От Москвы до Берлина - Алексеев Сергей Петрович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/28
• Следующая

– Идут через поле.

– Олени? Да ну! Красавцы?

– Красавцы!

– Понятно, – ответил голос.

Пересекло поле оленье стадо. Скрылись в лесу олени.

Много армий шло на Берлин. Шла и 8-я гвардейская. Армия была прославленной. Отличились её солдаты в боях за Сталинград.

Шагают, идут солдаты.

На одном из последних маршей догнал одну из стрелковых рот командующий 8-й гвардейской армии прославленный герой Сталинграда генерал Василий Иванович Чуйков.

– Генерал… Генерал… Сам Чуйков! – зашептались солдаты.

Увидел Чуйкова ротный:

– Смирно!

Подтянулись солдаты, ударили в землю парадным шагом.

– Вольно! – сказал Чуйков.

– Вольно! – подал команду ротный.

Приказал генерал Чуйков остановить солдат.

Остановились солдаты. Смотрит на них генерал:

– Ну что ж, дошагали, выходит.

– Дошагали!

– Рядом Берлин.

– Рядом! – дружно в ответ солдаты.

Смотрит генерал на солдат, на лица, на ордена. К одному, к другому:

– Сталинградец?

– Сталинградец!

– Сталинградец?

– Сталинградец!

Снова солдат понравился:

– Сталинградец?

– Так точно, товарищ командующий.

Посмотрел на орден. Опять на солдата. Признал солдата.

– Никак, орден тебе вручал?

– Так точно, товарищ командующий.

Похлопал Чуйков солдата по плечу, посмотрел на него внимательно. Гимнастёрка. Пилотка. Ремень. Строен солдат. Подтянут.

– Хорош, – хвалит Чуйков. – Хорош. Гвардеец. Сталинградский орёл!

Сказал про орла, глянул на ноги. На гвардейские ноги. Истрепались, исхлестались на дальних дорогах солдатские сапоги. Вот-вот – и совсем развалятся.

Вслед за генералом Чуйковым посмотрел и ротный на солдатские сапоги, посмотрел и взводный. Старшина из хозяйственной части глянул: да, не гвардейские сапоги.

Обратился генерал Чуйков к солдату с укором:

– Что же это у тебя, брат, сапоги такие? Дрянь сапоги!

Повернулся к офицерам, к старшине и им:

– Дрянь сапоги.

– Так точно, дрянь, – ответили офицеры.

– Так точно дрянь, товарищ командующий, – ответил старшина.

Все повернулись, смотрят на солдата. Вытянулся солдат по команде «смирно». И вдруг:

– Никак нет, товарищ генерал.

– Что никак нет? Дрянь, говорю, сапоги.

– Никак нет. Отличные сапоги, товарищ командующий, – опять о своём солдат. Подтянулся, руки по швам: – Сталинградские, – произнёс.

– Так точно, товарищ генерал, – подтвердили ротный и взводный, – сталинградские.

– Не желает менять, – сказал старшина.

– Сталинградские?!

Улыбнулся Чуйков, улыбнулись другие солдаты.

– Ну что ж, шагай, молодец, – произнёс Чуйков.

Дошли до Берлина сталинградские сапоги.

На одной из берлинских улиц остановилась походная кухня. Только что откипели кругом бои. Ещё не остыли от схваток камни. Потянулись к еде солдаты. Вкусна после боя солдатская каша. Едят в три щеки солдаты.

Хлопочет у кухни Юрченко. Сержант Юрченко – повар, хозяин кухни. Хвалят солдаты кашу. Добрые слова приятно сержанту слушать.

– Кому добавки? Кому добавки?

– Ну что ж – подбрось, – отозвался ефрейтор Зюзин.

Добавил Юрченко Зюзину каши. Снова у кухни возится. Вдруг чудится Юрченко, словно бы кто-то в спину солдату смотрит. Повернулся – и в самом деле. Стоит в подворотне ближайшего дома с вершок, с ноготок мальчонка, на Зюзина, на кухню глазами голодными смотрит.

Сержант поманил мальчишку:

– Ну-ка ступай сюда.

Подошёл тот к солдатской кухне.

– Ишь ты, неробкий, – бросил ефрейтор Зюзин.

Взял Юрченко миску, наполнил кашу. Даёт малышу.

– Данке шён, – произнёс малыш. Схватил миску, умчался в подворотню.

Кто-то вдогонку бросил:

– Миску не слопай, смотри верни!

– Э-эх, наголодался, видать, – заметил Зюзин.

Прошло минут десять. Вернулся мальчишка. Тянет миску, а с ней и свою тарелку. Отдал миску, а сам на тарелку глазами косит.

– Что же тебе, добавки?

– Битте, фюр швестер, – сказал мальчишка.

– Для сестрёнки просит, – объяснил кто-то.

– Ну что же, тащи и сестрёнке, – ответил Юрченко.

Наполнил повар тарелку кашей.

– Данке шён, – произнёс мальчишка. И снова исчез в подворотне.

Прошло минут десять. Снова малыш вернулся. Подошёл он к походной кухне. Тянет тарелку:

– Битте, фюр муттер. (Просит для матери.)

Рассмеялись солдаты:

– Ишь ты какой проворный!

Получил и для матери мальчик каши.

Мальчонка был первым. Вскоре возле походной кухни уже группа ребят собралась. Стоят в отдалении, смотрят на миски, на кухню, на кашу.

Едят солдаты солдатскую кашу, видят голодных детей, каша не в кашу, в солдатские рты не лезет. Переглянулись солдаты. Зюзин на Юрченко, на Зюзина Юрченко.

– А ну, подходи! – крикнул ребятам Юрченко.

Подбежали ребята к кухне.

– Не толпись, не толпись, – наводит порядок Зюзин. Выдал ребятам миски. Построил в затылок один другому.

Получают ребята кашу:

– Данке шён!

– Данке шён!

Наголодались, видать, ребята. Едят в три щеки ребята.

Вдруг в небе над этим местом взвыл самолёт. Глянули вверх солдаты. Не наш самолёт – фашистский.

– А ну по домам! А ну по домам! – погнал от кухни ребят ефрейтор Зюзин.

Не отходят ребята. Ведь рядом каша. Жаль расставаться с кашей.

– Марш! – закричал ефрейтор.

Пикирует самолёт. Отделилась бомба. Летит.

Бросились дети в разные стороны. Лишь Зюзин один замешкался. Ударила бомба – ни кухни, ни Зюзина. Лишь каша, словно живая, ползёт по камням, по притихшей улице.

Солдат не мечтал, не гадал, не думал. А вышла слава ему в века. На пьедестале к небу солдат поднялся.

Было это в последние дни войны. Уже не километры, а метры оставались до центра Берлина. Солдаты 8-й гвардейской армии готовились к последним боям. В числе их и солдат Николай Масалов. Был он знаменщиком 220-го гвардейского стрелкового полка. Приготовил к атаке знамя.

Ждут солдаты сигнала к бою. Перед ними один из каналов, отходящих от Шпрее. Рядом площадь. За площадью мост. Называется он Горбатым. Мост заминирован, под огнём у противника. Атаку на мост, на тот берег скоро начнут солдаты.

Притихли солдаты. Так всегда перед штурмом. Где-то гремят орудия, где-то идёт стрельба. Но это не здесь. Это в других местах. Здесь тишина. Временная. Но тишина. И вдруг тишину – солдаты вздрогнули: было так неожиданно – плачем прорезал детский голос.

Было неясно, откуда он шёл. С набережной? Со стороны площади? От моста? Из развалин неподалёку стоящего дома?

– Мутти! Мутти! Мамочка! – повторял голос.

– Девочка, – кто-то сказал из солдат.

Ищут солдаты глазами девочку. Где же она?

– Мутти! Мутти! – несётся голос.

Определили теперь солдаты. Детский плач шёл от моста. Не видно ребёнка. Камнями от наших, видать, прикрыт.

Вышел вперёд сержант Масалов, подошёл к командиру:

– Разрешите спасти ребёнка.

Подождал командир минуту. О чём-то подумал:

– Разрешаю, сержант Масалов.

Прополз Масалов через площадь к мосту. И сразу же затрещали фашистские пулемёты, забили мины по площади. Прижался солдат к асфальту, ползёт от воронки к воронке, от камня к камню.

– Мутти! Мутти! – не утихает голос.

Вот полпути прополз Масалов. Вот две трети. Осталась треть. Поднялся он в полный рост, метнулся к мосту, укрылся от пуль под гранитной стенкой.

Потеряли солдаты его из вида. И голос ребёнка утих. И солдата не видно.

Прошла минута, вторая… пять. Волноваться солдаты стали. Неужели смельчак погиб? Неужели погибла девочка?

Ждут солдаты. С тревогой в сторону моста смотрят.

И вот увидели они Масалова. Шёл от моста солдат. Нёс на руках немецкую девочку.

• Предыдущая
• 26/28
• Следующая