Происшествие в Никольском - Орлов Владимир Викторович - Страница 43
- Предыдущая
- 43/112
- Следующая
13
Сергей в Никольском не появлялся.
«Ну и слава Богу, — думала Вера, — хоть есть у человека соображение, обойдемся без сцен… Теперь, честное слово, легче стало…» Она и Нине это повторила.
— Так, сразу, — сказала Нина, — остыть ты к Сергею не могла. Я тебя знаю. Прогнала, наверное, по глупости и сгоряча.
— Мое дело, — сказала Вера мрачно.
— Конечно, твое. Еще чье же? Не Сергея же…
— Ну, давай, давай, сыпь соль на рану. Достань столовую ложку.
— Ты ж говоришь — тебе легче стало?
— А хотя бы и легче?
— Верк, ты на меня не дуйся, я ведь не ради каких глупостей… Хочешь, я сейчас же поеду, найду Сергея, все ему объясню, сюда приведу? Хочешь?
— Не надо! — испугалась Вера. — Ни в коем случае! Все. С ним все. Кончено — и все.
— Ну, посмотрим, на сколько тебя хватит.
— Я и тебя могу прогнать, — сказала Вера серьезно, — если тебе этого так хочется.
— И меня гони! В шею! Уж тогда тебе совсем легко станет. С крыльца спусти!
Тут Нина не выдержала, рассмеялась, нос свой, чуть расширенный книзу, сморщила, подсела к Вере, обняла ее.
— Ой, Верк, ну что мы с тобой, а? Ведь ничего не изменишь, и надо привыкать жить с этой поклажей… Все наладится, Верк… Праздники-то — они на каждой улице бывают, всему свое время!
— А может, мне с этой улицы съехать? — подняла голову Вера. — Может, на этой улице для меня никаких праздников уже не будет? Подальше из Никольского, куда глаза глядят, в тихое место, где меня никто не знает и знать не захочет?..
— Суда надо, Верк, дождаться. После суда и решать.
— Да, конечно… Суд — и тогда уж…
После недолгого молчания, после тишины, тягостной и горькой, Нина все же растормошила Веру, развеселила своей болтовней, даже заставила порассуждать о модах и на газетном обрывке, прямо поверх черных меленьких слов о горных пастбищах Сусамырской долины, нарисовала летящие контуры двух легких туник, рекомендованных «Силуэтом» к мини-юбкам и расклешенным книзу брюкам. «Надо будет тебя вытащить в Москву, — сказала Нина. — Можем просто погулять, подышать воздухом, можем сходить на выставку или на концерт. А то здесь прокиснешь, увянешь ведь…» Вера успокоилась, даже, казалось, благодушествовала и согласилась на самом деле съездить с Ниной в свободный день в Москву. А когда Нина ушла на работу, отстучали по вымытым доскам крыльца ее коричневые лакированные каблучки, уплыло к калитке бежевое с разводами платье из шелка, и только ландышевый запах польских духов остался в комнате, Вера вновь подсела к столику и стала рассматривать Нинины рисунки. И тут поняла, что о модных нынче туниках она думает с интересом, словно бы ничего и не случилось. «А ведь случилось, случилось!» — с тоской сказала она себе.
И после, где бы Вера ни была — в магазине ли, злом от жары, в вагоне ли бешеной электрички, на улице районного центра, за красными ли крепостными воротами Вознесенской больницы, — где бы она ни была, что бы она ни делала и как бы ни отвлекали ее хлопоты и люди, относившиеся к ней по-доброму и с пониманием, какими бы счастливыми ни выдавались минуты забвения — все это было ненадолго, все нынешнее оказывалось ей шелухой, шелуха опадала, а приходила тоска и уже окостеневшая, вечная мысль: «А ведь случилось! Случилось!..» Да, все в ее жизни уже случилось, все было — и позор ее, и разрыв с Сергеем, и все, все, все…
«Суд бы скорее», — думала Вера, находя в мысли о суде некое успокоение. Так ждала она раньше приезда Сергея, полагая, что приезд этот все в ее жизни изменит к лучшему. Теперь именно суд виделся ей рубежом надежды, что там будет, за этим рубежом, Вера представляла смутно, — скорее всего и вовсе ничего не представляла толком. Оттого, наверное, и надеялась на суд. Отчаяние, словно бы растворенное в ней, Вера стремилась извести работой, все выискивала и выискивала занятия для себя и в Вознесенской больнице, куда с охотой отправлялась по утрам, и дома — на огороде и на кухне.
Однажды, когда Вера окучивала картошку, долбила мотыгой землю между грядок, бурую, просушенную солнцем, словно бы солончаковую, подгребала ее к тщедушным кустикам, она услышала негромкий разговор. Вера выпрямилась и увидела на террасе каких-то людей, вроде бы женщин. Солнце било в глаза, и Вера не поняла, кто там пришел, — видимо, материны гости. Она вытерла лицо подолом сарафана и снова принялась бить мотыгой землю. Но минут через пять на крыльце появилась мать и окликнула ее.
— Чего еще? — спросила Вера недовольно.
— Вера, к нам вот пришли, — сказала мать.
— Кто еще пришел?
— Ну вот, знаешь, пришли… — Мать как-то мялась, и Вера по голосу ее чувствовала, что она волнуется. — Надо поговорить…
— Ты и поговори, — сказала Вера.
— Нет, и тебе надо. Они и к тебе пришли…
— А кто они-то?
— Ну, эти… Ну, знаешь… Иди, Вера, а? Надо… А то нехорошо выйдет…
— Вот еще удовольствие! — проворчала Вера и бросила мотыгу. — Гнала бы ты их!
Сказала это она так, на всякий случай, представить не могла, кого принесла к ним нелегкая, — впрочем, ей было все равно, видеть она сейчас никого не желала, даже Сергея, и ни за что бы не пошла в дом, заупрямилась бы и не пошла, если бы не почуяла в словах матери, в ее руках, опущенных нескладно, не только растерянность, но и испуг. И к ней-то, Вере, мать обращалась с крыльца без обычной резкости, а неуверенной в себе просительницей. Все это озадачило и насторожило Веру. Намыливая руки под краном, Вера покосилась на мать:
— Ну, и кто там?
— Сама увидишь, — сказала мать и улыбнулась странно, будто смущалась чего-то или никак не могла поверить в реальность появления в их доме именно этих гостей.
«Неужели отец вернулся?» — подумала Вера.
Нахмурившись, решительным шагом прошла она в комнату и там за столом увидала трех женщин. «Так, — сказала себе Вера. — Начинается». Женщины сидели в комнате хорошо ей знакомые — Елизавета Николаевна, мать Колокольникова, Зинаида Сергеевна Турчкова и приятельница Вериной матери Клавдия Афанасьевна Суханова, известная в Никольском хлопотунья по прозвищу «Сваха».
— Здравствуй, Верочка, — сказала Суханова, улыбаясь широко. — Что ж ты не здороваешься?
- Предыдущая
- 43/112
- Следующая
