевелюр бород и усов целых три года вдали от родины.

Волнение в городке, вызванное приездом Копаева, немножко приутихло; приутихла у местных жителей и неутолимая страсть к стрижке и бритью. И вот однажды в воскресный день сам Копаев явился к нам со своим чемоданчиком, чтобы подстричь и побрить Михалыча. Все мы, конечно, бросились разглядывать несчастную жертву войны».

В общем, «жертва» выглядела вовсе не несчастной. Копаев был таким же маленьким, толстеньким, кругленьким, как и раньше, только лицо его несколько изменилось: вместо довольно пышных усов и бородки клинышком он носил теперь крохотные усики, едва прикрывавшие верхнюю губу и эспаньолку. «Так большинство теперь в Германии носят, вот и я тоже», — пояснил он причину столь резкого изменения своей внешности.

• Предыдущая
• 19/98
• Следующая