Конноры и Хранители - Авраменко Олег Евгеньевич - Страница 7

• Предыдущая
• 7/100
• Следующая

Когда Стэн узнал это, он стал ещё больше восхищаться поступком матери. Ведь она прекрасно понимала, что идёт на верную смерть без единого шанса выжить. Если каждый из защитников города, готовясь к бою, сознательно или нет ещё тешил себя слабой надеждой, что именно ему посчастливится уцелеть, то у княгини не было никакой надежды. Она знала, что умрёт, — и умерла, спасая жизни тысяч и тысяч людей. Порой Стэн задумывался над тем, как бы он повёл себя на месте матери, и всякий раз, стараясь быть честным перед собой, приходил к неутешительному выводу, что ему не достало бы мужества на такое самопожертвование. Разумеется, он не бежал бы от врага, трусливо поджав хвост, а вместе с другими сражался бы до последнего и, возможно, погиб бы — хотя, скорее всего, сумел бы спастись. Так что Стэн был искренен с Иштваном, когда сказал, что не смог бы повторить подвиг матери. Для этого он считал себя слишком эгоистичным…

Оставив снаружи свою небольшую свиту — двух стражников и оруженосца, Стэн вошёл внутрь часовни. В крохотной передней комнате он получил из рук молчаливого монаха-служителя свечу, как положено, внёс пожертвование и ещё на несколько секунд задержался, дожидаясь благословения. Сообразив, чего от него хотят, монах неловко осенил Стэна знамением Истинной Веры и еле слышно пробормотал: «Да пребудет с тобой Отец Небесный и Сын Его, Господь наш Спаситель. Аминь». Подобно прочим священнослужителям низшего ранга, он испытывал смущение, благословляя сына святой. Стэн поблагодарил его и прошёл в усыпальницу.

Прикрыв за собой дверь, он немного постоял, привыкая к тусклому освещению, а заодно убедился, что в часовне находится лишь два посетителя. Стэн собирался прийти сюда ещё днём, но решил подождать до вечера, чтобы застать здесь поменьше народа. Он хотел побыть наедине с матерью и надеялся, что присутствующие поймут его желание. Ну, а если они окажутся не очень сообразительными, он ненавязчиво внушит им эту мысль. Те же, кто явится вслед за ним, будут предупреждены его свитой и подождут снаружи.

Стэн окунул пальцы в сосуд со святой водой, затем прикоснулся ими к своему лбу и направился по узкому проходу между рядами деревянных скамеек к алтарю. Посетители — молодые мужчина и женщина, скорее всего, супружеская чета, — узнав его, почтительно склонили головы, когда он проходил мимо. А когда Стэн, преклонив колени у алтаря, устанавливал зажжённую свечу перед образом матери, за его спиной послышался скрип двери. Даже не оборачиваясь, он знал, что это вышли прежние посетители, а не вошли новые. В часовне он остался один, и никакого внушения делать не потребовалось.

Стэн поднялся с колен, отступил от алтаря и сел на скамью в первом ряду. Не отрываясь, он смотрел на икону матери, которая была достаточно хорошо освещена пламенем двух десятков свечей, оставленных паломниками. На этом фоне статуя Господа Спасителя скромно терялась в общем полумраке часовни.

Раньше эта икона была просто портретом, написанным ещё при жизни княгини Илоны одним молодым, но очень талантливым художником. Когда мать была канонизирована и на месте её захоронения началось строительство часовни, Стэн, которому не нравилось, как обычно изображают лики святых, немедленно вызвал автора и велел ему переделать портрет в икону. То, что получилось в итоге, вполне удовлетворило Стэна, но деятелей церкви отнюдь не привело в восторг, а некоторых даже шокировало. Они возражали (и, в сущности, были правы), что на иконе изображена земная женщина, а не святая; однако Стэн упорствовал и, в конце концов, настоял на своём. Икона была освящена и установлена в только что построенной часовне. А окрылённый своим успехом молодой художник вскоре стал известным церковным живописцем. Его иконы и фрески порой вызывали бурю критики со стороны ортодоксальных священнослужителей, зато очень нравились простым верующим.

Стэн глядел на озарённое ласковой улыбкой милое лицо в обрамлении светло-русых волос, и перед его внутренним взором предстала живая мать — такая, какой она была девять лет назад, когда он прощался с ней, отправляясь с остатками мышковицкого войска на север Гаалосага. Тогда они ещё не знали, что видятся в последний раз…

«Матушка, — думал Стэн. — Сегодня я должен принять решение. Очень важное решение, которое повлияет не только на мою судьбу и судьбу Марики, но также на судьбы тысяч, миллионов людей и целых народов. Ты знаешь: я никогда не избегал ответственности, но такая огромная ноша пугает меня. Это неправильно, ненормально, когда столь многое зависит от одного-единственного человека. Тем не менее, так сложились обстоятельства, и теперь я должен сделать выбор. Я не имею права на ошибку, но я не знаю, где правда, и понятия не имею, где её искать. Я стою на перепутье — кто укажет мне верную дорогу? Моё сердце? Оно молчит и только болезненно ноет. Мой разум? Он в смятении. Собратья-Конноры? Их взгляды разделились, каждый уверен в своей правоте и не ведает моих сомнений — ведь над ними не довлеет бремя ответственности за мой выбор. Так что решение за мной — и я же один за всё в ответе. Как бы ты поступила на моём месте, мама? Как поступил бы отец? Как поступить мне?…»

Красивая русоволосая женщина ласково улыбалась ему и как будто говорила: «Это решать тебе, сынок. Я свою миссию на земле выполнила, теперь твой черёд».

Позади дважды скрипнула дверь — открываясь и закрываясь. Углублённый в свои мысли Стэн не сразу среагировал на это непрошеное вторжение, а потом уже не успел возмутиться. Он услышал тихое шуршание шёлковых юбок, звук лёгких шагов, ноздри ему приятно защекотал такой знакомый едва уловимый запах, который нельзя было спутать ни с чем другим — ни у кого, кроме Марики, не было таких духов.

«И где она их только берёт?» — в который раз подумал Стэн. Подумал чисто машинально, по привычке. Он уже неоднократно пытался выведать у сестры, откуда у неё берутся эти духи и некоторые другие предметы женского туалета. Стэн был не только князем, феодальным правителем, но также и торговым магнатом; он мог себе представить, какие барыши принесла бы ему торговля подобными «безделушками».

Спустя пару секунд мимо Стэна прошла к алтарю юная девушка в нарядном тёмно-синем платье с оборками из тончайших кружев; её роскошные медово-золотистые волосы были аккуратно уложены в незатейливую, но красивую причёску. Опустившись на колени у алтаря, она поставила свечу перед иконой матери, затем поднялась и села на скамью рядом с братом. Её тонкие белые пальцы прикоснулись к его загорелой руке.

— В порту мне сказали, что ты здесь, — произнесла она не громко, но и не шёпотом.

Стэн нежно сжал мягкую тёплую ладошку сестры, как всегда млея от её прикосновения. Если их мать, княгиня Илона, по словам священников, стала ангелом на небе, то Марика, вне всяких сомнений, была ангелом земным — хоть и обладала далеко не ангельским характером. Хрупкая, изящная блондинка с трогательно прекрасным лицом и потрясающе невинными глазами цвета весеннего неба, Марика разительно отличалась от Стэна — смуглого кареглазого шатена, высокого, коренастого, с несколько грубоватыми, хоть и не лишёнными своеобразной привлекательности, чертами лица. Глядя на них со стороны, неосведомлённый человек ни за что бы не догадался, что они родные брат и сестра.

В прежние времена злые языки поговаривали, что Марика не дочь князя Всевлада, но каких-либо веских доказательств не приводили, основывая свои выводы лишь на смутных подозрениях о супружеской неверности княгини. Сейчас эти самые языки помалкивали, боясь быть вырванными за святотатство. Впрочем, Стэн относился к подобным предположениям спокойно и не склонен был делать из них трагедии. Он утешал себя тем, что если это действительно так, и Марика лишь наполовину его сестра, то, может быть, и мысли, которые порой одолевают его, грешны лишь наполовину. Почти все мужчины Мышковича (да и не только Мышковича) были тайно влюблены в Марику, и Стэн не являлся исключением. По мере того, как она взрослела и из прелестной девочки превращалась в очаровательную девушку, ему всё труднее было видеть в ней только сестру. Но он старался. Бог свидетель — он старался вовсю…

• Предыдущая
• 7/100
• Следующая