Дочь священника - Оруэлл Джордж - Страница 32

• Предыдущая
• 32/74
• Следующая

Первые несколько дней, еще не получив права на «суб», Дороти с Нобби ходили полуголодными и голодали бы по-настоящему, если б соседи не подкармливали. Все были чрезвычайно к ним добры. Недалеко, в одной из больших хижин жили торговец цветами Джим Бэрроуз и Джим Тарль, крысомор дорогого лондонского ресторана. Жены этих друзей были родными сестрами, и обе семьи очень симпатизировали Дороти, стараясь не оставить ее и Нобби с пустым желудком. Вечером непременно подходила пятнадцатилетняя Мэй Тарль; подчеркнуто беспечно, дабы не показалось милостыней, предлагала кастрюлю тушеного мяса. Формулировка неизменная:

– Вот, Эллен, пожалуйста, мама прямо не знает куда деть, хоть, говорит, выбрось совсем, а потом говорит, что Эллен, может, сгодится. Нисколь, говорит, для нас не надо, ты ей очень любезность сделаешь, когда примешь.

Невероятно, какое множество продуктов Бэрроузы и Тарли «прямо не знали куда деть». Однажды прислали половину свиной тушеной головы, а кроме еды снабдили Дороти кое-какой кухонной утварью и оловянным блюдом, исполнявшем роль сковородки. И самое приятное – ни одного бесцеремонного вопроса. Хотя они догадывались о некой тайне в жизни Дороти. «Сразу видать, что Эллен-то с верхов ко дну прибило», – делились они впечатлениями, но душевное благородство не позволяло им смущать девушку любопытством. Более двух недель у Дороти не возникало нужды придумать хотя бы фамилию для «Эллен».

С получением «суба» финансовые тяготы закончились. Теперь Нобби и Дороти спокойно, удивительно легко существовали на полтора шиллинга в день. Четыре пенса – табак для Нобби, четыре – каравай хлеба, семь пенсов – чай, сахар, молоко (молоко с фермы всего полпенни за полпинты), маргарин, бекон «кусочками». Конечно, дня не проходило без того чтоб еще не растранжирить пенс-другой. Вечно неутоленный аппетит и вечные грошовые соблазны, проблемы: побаловать себя то ли копченой селедкой, то ли пончиком, то ли пакетиком чипсов. Казалось, половина графства вступила в заговор с целью дочиста вытряхнуть твой кошелек. На четырех сотнях сезонников местные торгаши наживали больше, чем за все остальное время года (что не мешало глубоко презирать понаехавших грязных кокни). После полудня по рядам плантаций ходили рабочие с фермы, продававшие яблоки и груши – полдюжины за пенни. Лондонские разносчики таскали корзины пончиков, фруктового пломбира на воде, кулечки с «полпенни леденцов». Ночью лагерь наводняли лоточники, грузовиками возившие из Лондона всякую уцененную бакалею, рыбу с жареной картошкой, креветок, заливных угрей, позавчерашние пирожные, стеклянноглазых костяных кроликов, года два пролежавших в морозильне и сбывавшихся здесь по девять пенсов штука.

Пища у сборщиков, в основном, дрянная, и это неизбежно: даже купив нормальную еду, некогда кроме воскресений ее готовить. По-видимому, лишь изобилие дармовых яблок предотвращало свирепую цингу. Воровство яблок было системой; все в лагере если не крали их, то уж вовсю потребляли. Было известно про целые банды налетчиков-велосипедистов (как говорили, нанятых лондонскими уличными торговцами), грабившие сады по выходным. Что касается Нобби, он превратил покражу фруктов в научную дисциплину. Сколотил за неделю шайку юнцов, благоговевших перед героем – четырежды отсидевшим тюремный срок взломщиком, и каждой ночью водил в походы, из которых отряд возвращался с грузом не меньше центнера. Сады близ хмельников тянулись необозримо; яблоки, особенно маленькие золотисто-коричневые руссеты, в связи с отсутствием покупщиков грудами гнили под деревьями. «Грех не прибрать», – говорил Нобби. Пару раз его шайка крала и цыплят. Удивительно, как при этом не всполошили всю округу. Нобби, однако, знал хитрый маневр с накидыванием мешка, чтобы цыпленок «скончался темной ночкою без мук» – во всяком случае, без шума.

Так минула неделя, еще две, и Дороти нисколько не приблизилась к разгадке своей личности. Пожалуй, наоборот, отдалилась, почти забыла тревоживший вопрос. День ото дня привычней становилось пребывать в странном состоянии, не думая ни о прошлом, ни о будущем. Естественное следствие жизни на хмельниках, где занимают лишь сиюминутные проблемы. Какие там серьезные вопросы, когда вечно хочется спать и вечно занят: либо работаешь, либо варишь, либо ходишь за чем-нибудь в деревню, либо улещиваешь капризный мокрый хворост, либо таскаешься взад-вперед с банками воды. (Единственный водопроводный кран был в двухстах ярдах от лачуги Дороти, и на таком же расстоянии невыразимо гнусная засыпная уборная). Изматывая до предела, до капли высасывая энергию и одновременно наполняя глубоким подлинным блаженством, такая жизнь заполоняет. В прямом смысле лишает сознания. Длинные дни в полях, грубая пища и недостаток сна, аромат хмеля и запах дыма – все это убаюкивает, погружает в какое-то животное безмыслие. С разумом происходит то же, что с кожей, дубеющей на постоянном ветру, под солнцем и дождем.

По воскресеньям в поле, конечно, не работали, но утром вовсю трудились: готовили главную недельную трапезу, стирали, штопали. Прерывистый резкий звон деревенской колокольни мешался в воздухе с жиденьким пением «Господь, Спаситель наш» на проходящей под открытым небом и весьма плохо посещаемой службе, устроенной заботами специальной «Миссии Святого Какого-то для Сборщиков Хмеля». Под эту музыку трещали горы хвороста, вода булькала в ведрах, кастрюлях, консервных банках и всех имевшихся под рукой емкостях, над всеми крышами плескалось, трепетало сохнущее тряпье. В первое же воскресенье, одолжив у Тарлей жестяной таз, Дороти вымыла голову, потом выстирала свое белье, рубашку Нобби. На белье было страшно смотреть. Как долго она его носила, неизвестно, но уж не меньше двух недель, да ведь и ночью ни разу не снимала. От чулок вообще остался только верх, туфли же до сих пор держались лишь коркой плотно налипшей на них грязи.

Развесив белье сушиться, Дороти приготовила обед, роскошное меню которого включало цыпленка тушеного (краденого), картофель отварной (краденый), компот из яблок (краденых) и чай, поданный во взятых напрокат у миссис Бэрроуз настоящих чайных чашках с ручками. После обеда и до вечера Дороти просто сидела, прислонясь к солнечной стороне лачуги, на коленях мешок, чтобы подол не трепыхался, веки иногда чуть поднимутся и тут же снова опускаются. Две трети населения лагеря предпочли это же занятие – дремать на солнце, изредка просыпаясь для пристального созерцания того, что было перед глазами, а именно: пасущихся коров. Вот и все, на что чувствуешь себя способным после тяжелой рабочей недели.

• Предыдущая
• 32/74
• Следующая