Эльфы, топор и все остальное - Шепельский Евгений Александрович - Страница 4

Так… Во всяком случае, это Фрайтор. Да и храм мне смутно знаком. Я огляделся.

Мой отряд был здесь, у стен, на плащах. Правда, балахонистые эльфийские накидки куда-то усвистали. Скареди дремал, выставив ногу, зажатую в лубки. Старый паладин выглядел совершенно разбитым… Рядом устроился Альбо — крепко связанный, заросший, с выпученными глазами. Ну, судя по выкрикам, архиепископ верховной коллегии Атрея, декан южной митрополии Фаленора, пастырь четырех архиепатрий и богослов высшей ступени в себя так и не пришел: слишком слаб оказался его разум, чтобы переварить шаграутта, чирвалов и страшную смерть хараштийских злодеев, которых Фрей опоил душеловкой. А это кто у стены напротив? Бог… ужасный! Только по золоченой пряжке на сапоге я опознал Монго Крейвена: его лицо превратилось в багровый шар, веки заплыли. Субтильного графа, такое впечатление, избивали, накрутив на руку мокрое полотенце. После этой процедуры физиономия отекает, как у пропойцы. Это Монго регулярно издавал протяжные стоны. Рядом скорчилась Имоен: у воспитанницы друидов Тоссара лицо бледное, несчастное, руки на животе, смотрит взглядом побитой собачки. У запертых дверей расположилась Крессинда. Бедовая гномша тяжело взглянула на меня и вяло махнула рукой. Кто-то разбил ей губу и превратил нос в спелую помидорину.

Обитая железными полосами дверь, что характерно, заперта снаружи. Во всяком случае, мне так показалось.

Гритт!

Стоило оставить их без присмотра, как они вляпались… Оружия нет, ясно, что мы пленники. Но чьи? Фрайтора? Разбойничьей шайки? Или, быть может, смертоносцев Вортигена?

Погоди, а Олник? А мои эльфы? Где мои эльфы?

Где Виджи?

Меня вдруг накрыло горячей волной, я начал задыхаться. Это была ярость пополам с отчаянием. Если… если ее…

— А-а-апчхи-и-и! Фатик!

Олник появился из-за алтаря. Шея бывшего напарника, мне так показалось, стала еще короче, голова — крупнее, а плечи — шире, ну а борода, пока я валялся без сознания, так и не начала расти. Гном щеголял разбитым носом, правое ухо горело как сигнальный фонарь. В руке какая-то деревяшка. Дубинка не дубинка, но разок хрястнуть по голове сойдет. Коленки в пыли, на бедрах — ни следа килта.

— Конец нам, Фатик, бздец, все!

Голос его был исполнен сдержанного оптимизма.

— Олник, где мои эльфы?

Он глянул мимо меня и поманил за алтарь.

— Давай-ка тут перемолвимся… Попали мы, Фатик, как кур в ощуп… в ощеп… в ощип, дларма!

— Эльфы… где?

— Ась? — Он приставил ладонь к налитому уху. — А, так местный ворожбит сцапал, да.

— Шаман?

— Вот да, шаман. Хрен его маму знает, баба он или мужик, пришел тут в звериной маске и какой-то соломенной дерюжке…

Звериная маска, дерюжка, все это мне знакомо. Спокойней, Фатик, тише…

— Гоблины?

— Вот да, гоблины. Коричневые рожи. Мы их, знаешь, в Зеренге, не очень-то… Шаманят, дождь нагоняют с грозой и молниями, чтобы нам досадить, — и это вместо честной драки! Мы-то в шаманстве ни бум-бум, дождик нагнать не умеем. А эти… Да я вот только с одним и корешился, когда в тюрячке мы с тобой, Фатик, сидели. А других не знал и знать не хочу!

Великая Торба, мы пленники коричневых гоблинов!

— Короче, Олник!

Он чихнул.

— Ну, ворожбит на них поглядел, проквакал по-своему, гоблины набежали и вывели… ну, твоих… этих… Да вот недавно ж совсем забрали, угу. И накидки эльфийские все-все прибрали. Он, этот колдунчик, что интересно, все время на тебя пялился, будто признал знакомца, а еще твою рану осмотрел. А эльфов он того, ну, этого… Я думаю, гоблины их кушать будут, вот… Эй, Фатик!

Я пришел в себя, сидя у стены рядом с алтарем. Олник обмахивал меня какой-то пыльной тряпкой, в которой я опознал обрывки килта. Когда в голове перестали жужжать и перестукиваться свинцовые шмели, я присел, глубоко вздохнул и решил убить бывшего напарника при первом удобном случае.

— Сильно били?

— Кого били?

— Эльфов, Олник, эльфов!

— А, не, наружу выпихнули просто. Странные они, эти гоблины. Лопочут чего-то на своем, гоблинском, а потом вдруг на Общем: «Соблаговолите!», и древками копий в спину тычут. Так и говорили, представь! Понахватались откуда-то Общего! Шаман и на меня раззявился, но я ему сразу сказал — меня есть нельзя, у меня подозрение на чуму и печенка на дождь ноет… Но, сдается мне, нас они тоже схарчат, как время придет. — Он повел носом, похожим на расплющенную картофелину. — Брагой тянет. Вот, точно: хмельное варят к праздничку.

Спокойно, Фатик!

Я глубоко и размеренно задышал. У варваров Джарси есть скверная привычка впадать в состояние амока, говоря другими словами — страшное буйство. Если амок накроет меня в месте, из которого нет выхода, я, чего доброго, расшибу себе голову о двери или стену.

Нужно сохранять хладнокровие насколько это возможно. Мы пленники гоблинов, живущих на склонах Галидорских гор, это факт. Эльфов забрали — тоже факт. И третий, самый гадостный факт — коричневые гоблины всеядны и не прочь повесить на своих идолов парочку скальпов с пышными волосами. Желательно — светлыми, уж не знаю, откуда у них такое пристрастие к блондинкам. Я, если помните, рассказывал вам об этом в самом начале моей истории.

Виджи…

Сердце екнуло.

Стоп. Сохраняй выдержку. Гоблины совершают обрядовые церемонии по ночам, у костра, сейчас день, так что время еще есть, и мои эльфы живы. Может, их просто готовят для… Гритт!

— Олник.

— Ась?

— Рассказывай все по порядку.

— Вообще все? — Он посмотрел в сторону выхода и заложил руки за спину. Какой-то подонок из гоблинов разодрал ему ворот рубахи.

— Угу, от сотворения мира.

— А…

— Да с той минуты, как я отрубился, болван! Сколько меня не было?

Он подумал, что-то высчитывая на пальцах.

— Четверо суток…

Ох!..

— А-а-апчхи-и-и!

— Эльфов тут нет, накидок их нет, чего расчихался?

— Так ведь простыл! Я смекаю, моя простуда — она по-любому от эльфов. Знаю я такие штуки: у нас от эльфов и простуда, и геморрой, и тридцать три напасти.

Час от часу не легче. Простуженный гном — явление примерно настолько частое, как солнечное затмение. Взрослый гном уцелеет и в чуму, и в голод, и в апокалипсис. Единственное слабое место гномов — печенка. Но вот если гном раскис от обыкновенной простуды, значит, с ним случилось что-то странное. Но что?

Он шмыгнул носом.

— Ну вот, ты упал, мы твою рану сразу перетянули, как могли, а потом убрались за горушку и стали ждать. Так принц сказал: мол, надо ждать, пока посланцы Вортигена не уберутся, и я говорил то же самое — надо ждать, у меня ж дядюшка под башней помирает! Подождем, а потом, может, вытащим…

— Бедняга…

— Да какой бедняга! В башне есть подземный ход, наши, из Зеренги, продолбили! Так пока мы ждали и глядели, дядюшка вылез и к нам причапал. Злой, что твой шаграутт: ухо разбито, морда пополам треснула, весь в крови и правую ножку волочит! Ругался он, а потом заради поддержания штанов и за свои муки и горести стряс с нашего эльфика порядочно золотишка. Эркешш махандарр, все себе захапал, и со мной не поделился!

— Шестеренки?

— Заклинил. Дядюшка — он же голова! Подвал-то после шаграутта целехонек остался… Это уже потом все обвалилось от колдунства…

— Магия? Гродар?

— Кто?

— Белобрысый в серебряной маске и два его подельника-смертоносца.

— А! — Олник содрогнулся. — Ну да! Дларма, они заново мост начали вытягивать колдунством. Хорошо, дядюшка из подвала успел драпануть, потому как даже развалины башни затряслись и просели! Скрежет был, треск, грохот — ой, ой! Подземный ход — так его тоже завалило, дядюшка чудом выскочил!

Так. Когда мы убрались за гребень, смертоносец Внутреннего Круга решил не рисковать с ударным заклятием и, используя магию, попытался вытянуть мост…

— Только они ж не знали, что дядюшка в шестеренки лом сунул. Они-то тянут — а оно не вытягивается! Они тянут — а оно не вытягивается! Против гномского лома нет колдунского приема!.. Тянули, пока тот, с полированной рожей, на коленки не грюкнулся. Он бы и в пропасть навернулся, да эти, по бокам, его придержали, с моста стащили, а потом сами рядышком попадали. Вот. Вот как оно все было, эркешш махандарр!