Дочь священника - Оруэлл Джордж - Страница 34

• Предыдущая
• 34/74
• Следующая

Словно она уже совсем не та, что час назад. Во всем внутри и вокруг перемена. Как будто пузырек, заткнувший протоки мозга, лопнул, освободив путь позабытым мыслям, волнениям. Развеялся сонный дурман последних трех недель. Она действительно жила во сне (где кроме сна все принимаешь, ни с чем не споришь?). Лохмотья, грязь, бродяжничество, нищенство, воровство – все было как бы естественно. И потерять память – естественно; по крайней мере, можно было об этом не думать. И вопрос «кто я?» мерцал так слабо, что надолго забывался. А вот сейчас он резко встал, пугающий и неотступный.

Вопрос ворочался, бился, терзал почти всю ночь. Не столько, может, сам вопрос, как ощущение надвигающейся разгадки. Память явно и несомненно возвращалась, а вместе с ней вползало некое неприятное открытие. В сущности, Дороти боялась того момента, когда себя узнает. Вот-вот готово было прорваться нечто такое, чего знать не хотелось.

Половина шестого она привычно встала, нашарила туфли, надела. Выйдя на улицу, раздула огонь, поставила жестянку с водой на тлеющие угли. И тут же в голове полыхнуло вроде бы неуместное воспоминание – привал в деревушке Уэль, где они повстречались с миссис Макэллигот. Ярко, во всех деталях: сама она, прикрыв лицо рукой, навзничь лежит в траве; Нобби со старой ирландкой, сидя по обе стороны ее бессильно распростертого тела, беседуют; Чарли смачно зачитывает вслух афишу «Тайны Интимной Жизни Дочери Ректора», и она без особого интереса спрашивает, приподнявшись: «Ректор – это кто?».

Сердце стиснуло ледяной хваткой. Вскочив, Дороти торопливо, почти бегом, кинулась в хижину, принялась рыть солому, пробираться к своим мешкам. Вещи, тонувшие в соломенном кургане, оседали на самом дне. Но через несколько минут, в течение которых ее щедро и крепко кляли все сонные соседки, она нашла то, что искала. Подаренный Нобби, недельной давности номер «Пиппинс Уикли». Вернувшись с ним, Дороти встала у костра на колени и расстелила газету.

Это было сразу на первой странице – фотография и три крупных заголовка. Да! Вот оно!

«Лучше бы я увидел ее в могиле!» – рыдая, вскричал его преподобие Чарльз Хэйр, приходский ректор из Найп-Хилла, графство Суффолк. Сердце его было разбито вестью о тайном бегстве единственной дочери с весьма немолодым холостяком, неким Варбуртоном, судя по описанию человеком из артистических кругов.

Мисс Хэйр, покинувшая город в ночь двадцать первого августа, исчезла бесследно, все попытки ее обнаружить пока не принесли успеха». Далее жирно выделено: «Есть некоторые основания доверять поступившему сообщению о том, что мисс Хэйр видели с мужчиной в имеющем крайне дурную славу отеле в Вене».

И ниже: «Напомним читателям драматичные обстоятельства этого тайного побега. Двадцать первого августа, незадолго до полуночи, миссис Эвелин Семприлл, скромная уважаемая вдова, обитающая в доме напротив жилища мистера Варбуртона, случайно выглянув в окно спальни, заметила, что ее сосед возле своей калитки беседует с молодой особой. Ясная лунная ночь позволила миссис Семприлл узнать мисс Хэйр, дочь местного священника. Постояв у калитки, пара прежде чем зайти в дом обменялась поцелуями, характер которых, по наблюдению миссис Семприлл, свидетельствовал о необузданности страстей. Спустя полчаса мистер Варбуртон вывел свою гостью, и они вместе сели в его автомобиль, умчавшийся по дороге на Ипсвич. Мисс Хэйр, одетая в момент отъезда чрезвычайно скудно, находилась, видимо, под сильным воздействием алкоголя.

Как позже выяснилось, мисс Хэйр имела давнюю привычку секретно навещать мистера Варбуртона. С невероятной трудностью нам удалось уговорить миссис Семприлл дать интервью на столь прискорбную и тягостную для нее тему, коснувшись которой, она…».

Яростно скомкав «Пиппинс Уикли», Дороти сунула газету в огонь под жестянку с кипятком. Банка упала, зашипело дымное облако, и почти моментально Дороти выхватила еще не вспыхнувшие листы. Нечего увиливать – лучше уж знать самое худшее. Дальше она читала, зачарованная ужасом. Не слишком приятно читать такое о себе. А в том, что именно о ней, Дороти почему-то больше не сомневалась. Внимательно посмотрела на фотографию. Снимок туманный, но безусловно узнаваемый. Хотя теперь ничем не нужно было пробуждать память. Она все вспомнила, всю круговерть всей своей жизни вплоть до вечера, когда совсем без сил вернулась от Варбуртона и, надо полагать, уснула в оранжерее. Все восстановилось настолько ясно, что забыть это уже казалось неправдоподобным.

Она не завтракала, не подумала приготовить что-то на обед, но когда наступило время, привычно, вместе с остальными пошла на хмельники. Там она в одиночку кое-как пристроила тяжелое ведро, подтянула свежую плеть и начала собирать. Вскоре, однако, почувствовала, что не способна даже на машинальную работу. Гнусный лживый рассказ в «Пиппинс Уикли» давил и дергал, не давал отвлечься. В голову бесконечно лезли обрывки сальных подробностей: «необузданные страсти», «одетая чрезвычайно скудно», «под воздействием алкоголя». Каждое слово, как ожог, и хочется завыть от боли.

Наконец, она бросила притворяться, что работает, выпустила из рук увавшую в мешок плеть и села подле углового столба. В бригаде, видя ее состояние, сочувствовали. «Эллен малость шарахнуло, – переговаривались сборщики. – Еще бы, коль дружка-то замели?». (Естественно, весь лагерь был уверен, что Нобби – любовник Дороти). Ей советовали сходить на ферму, сказаться больной. Ближе к полудню, перед появлением обмерщика, из всех рядов начали подходить, подкидывать ей в мешок горсти хмеля.

Обмерщик застал Дороти так и сидящей на земле. Измученное, постаревшее, белое, вернее серое сквозь слой загара и грязи, лицо. Ведро, в котором едва три бушеля, на двадцать ярдов позади всех остальных.

– Что за дела? – рявкнул обмерщик. – Что, больная?

– Нет.

– А чего же не рвала? Решила барыней тут прогулки гулять? Сюда не чтоб рассиживаться ходят, понятно?

• Предыдущая
• 34/74
• Следующая