Дни в Бирме - Оруэлл Джордж - Страница 30
- Предыдущая
- 30/54
- Следующая
– Ну-ну, хватит, постой минутку. Я сейчас.
Вытащив из-под кровати сундук, он отсчитал обещанные полсотни рупий. Она молча спрятала их за пазухой. Плач прекратился. Уйдя на минуту в ванную, она вышла умытая, с приглаженными волосами. Хмуро, но без истерики спросила:
– Так вы не примете меня, тхэкин? Нет?
– Нет, прости.
– Тогда я пойду, тхэкин?
– Да-да. Удачи тебе и счастья.
Прислонясь к столбику крыльца, он смотрел, как она уходила. Каждая линия ярко освещенной фигурки была напряжена жестокой обидой. Она сказала правду – он украл ее юность. Его познабливало. Неслышно подошедший Ко Сла деликатно кашлянул.
– Что еще?
– Завтрак остывает, наисвятейший.
– Не хочу я. Выпить принеси, давай джин.
«Неужто мне дано жить новой жизнью?»…
14
Два каноэ гнутыми иглами неслись по ленте притока Иравади – Элизабет и Флори спешили на охоту. Поскольку было невозможно вдвоем ночевать в джунглях, предполагалось пару часов пострелять и к ужину вернуться.
Узкие лодки из цельных стволов скользили, едва колебля воду, тонкой темной полоской прорезавшую заросли сочных болотных гиацинтов с лиловыми цветами. Сквозь нависавшую листву струился зеленоватый свет. Порой раздавались крики попугаев, но зверье не показывалось, лишь метнулась через проток юркнувшая под листья гиацинтов змея.
– Еще долго до деревни? – крикнула Элизабет Флори, который плыл сзади в большом каноэ вместе с Фло, Ко Сла и махавшей веслом морщинистой старой туземкой.
– Далеко еще, бабушка? – спросил Флори.
Вынув сигару изо рта, старуха задумалась, потом ответила: «Как человек может кричать».
– Полмили, – перевел Флори.
Проехали две мили. Спина у Элизабет затекла. В неустойчивой лодке приходилось сидеть на узкой перекладине не шевелясь и поджимать ноги, чтобы не коснуться катывавшихся по дну дохлых креветок. Гребцу Элизабет было лет шестьдесят, но крепкое полуголое тело не утратило молодую стать, пожилое лицо светилось смешливой мягкостью, а густой гриве хвостом свисавших на ухо волос могли бы позавидовать многие бирманки. Элизабет бережно держала лежавшее поперек колен, впервые взятое в руки ружье. Оставить его с прочим снаряжением в лодке Флори она наотрез отказалась. На ней были грубые башмаки, прочная полотняная юбка, мужского фасона блуза и, разумеется, панама, и она знала, что это ей идет. Вообще, несмотря на ломившую спину, испарину и вившихся вокруг крупных пестрых москитов, она была совершенно счастлива.
Русло сузилось, заросли гиацинтов уступили место лепешкам глянцевой шоколадной грязи. Показалась стайка шатких покосившихся хижин на высоких сваях. Голый, по колени в воде мальчонка, который развлекался, управляя виражами привязанного ниткой гудящего зеленого жука, воплем известил о приезде белых, и мигом невесть откуда гурьбой сбежались ребятишки. Гребец, подведя каноэ к служившему причалом толстому, обросшему ракушками бревну, закрепил лодку и помог Элизабет перебраться на берег. Затем выгрузились остальные, в том числе Фло, привычно спрыгнувшая в доходившую ей до шеи жидкую грязь. Навстречу гостям, низко кланяясь и подзатыльниками склоняя головы ребят, вышел тощий старец в малиновом пасо, с красовавшейся возле носа родинкой, из которой вилось три длинных сивых волоса.
– Деревенский староста, – пояснил Флори.
Странной приседающей походкой (результат ревматизма и постоянных выражений почтения властям) староста повел гостей к себе. Европейцев неотступно сопровождала толпа детей и все прибывавшая стая тявкающих собак, чрезвычайно взволнованных появлением оробевшей, жавшейся к хозяйским ногам Фло. Со всех порогов на «английку» простодушно глазели круглые смуглые лица.
Это была одна из прятавшихся в сумраке джунглей деревушек, на протяжении дождливого сезона – крохотных лесных Венеций с каноэ вместо гондол. Дом старосты отличался от прочих хижин несколько большим размером и крышей из рифленого железа. Невыносимо грохотавшая в дождь крыша являлась главной гордостью владельца, хотя эти тщеславные расходы сильно уменьшили его вклады в строительство святилищ и, соответственно, шансы на нирвану. Торопливо взобравшись на крыльцо и пнув в бок спавшего под навесом парнишку, староста, с очередным нижайшим поклоном, пригласил гостей войти внутрь.
– Зайдем? – предложил Флори. – Полагаю, нам еще полчаса дожидаться.
– А на веранде посидеть нельзя? – возразила Элизабет, после чаепития у Ли Ейка решившая всячески избегать посещения туземных гостиных.
В доме засуетились, и вскоре какие-то женщины доставили на террасу два стула, изобретательно украсив их пунцовыми цветками мальвы, а также кустиками росших в консервных банках бегоний и таким образом превратив в некий двойной трон. Староста притащил чайник, связку длинных ярко-зеленых бананов и полдюжины черных сигар, но уж на чашку налитого ей чая, памятуя тех же китайцев, Элизабет даже не взглянула.
Смущенно потирая нос, староста спросил у Флори, не желает ли молодая тхэкин-ма молока для чая (он что-то слышал про английский чай с молоком), а то можно быстро сбегать, поймать корову и подоить ее? Однако Элизабет, твердо отвергнув чай, попросила одну из припасенных в их мешках бутылок содовой, которую тут же принес Ко Сла. Староста при столь явном неудовольствии важных гостей, виновато ретировался.
Прислонясь к столбику навеса, Флори изображал, что курит преподнесенную хозяином сигару, а Элизабет, так и не выпуская из рук прекрасного ружья, сыпала вопросами:
– Скоро уже? А патронов у нас хватит? А сколько загонщиков? Как я мечтаю об удаче! Думаете, сможем кого-нибудь подстрелить?
– Какую-нибудь мелочь, надеюсь, собьем. Парочку голубей или диких кур, их во все сезоны полно. Хотя местные предупреждают, что сейчас тут и леопард бродит, на прошлой неделе вола загрыз.
– Леопард! Вот бы счастье – застрелить леопарда!
– Боюсь, маловероятно. Главное правило здешней охоты в том, чтобы ни на что не рассчитывать. Всегда впустую. Джунгли кишат дичью, но порой и ружье не вскинешь.
– Почему?
– Сплошные заросли, добычу в пяти шагах не различишь, а если и заметишь, так на долю секунды, – вмиг исчезнет. Притом вода всюду, и прочных мест обитания нет. Бродяги тигры, бывает, уходят за сотни миль. И все зверье необычайно чуткое, подозрительное. Я в молодости ночи напролет высиживал в засадах возле тухлых коровьих туш – ни один чертов тигр не приблизился.
Элизабет, весело ежась, передернула лопатками. Любые полслова об охоте радовали ее; в минуты подобных рассказов Флори ей нравился, по-настоящему нравился. Вот если бы вместо дурацких книг, всего этого свинского искусства он говорил бы о засадах! В приливе восхищения она залюбовалась им, таким эффектным, таким мужественным, в распахнутой у горла полотняной рубашке, армейских шортах и высоких охотничьих ботинках, с красивым загорелым профилем (меченая щека была не видна).
– Еще, еще про тигров, – ласково потребовала она. – Ужасно интересно!
Он рассказал, как убил год назад паршивого старого людоеда, разорвавшего одного из его кули. Засада на дереве в мачане, жужжание несметных москитов, приближавшиеся из темноты парой зеленых фонарей звериные глаза, храп и чавканье хищника, явившегося дожрать оставленный для приманки труп носильщика. Флори обрисовал сцену во всех натуралистичных деталях (может, ей надоест, наконец, эта охотничья экзотика?), но она вновь лишь восторженно передернула спиной. Загадочное средство оживлять ее, вызывать ее симпатию! На тропинке, возглавляемые жилистым седым стариком, показались шестеро пышноволосых парней с длинными дахами на плечах. Один из них что-то крикнул, выглянувший староста объявил, что загонщики готовы и, если молодую тхэкин-ма не смущает жара, можно идти.
Они отправились. Со стороны леса деревушку крепостной стеной защищала полоса кактусов шестифутовой высоты. Сквозь узкий проход в кактусах вышли на избитую колеями телег пыльную дорогу, с двух сторон окруженную гущей стройного как флагштоки бамбука. Держа широкие дахи наготове, проводники быстро шагали друг за другом, последним, прямо перед Элизабет шел старик охотник. Высоко подтянутое лонги демонстрировало худые бедра, покрытые столь сложной узорной татуировкой, что это походило на трико из плетеного синего шнура. Поперек дороги свесился ствол бамбука в руку толщиной, шедший впереди парень одним взмахом ножа снизу перерубил его; из полого обрубка плеснула, алмазно сверкнув, вода. Через полмили, заливаясь потом, ибо солнце жгло нещадно, вышли в поля. Уныние плоского, разрезанного нитями грязи на личные участки, сохлого жнивья оживлялось лишь пятнышками снежно-белых цапель. «Вон там намечена охота», – показал Флори вглубь равнины, где крутым утесом вздымались темневшие джунгли. Загонщики отошли в сторону, к деревцу, напоминавшему боярышник. Один из парней, опустившись на колени, что-то забормотал, старик достал бутылку и покропил у корней мутноватой жидкостью; остальные строго и набожно наблюдали церемонию.
- Предыдущая
- 30/54
- Следующая
